У него не было никаких серьезных оснований для озабоченности, тревоги В сущности, ему не давало покоя то, что происходило в первую ночь по ту сторону перегородки, или, вернее, тот факт, что он слушал до конца и был настолько взволнован услышанным, что на следующую ночь постарался не уснуть.
Ему было стыдно. Он вел себя в те ночи, как какой-нибудь любитель подглядывать за влюбленными парочками. Это противоречило его характеру, его убеждениям, жизненной установке, которой он всегда добросовестно следовал.
До настоящего времени он жил в мире с самим собой, сознавая, что делает все возможное, чтобы дать счастье близким и выполнить свой долг в отношении близких и своих работодателей.
Не смешно ли злиться на себя за то, что случайно подслушал звуки, голоса, слова, открывшие тебе мир, о которым не подозревал?
Ему вспомнился один одноклассник по школе в Кремлен-Бисетре, где год он даже учился у собственного отца. Это был единственный рыжий мальчик в классе; говорили, что от него плохо пахнет, поскольку его отец работал мусорщиком. Он был выше остальных, шире в плечах, с лицом, усеянным веснушками.
— А ты уже видел своего отца верхом на матери?
Эмиль покраснел. Ему, наверное, тогда исполнилось лет восемь-девять, и его мать еще была жива. Разумеется, он знал, что детей находят не в капусте, но его познания оставались весьма неполными, и он предпочитал не углублять их.
Ему претило Воображать применительно к матери некоторые жесты, о которых вполголоса говорили его одноклассники, — Они так не делают, — ответил он. — Иначе у меня были бы братья и сестры.
Того, другого, звали Фердинаном.
— Ты так думаешь? Ну что ж. Старина, ты еще зелен! Я-то видел, как это делают мои старики. Я смотрел в замочную скважину. Родители — такие же люди, как и все прочие. Во-первых, начал не отец, а моя мать.
Эмилю было стыдно слушать, и все же он горел желанием задать вопросы.
Кончилось тем, что он пробормотал, сам себя ненавидя:
— Она была раздета?
— Он еще спрашивает, была ли она раздета! Я сейчас тебе скажу…
Это было одним из самых неприятных его воспоминаний, и он положил годы на то, чтобы если не забыть, то по крайней мере изгнать его из своей памяти на длительные периоды.
Когда после их свадьбы он оказался вечером наедине с Бланш в гостиничном номере в Дьеппе, он внезапно вспомнил про родителей Фердинана, и это чуть было не испортило их первую брачную ночь.
Даже теперь еще в некоторые вечера он, прежде чем лечь спать, вешает что-нибудь из одежды или полотенце на ручку двери, чтобы закрыть замочную скважину, так как невольно думает об их сыне.
Заметила ли это Бланш? Стало ли это для нее своего рода сигналом?
Он был честным, стыдливым по природе и, также в силу своей природы, старался быть любезным по отношению к каждому.
Неужели ему это не удалось? Разумеется, он знавал и трудные периоды, в особенности когда сразу по окончании лицея стал работать у г-на Депу, местного нотариуса, чей дом из тесаного камня стоял через две улицы от них.
Поскольку он успешно сдал экзамены на степень бакалавра, то вообразил, что ему сейчас же поручат интересную работу, а с ним обращались как с простым курьером, то есть как с мальчиком на побегушках.
Это он ходил за почтой, наклеивал марки на конверты, расставлял папки по полкам. У господина Депу было больное сердце, и он из боязни приступа ходил бесшумной поступью, как бы совсем не сотрясая воздуха, говорил тихо.
— Мсье Жовис, вы снова забыли вытряхнуть корзину для бумаг. Что же касается моего стакана воды, я теряю всякую надежду увидеть, как вы приносите мне его ровно в десять часов. Сейчас две минуты одиннадцатого.
Стакан воды был нужен ему, чтобы проглотить одну из пилюль, которые он принимал в течение всего дня…
— Мсье Жовис, о чем вы думаете?
— Не знаю, мсье.
— Я плачу вам за то, чтобы вы думали о своей работе, а не за то, чтобы вы мечтали.
В конторе имелся темный, почти не освещавшийся угол, где корпели два клерка, но клерки выказывали ему почтения не больше, чем нотариус.
