Шанс завершить процесс сегодня же все еще был. Утром прокурор заверил, что обвинительная речь займет не более часа, а Жув подготовил выступление часа на полтора-два; таким образом, удастся сегодня закончить процесс или нет, будет зависеть от последних свидетелей •и от позиции присяжных.
Гражданского иска семья убитой не предъявляла. Когда полиция в Финистере сообщила матери Мариетты об убийстве дочери, та, пожав плечами, заявила:
— Говорила я Мариетте: ты допрыгаешься! Она только что не сказала:
— И поделом ей!
На вопрос, согласна ли она оплатить перевозку тела в Финистер, мать ответила:
— При жизни ей там было неплохо; надо думать, и мертвой будет не хуже.
Ей предложили выступить с гражданским иском, объяснили, в чем он состоит, и она недоверчиво спросила:
— А денежки какие-нибудь мне от этого перепадут?
— Даже если суд вынесет приговор в вашу пользу, зять ваш не сможет вам заплатить: у него нет ни франка, — Тогда на кой мне все это затевать?
Возможно, сейчас она читает в местной газете отчеты о суде, хотя это маловероятно.
Было без десяти двенадцать; Деланн и Фриссар не настаивали на объявлении перерыва на обед, присяжные тоже не выказывали признаков утомления.
— Пригласите следующего свидетеля.
Им был профессор Ламуре, один из лучших патологоанатомов Франции, непременный участник международных конгрессов. Толстый, низенького роста, неряшливо одетый, он явно не беспокоился о впечатлении, которое производит на окружающих. В это утро профессор был не в духе: пришлось зря просидеть столько времени; к тому же в свидетельской комнате ужасно душно. Однако у него было преимущество перед остальными свидетелями: учитывая важность его занятий, ему было разрешено явиться в суд только сегодня.
— Вы клянетесь говорить...
— Да, клянусь!
— Повернитесь к присяжным и расскажите им... Ламуре терпеть не мог рассуждать о медицине с людьми, ничего в ней не смыслящими, и не пытался этого скрывать.
— Я полагаю, мне надо изложить соображения, на основании которых я сделал заключение?
— Да, будьте добры.
— Двадцать первого марта меня вызвали...»
Это было похоже на месть. Ламуре начал рассказывать еще подробнее, чем Лазар, какому тщательному обследованию был подвергнут труп Мариетты; только после этого судебно-медицинский эксперт произвел вскрытие. Время от времени Ламуре умолкал, громогласно сморкался и снова продолжал рассказ о различных внутренних органах. Это именно он обнаружил, что Мариет-та была на третьем месяце беременности: Лазар, заботившийся лишь об установлении причины и времени смерти, пренебрег обследованием матки.
Во время его выступления десятка два человек покинули зал: одни —по причине наступившего обеденного времени, другие же, вероятно, потому, что рассказ Ламуре вызывал у них малоприятные ощущения.
Для обоснования часа наступления смерти Ламуре подверг основательной критике некоторые теории, оспо-рил взгляды немецких и американских ученых и в заключение высокомерным тоном заявил, что, как бы ни отнеслись к этому его коллеги, удар Мариетте мог быть нанесен в равной степени как в восемь часов вечера, так и в промежутке между двенадцатью и часом ночи.
Ламбер не слушал и почти все время вполголоса беседовал с одним из конвоиров. Присяжные недовольно хмурились, и Жуву несколько раз пришлось подавать своему подзащитному знак замолчать. Армемье тоже не слушал профессора и писал что-то, не имеющее, вероятно, никакого отношения к процессу.
Накануне атмосфера в зале была торжественной', с некоторым даже оттенком трагедийности, и Ломон понимал: такое ощущение возникло у него отнюдь не из-за лихорадочного состояния. Так бывало всегда. Но сегодня у действующих лиц и у публики было достаточно времени освоиться и с событиями, и с идеей насильственной смерти, обсуждавшейся в первые часы слушания дела.
Сначала Мариетта Ламбер была жертвой, а ее муж-вероятным ее убийцей, и благодаря этому оба они на какое-то время обрели известную неординарность, а то и величие.
