следовательно, можно предположить, что переносили труп именно здесь.
Адвокат Жув сделал движение, чтобы привлечь внимание председательствующего.
— Я хотел бы просить разрешения...— начал он.
— Слово защите будет предоставлено в свое время.
Ломон заранее знал возражения адвоката. Уже в начале своих показаний комиссар дал понять: у него не вызывает сомнений тот факт, что Мариетта Ламбер не была на железнодорожных путях— туда перенесли ее тело.
Теперь стал внимательней и Ламбер: он пристально смотрел в спину полицейскому, стоявшему лицом к присяжным.
— Меня поразило отсутствие одной туфли, и я поручил своему инспектору поискать ее вокруг. Через несколько минут она была найдена, но не на путях и не на насыпи, а у подножия стены, на тротуаре Железнодорожной улицы, недалеко от места, где с нею сливается Верхняя улица.
Комиссар Беле вновь обратился к председательствующему:
— Может быть, присяжным стоит предъявить... Ломон подал знак Жозефу, и тот, взяв со стола черную лакированную туфлю, поставил ее перед первым присяжным.
— На этой туфле, как и на той, что осталась на погибшей, нет явных царапин, которые обязательно появились бы, если бы Мариетта Ламбер шла по острой щебенке.
Жув нервничал: ему все еще не давали слова.
— Был ли проведен следственный эксперимента— спросил Ломон комиссара.
Соответствующий материал в деле имелся, но Ломо-ну не понравилось, что комиссар сам честно не упомянул об этом.
— Да, мы попросили женщину приблизительно того же веса, что погибшая, и почти в таких же туфлях пройти от лестницы до путей. Результат оказался недостаточно убедительным: каблук одной туфли был поцарапан, другой — нет.
Опасаясь нового замечания со стороны председательствующего, Беле поспешно добавил:
— Я обязан привести здесь мнение, высказанное одним из железнодорожных инспекторов. В его обязанности входит расследование происшествий на путях. Случаи, когда у человека, сбитого поездом или попавшего под колеса, ударом срывает обувь, даже зашнурованные мужские ботинки,— не единичны. Инспектор привел мне пример, когда при подобном происшествии между Аженом и Тулузой ботинок отбросило от рельсов на расстояние свыше пятидесяти метров.
Комиссар явно искал одобрения председательствующего, всем своим видом показывая: «Можете убедиться, насколько я беспристрастен!»
Чувствовалось, что Беле увлекают чисто технические проблемы, вставшие в связи с расследованием, а судьба Мариетты и Ламбера ничуть не волнует.
— Могу ли я покончить с этим пунктом и перейти к следующим или сразу к посещению дома на Верхней улице? — спросил он.
— Излагайте все по порядку.
В противном случае присяжные рисковали бы запутаться в подробностях. Ломон подозвал Жозефа и распорядился предъявить присяжным фотографии А и Б. На одной была снята голова Мариетты или, скорее, то, что от нее осталось, когда убитую обнаружили: на второй— край насыпи и согнувшееся пополам тело с откинутой рукой.
— После первичного осмотра места происшествия и предварительного освидетельствования трупа судебно-медицинским экспертом были сделаны некоторые выводы. Прежде всего никакой веревки, шнура, куска материи или ремня, с помощью которых можно было привязать жертву к рельсам и удержать ее там до прохода поезда, не обнаружено, несмотря на самые тщательные поиски. Вдобавок, ни на щиколотках, ни на запястьях не видно следов, которые непременно остались бы, будь погибшая связана.
Присяжные передавали друг другу снимки, пытаясь рассматривать их хладнокровно, но кое-кого, в частности Лурти, от них мутило.
— Второй вывод. На теле нет ран ни от огнестрельного, ни от холодного оружия — ножа, кинжала, стилета. Последующее вскрытие установило, что погибшая не была отравлена, а при токсикологическом анализе во внутренностях обнаружены лишь остатки непереваренной пищи и значительного количества алкоголя.