— Эй, полумесяц, сбегай купи мне сандвич с ветчиной.
К счастью, это была единственная пора в его жизни, когда он носил смешное прозвище. У него и вправду было широкое лицо; кожа выглядела бледной и матовой; чересчур короткий нос казался дряблым.
— Ты похож на луну, — говорили ему раза два-три в лицее.
У господина Депу он превратился в Полумесяц, и кто знает, не потому ли он женился на почти уродливой женщине.
Ибо у Бланш было банальное лицо, скорее даже малопривлекательное, невыразительное, каких много на улицах рабочих окраин и какие можно увидеть у заводских проходных.
Она выросла в квартале Кремлен-Бисетр — ее, сироту, воспитала тетка — и никогда не жаловалась на свою судьбу. Ее тетка, портниха, жила в тесной квартирке над колбасной лавкой.
В пятнадцать лет Бланш поступила работать продавщицей, а вернее, прислугой в бакалейную лавку Пелу.
Жовис часто ходил туда за покупками. Его с самого начала поразили ее уравновешенность, некое исходившее от нее спокойствие. Как только с ней заговаривали, она робко улыбалась, и этой улыбки было достаточно, чтобы сделать ее почти хорошенькой.
Затем он работал у Ганера и Шара в экспортной конторе на Каирской улице, а по вечерам занимался на курсах бухгалтеров.
Он продолжал на них заниматься, одновременно посещая курсы английского и испанского, и после их свадьбы, когда они обосновались на улице Фран-Буржуа.
Он ничем не был обязан счастливому случаю. Он много работал. Бланш тоже, с самого детства, если так можно выразиться.
Он отказался от третьего бокала белого вина, который не прочь был выпить, но это бы явилось нарушением его принципов. Он и так уже досадовал на себя за то, что выпил два бокала вина вместо того, чтобы ограничиться чашкой кофе.
— Официант, сколько с меня?
Он может оставить машину там, где она стоит. Ближе к площади Бастилии для нее вряд ли отыщется свободное местечко.
Он прошел вдоль решеток площади, затем пересек улицу Па-де-ла-Мюль, повернул направо на бульвар Бомарше и на мгновение засмотрелся на выставленные в витрине трубки. С некоторого времени он стал подумывать о том, чтобы бросить сигареты и начать курить трубку, но опасался выглядеть смешным.
Туристическое агентство располагалось между рестораном и банком. Здесь тоже за эти несколько лет все изменилось. Господин Арман, сын Луи Барийона, придерживался более современных взглядов, чем отец, и при нем переделали фасад и внутренние помещения, которые выглядели теперь светлыми и сверкающими.
В обязанности Эмиля входило с помощью имевшегося на его связке ключа поднимать железную штору и отпирать главную дверь из толстого стекла, которая распахивалась при подходе клиента.
Вскоре появлялись трое служащих, затем мадемуазель Жермена, машинистка, которая неизменно начинала утро с того, что запиралась в туалете.
— Здравствуйте, мсье Жовис.
— Здравствуй, Ремакль.
— Здравствуйте, мсье Жовис.
— Здравствуй, малыш.
Ибо пришедшему последним — звали его Дютуа — было всего семнадцать лет, и рост его не превышал метра шестидесяти.
— Здравствуйте, мсье Жовис.
— Здравствуйте, мсье Кленш.
К этому он обращался со словом «мсье», поскольку Кленшу перевалило за пятьдесят. На самом деле это он должен был бы по старшинству возглавить дирекцию агентства на площади Бастилии.
Господин Арман жестоко обошелся со старым служащим.
— Мне жаль, Кленш, но невозможно, чтобы вы и дальше продолжали принимать важных клиентов.
Что наши клиенты приходят покупать? Что мы им продаем? Отпуска! Иначе говоря — радость. А у вас же — говорю это не для того, чтобы вас обидеть, скорее, мрачное лицо.
Так оно и было. У бедняги Кленша нашли не только опущение желудка, но еще он страдал язвой и, как и бисетрский нотариус, целыми днями только и делал, что глотал пилюли и таблетки.
— Вы займете заднюю комнату и будете обеспечивать связь с центральной конторой.
Фирма «Вуаяж Барийон» существовала уже восемьдесят лет, она была основана дедом господина Армана на бульваре Пуассоньер, где по-прежнему находилась главная контора.