Но свидетели своими показаниями постепенно приземляли их, низводили до масштаба обыкновенных людей. В течение многих часов Дьедонне Ламбер сидел на виду всего зала — клал руки на барьер, опускал на колени, сморкался, утирал пот со лба, наклонялся к конвоирам и что-то говорил, а свидетели в это время повествовали о его каждодневной жизни.
Объяснения экспертов не интересовали никого, кроме нескольких студентов-медиков, пришедших специально ради этого, и на пятой минуте выступления доктора Бени зал опустел на добрую треть.
Выступление обвинителя, а главное, защитительная речь Жува должны будут несколько подогреть интерес к дневному заседанию: тут обычно ожидают либо сенсационных изобличений, либо какого-нибудь юридического крючка.
Но, по-настоящему атмосфера трагедии возникнет снова, когда председательствующий резюмирует обвинение и судьи вместе с присяжными удалятся на совещание.
— Поднимите правую руку. Произнесите: клянусь!
— Клянусь!
Бени в противоположность Ламуре старался снизойти до уровня присяжных и пользовался только понятными им терминами.Ломон отметил про себя, что на правой руке у доктора два пальца потемнели от табака. Бени давал показания восемнадцать минут, и после его выступления присяжным пришлось выбирать между взаимоисключающими точками зрения двух уважаемых и уважающих друг друга ученых.
По мнению Ламуре, смерть могла наступить около восьми часов вечера.По словам же Бени, Мариетта не могла быть убита прежде одиннадцати часов; его вывод сводил на нет и без того сомнительное свидетельство акушерки.
Вопрос задала только г-жа Фальк:
— Была ли смерть Мариетты Ламбер мгновенной, й можно ли надеяться, что она не мучилась?
Бени терпеливо объяснил, почему, по его мнению, Смерть наступила не мгновенно, а минут через пятнадцать— двадцать после нанесения удара. Явно желая успокоить г-жу Фальк, он добавил, что Мариетта Ламбер все это время находилась в коматозном состоянии и не испытывала страданий в обычном понимании этого слова.
— Объявляется перерыв до половины третьего. Только встав, Ломон понял, насколько скверно он себя чувствует: ноги ломило, а снимая мантию, он на миг ощутил головокружение и даже испугался. Но сейчас на его лице выражалось удовлетворение, и это не ускользнуло от внимания остальных членов суда. Догадались ли они о причине? Если да, то должны были бы испытывать раздражение против него: он сыграл сними неплохую шутку, что и привело, его в хорошее настроение.
Как все судьи на свете, они предпочитают ясные дела: подсудимый либо праведник, либо грешник, и можно, не колеблясь выносить приговор.Ломон не был еще убежден в успехе, но, ведя процесс по-своему, задавая вопросы, освещая некоторые моменты, не до конца выясненные следствием, он, похоже, кое-чего добился: сейчас дело представляется уже не таким. ясным.
Так ли неоспоримо виновен теперь в глазах служителей правосудия Дьедонне Ламбер? Не начали ли они, в том числе и Армемье, испытывать сомнения и не показалось ли им, что кое-кто из выступавших свидетелей вполне мог совершить преступление?
Смешно, но сейчас он, Ломон, подумал о Лоране так, словно перестал ее бояться. Если она внимательно читала в газете отчет о процессе, — а Ломон в этом не сомневался,— то не могла не почувствовать: в поведении ее мужа много необычного. Догадывается ли она о причине?
— Ну что, сегодня кончим?
— Сейчас я почти уверен, что да. Все будет зависеть от обвинителя и от защитника.
А присяжные поняли его намерения? Ломон постарался, сохраняя, правда, максимальную сдержанность, представить им участников этой драмы, включая и свидетелей, во всей их сложности, и оттого показания последних сразу же стали выглядеть куда менее вескими.
— Подвезти вас? — предложил в вестибюле Армемье. У него была машина, и маршрут его пролегал по, улице Сюлли.