Страховой агент что-то записывал на лежавшем перед ним листке, и Ломон поклялся бы, что сделал он это с одной целью — поинтересоваться, какая пища и какое спиртное упомянуты в акте.
— Оставалась вероятность обнаружения пули в голове, но вскрытие не подтвердило и эту гипотезу. Итак, наметились две версии. Первая: Мариетту Ламбер где-то, может быть, даже на путях, убили одним или несколькими ударами, нанесенными по черепу тупым предметом, а затем тело положили на полотно так, чтобы шея пришлась на рельс.
Ламбер был сосредоточен, но спокоен. Казалось, он тоже обдумывает проблему со всех сторон.
— Вторая версия: Мариетта Ламбер в состоянии сильного опьянения поднялась по лестнице с намерением пересечь полотно и направиться в квартал Женетт. Как я выяснил, это обычный маршрут местных жителей, несмотря на расклеенные всюду запреты. При этом она могла споткнуться, упасть и по причине ушиба или опьянения потерять сознание. Эта точка зрения как будто опровергнута заключением экспертов, утверждающих, что пострадавшая умерла задолго до того, как ей отрезало поездом голову. Из этого следовало бы заключить...
— Свидетелю не полагается делать заключения,—сухо прервал его Ломон.
— Прошу извинить, господин председательствующий, но мне трудно изложить итоги предварительного следствия и объяснить, в каком направлении я его вел...
— Переходите к тому, чем занимались вы сами, пока инспектора делали снимки.
Фриссар нахмурился: Ломон не часто так сурово обращался со свидетелем, тем более с представителем власти, который, судя по всему, из кожи вон лез во время следствия. Однако Ломон почувствовал себе еще более неловко, поймав благодарный взгляд молодого Жува.
— Помощник начальника вокзала Жюльен Мабиль, оказавшийся на месте происшествия, сообщил мне, что он, кажется, опознал в погибшей некую Мариетту, фамилии которой не знает. Но ему известно, что она проживала на Верхней улице. Я немедленно направился туда, и некая госпожа Жозефина Брийа, как раз вышедшая на порог, чтобы взять оставленную молочником бутылку, сразу указала мне дом Ламберов. Дверь я нашел приоткрытой и распахнул ее. Когда я вошел, в нос мне ударил сильный запах спиртного. Посреди комнаты на полу валялась разбитая бутылка красного вина.
Лоб и затылок Ломона покрылись испариной. Ему казалось, что шея у него пухнет, а глаза вылезают из орбит. Тем не менее каждое слово доходило до его сознания, но образы, которые оно вызывало, приобретали характер галлюцинаций — настолько они были четки и одновременно искажены. Недомогание не мешало, однако, Ломону помнить о своих обязанностях, он даже почувствовал вдруг, что способен думать сразу о нескольких вещах и не путать их. Это походило на какую-то игру. Ломон отчетливо, как на антропометрической фотографии, видел лицо каждого сидящего в зале и в то же время мысленно сопровождал свидетеля в доме Ламберов, который был ему известен лишь по плану и снимкам.
— Передайте документы номер пять и шесть присяжным,— бросил он Жозефу.
Беле подождал, пока пристав выполнит распоряжение.
— Итак, как можно видеть на снимке, дом это старый и обветшалый, как большинство домов квартала. В нем два этажа, на каждом по две комнаты. Ни чердака, ни мансард нет. Первая комната, судя по ее случайной и скудной обстановке, служит столовой и гостиной. Из нее на второй этаж ведет лестница. Другое помещение—кухня. Там я нашел на две трети выпитую бутылку рома и две грязные стопки. Когда я пришел, уже наступил день, но электрическая лампочка еще горела.
Я увидел обвиняемого, который лежал у лестницы, подложив под голову руку, и, казалось, крепко спал.
Жув негодующе заерзал на скамье и был прав. Слово «казалось» было совершенно неуместно.
— На обвиняемом был помятый серый костюм. Тал-стук распущен, ворот рубашки расстегнут. От него несло перегаром, на мои обращения он не реагировал. Тогда я потряс его за плечо, и он, наконец, открыл глаза. Поднялся, правда, не сразу, и потребовалось некоторое время, чтобы он пришел в себя.