Тогда и речи не было ни о круизах, ни о самолетах, и фирма «Вуаяж Барийон» занималась главным образом тем, что забирала багаж дома и везла его к пункту назначения.
Сегодня же, по словам господина Армана, шесть его агентств в Париже, одно из которых, на Елисейских полях, продавали отпуска, и, вопреки общепринятому мнению, агентство на площади Бастилии не жаловалось на недостаток клиентов.
Две недели в Греции… Круизы по Ближнему Востоку с заходом в Неаполь, Афины, Стамбул, Тель-Авив, Бейрут… Испания, Балеарские острова или на судах класса «люкс» фьорды Норвегии, Нордкап и Шпицберген.
Телефон звонил не умолкая. Несколько аппаратов стояло на стойке, где под толстым стеклом можно было видеть красочные карты.
— На автобусе? Это возможно, но придется делать пересадку в Риме…
Дютуа, подайте мне, пожалуйста, автобусное расписание Рим-Бриндизи…
Минутку. Они ходят два раза в день, один — рано утром, он прибывает в…
Они жонглировали иностранными названиями, временем, цифрами, франками, лирами, песетами, динарами.
Слева, справа Ремакль и Дютуа заполняли бланки, тоже отвечали на телефонные звонки.
— В чем дело, малыш?
— Одна дама спрашивает, правда ли, что Балеарские острова дешевле, чем Сардиния.
— Не всегда. Я сам ей отвечу. Попроси ее подождать минутку.
Жовис был в своей стихии. Он знал наизусть расписания всех рейсов, даты отплытия всех круизных судов. Самая большая нагрузка падала на май, но и сейчас еще оставалось много опоздавших, которые еще не определились, куда бы они хотели отправиться.
— Садитесь, мсье. Через минуту я в вашем распоряжении.
С той стороны стойки стояли кресла из настоящей кожи, два круглых столика со стеклянными крышками, засыпанными буклетами.
Жовис располагал отдельным кабинетом, где принимал важных клиентов.
— Кленш, позвоните, пожалуйста, на бульвар Пуассоньер и узнайте, не осталось ли у них двух палубных кают на «Санта-Кларе».
Их холл редко пустовал. Им было видно, как люди в нерешительности мнутся у витрины, супружеские пары вполголоса совещаются. Как правило, женщина первой направлялась к двери, которая распахивалась перед ней, и тогда она подавала знак мужу, чтобы он начинал говорить.
— Мне бы хотелось узнать, чистые ли в Югославии гостиницы и можно ли там объясняться на французском.
Мимо шли потоки машин. Затем, внезапно, когда загорался красный свет, шоссе пустело, и через него бегом устремлялись пешеходы.
— Да, мсье. Директор агентства вас слушает.
Ему только-только исполнилось тридцать пять лет, а он уже был директором.
Разумеется, не всей фирмы «Вуаяж Барийон», а агентства на площади Бастилии.
Все же он проделал немалый путь со времени своей работы в нотариальной конторе мэтра Депу, который в конце концов умер в возрасте восьмидесяти лет.
— Трое детей, которым еще нет десяти лет? Лично я вам советую поселиться не в палаццо, роскошном отеле, а в семейном пансионе, где хорошо принимают детей. Что до морского побережья, то лучше избегать скалистых берегов.
Он занимался своим делом, чувствовал, что действительно что-то собой представляет, с покровительственной нежностью вспоминал о Бланш оставшейся в их недели в лицее Карла Великого.
Какое ему дело до того, чем занимаются соседи?
— Да, я — директор. Слушаю вас… Я не узнал вашего голоса, мсье Шанлу…
Да, все улажено. Мне удалось поместить вас всех в одном купе, а ваши номера в гостинице расположены дверь в дверь… Когда вам будет угодно… Мне это доставит удовольствие.
Глава 2
Ален прошел в стеклянную дверь чуть раньше половины шестого и, не поздоровавшись с отцом, сел в одно из незанятых кресел. Должно быть, он сделал домашнее задание и подготовился к урокам в лицее, так как уронил рядом с собой на ковер портфель, давно потерявший форму, из-за того что Ален вечно набивал его до отказа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19