— Да, благодарю вас, — ответил Ломон. Прокурору хотелось переговорить с ним. Сидя за рулем, Армемье время от времени украдкой посматривал на Ломона.
— Любопытное дело,— пробормотал он, словно не придавая значения своему замечанию.
— Мне думается, каждое дело по-своему любопытно.
— Я имею в виду свидетелей.
— Полагаю, в их показаниях правда и ложь смешаны в равных пропорциях. Это свойственно людям.
Ломон ответил так намеренно. Но это было рискованно. Его слова не могли не поразить прокурора, и тот не упустит возможности пересказать их, а кто-нибудь в конце концов усмотрит причины личного характера, вынудившие Ломона говорить именно так, а не, иначе.
- Хотелось бы мне знать, как поведут себя присяжные.
Они уже приехали, и Ломон позволил себе напоследок небольшую хитрость:
— А что на их месте решили бы вы?
Уж не стал ли он понемножку отождествлять себя с обвиняемым? Нет, не с Ламбером, конечно. Тут для Ломона ни личность, ни жизнь Ламбера, ни преступление, то ли совершенное, то ли не совершенное им, ровным счетом ничего не значили. Просто впервые за свою карьеру Ломон мысленно сидел на скамье подсудимых. Это Стало своего рода игрой, особенно во время показаний двух последних свидетелей. Ломон подумал, кто же займет его место, и решил: вероятней всего, сам Анри Монтуар— судить-то придется судью.
Забавы ради Ломон представлял себе выступления воображаемых свидетелей, придумывал их показания. Он нашел двойников почти для всех выступавших на процессе Ламбера. К примеру, белесая девица из перчаточного магазина исполняла бы роль Элен Ардуэн, а Жюстен Лармина —роль Желино. У них ко всему прочему совпадали имена, и это еще больше увеличивало сходство.
А вот эквивалента Жозефу Папу среди свидетелей па своем процессе Ломон не нашел, и это его раздражало; он долго примеривал разные кандидатуры, но так ни на ком и не остановился; зато с акушеркой было куда проще: Ломон только поднял глаза, и взгляд его упал на г-жу Фриссар.
Анна, как всегда, помогла ему снять пальто и открыла дверь в столовую; стол уже был накрыт.
— Нового ничего? — машинально спросил Ломон.
— Нет, месье. Ничего особенного.
Тон у нее был неуверенный, и Ломон понял: она что-то скрывает.
— У мадам был приступ?
— Она запретила рассказывать об этом, чтобы не беспокоить вас во время процесса.
— Приступ был сильнее, чем обыкновенно?
— Да, месье. Леопольдина очень перепугалась и даже позвонила доктору Шуару.
— Он приезжал?
— Нет. Он был на визитах, и разыскать" его не удалось. Когда мадам стало получше, она ему позвонила, чтобы он не беспокоился.
Ломой направился к лестнице.
— Постарайтесь не шуметь: мне кажется, мадам уснула. Она еще даже не звонила, чтобы принесли завтрак.
Ломон поднимался на цыпочках и, войдя в спальню, сначала решил, что Лоране спит: глаза у нее были закрыты. Первым делом он бросил взгляд на пузырек с каплями и, облегченно вздохнув, отметил: по сравнению с утром уровень лекарства почти не изменился.
— Ты зря так беспокоишься, — произнесла Лоране, пока он всматривался в пузырек.
Пойманный с поличным, Ломон вздрогнул. Приоткрыв глаза, Лоране смотрела на него, и по взгляду ее нельзя было понять, что она имеет в виду.
— Мне сказали, ты себя не очень хорошо чувствовала.
— Приступ продолжался дольше, чем обычно. Прислуга перепугалась. Они, должно быть, сказали тебе, что позвонили доктору; по счастью, его не было дома. Сейчас уже все прошло. А как ты себя чувствуешь?
— Хорошо.
Ее слащавый тон и прямо-таки ласковый взгляд не понравились Ломону.
— Лоране, может быть, стоит все-таки пригласить Шуара? Мне было бы спокойнее.
Она отрицательно покачала головой и с облегчением — Ломон мог бы в этом поклясться — улыбнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22