По губам Ламбера скользнула насмешливая улыбка, Видно, Беле никогда не случалось напиваться вдребезги и просыпаться с похмелья. Неужто необходимо так дотошно описывать тогдашнее состояние подсудимого?
Ломон не улыбался. Он думал, как описывал бы Фриссар его уход от Армандо и как Фонтан давал бы показания, что на явившемся ночью в аптеку председателе суда не было галстука. Когда Лоране позвонила в серебряный колокольчик, Ломон был уже в пижаме и халате, одеваться ему пришлось наспех, и он впервые в жизни забыл про галстук. Заметил же это, лишь вернувшись домой.
— Прежде чем я успел задать ему вопрос, обвиняемый оглядел меня с ног до головы и спросил, не фараон ли я.
Как комиссар и рассчитывал, зал рассмеялся. Беле сделал это нарочно: не только свидетели, но даже некоторые председательствующие в суде не стесняются завоевывать дешевый успех у публики.
— На мой вопрос, где его жена, он ответил, что это меня не касается. Когда он соблаговолил подняться, я заметил, что он как-то странно поглядывает на разбитую бутылку.
Если верить утверждениям Ламбера, этот пристальный взгляд объясняется довольно просто. Со своим приятелем Фредом он пил перно. Оставшись один, перешел на виноградную водку. Затем вспомнил, что зашел по крайней мере еще в один бар и что где-то, по-видимому, пил красное, но никак не мог решить, брал ли домой бутылку. Вид осколков и разлитого вина удивил его, и Ламбер пытался восстановить в памяти, как он провел остаток вечера.
Но из этого вытекало, что он невиновен в убийстве, а против такого предположения было все.
— Я настаивал, чтобы он ответил, где его жена, и тогда обвиняемый показал мне на лестницу, «Поглядите наверху,— буркнул он,— если этот подонок все еще у нее в кровати, позовите меня: я набью ему морду».
На этот раз смешки прозвучали несколько сконфуженно, тем более что Ламбер, повернувшись лицом к залу, с вызовом посмотрел на публику.
Разве он не вправе отвечать комиссару из опербри-гады, как заблагорассудится ему, Ламберу? Может, не он, а эти бездельники, торчащие в зале суда, словно в тире, возвратились в ту ночь домой пьяными и — справедливо или нет —заподозрили, что их жены спят с любовниками?
Беле поглядывал на председательствующего, ожидая от него похвалы, но в глазах Ломона не было даже намека на одобрение, а на лице застыло выражение брезгливости. Комиссар растерялся и с этой минуты стал максимально краток в своих показаниях.
— Спросив у него разрешения подняться наверх, поскольку у меня не было при себе постановления об обыске, и получив положительный ответ...
Чистая формальность: Беле поднялся бы наверх, даже если бы Ламбер попытался этому воспротивиться. Со стороны комиссара это была невинная хитрость, которая, по сути дела, ничего не меняла. На предшествующих процессах Ломон видал уловки и почище, но тогда он не испытывал желания вмешаться и порой просто их не за-» мечал. Сегодня, однако, лихорадочное состояние, долж« но быть, чрезмерно обострило его восприимчивость: он испытывал подлинное негодование и был недалек от того, чтобы возненавидеть этого способного и добросовестного чиновника.
Беле это почувствовал. Он не мог взять в толк, в чем причина такого отношения судьи к нему, и несколько раз сбивался, теряя нить рассказа.
— Вместе с обвиняемым мы поднялись наверх в спальню, постель там была не прибрана. На полу валялись две стоптанные женские туфли, словно их сбросили куда попало. У ножки кровати лежал грязный порванный нейлоновый чулок; другой, скомканный,—на стуле.
Водопровода в доме нет, и в фаянсовом тазу осталась мыльная вода. На туалете — следы рисовой пудры. Я спросил у обвиняемого, прислонившегося к дверям, не провела ли его жена часть ночи или предЫдуще-
го дня в постели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22