Припомнился ему и еще один эпизод, случившийся ближе к концу их с Расселом семинарского курса. Просматривая как-то конспекты лекций, Малколм спросил друга:
— Ты не помнишь, кто написал, что малознание — опасная вещь?
— Александр Поуп, а что?
— А то, что он с тем же основанием мог бы написать, что многознание — опасная вещь, особенно для будущего священника.
Нужно ли пояснять, что имел в виду Малколм?
Часть их богословских штудий была посвящена истории Библии, как Ветхого, так и Нового заветов. А именно в этой области в новейшее время — особенно после тысяча девятьсот тридцатого года — светскими учеными и теологами были сделаны многочисленные открытия и установлены ранее неизвестные факты.
Библию, которую большинство непосвященных считает единым текстом, современная наука рассматривает как собрание разрозненных документов, почерпнутых из разных источников. Многие из них были “одолжены” израильтянами — в то время маленьким и отсталым народом — из религий своих более древних соседей. По общему мнению, книги Ветхого завета охватывают тысячелетний период примерно с одна тысяча сотого года до н. э. — начало железного века — до начала третьего века н, э.
Историки предпочитают применять сокращенное “до нашей эры” церковному “до Рождества Христова”, хотя на порядок летосчисления это никак не влияет. “Какое счастье, что не надо ничего переводить, как градусы Цельсия в систему Фаренгейта!” — в шутку заметил однажды Эйнсли.
— Библия — вовсе не священная книга, и уж, конечно, никакое она не Слово Божие, как утверждают ортодоксы, — говорил он Расселу. — Они не понимают или скорее, отказываются понимать, как она на самом деле была составлена.
— А твоя вера страдает от этого?
— Нет, потому что истинная вера основывается не на Библии. Она проистекает из нашего интуитивного понимания, что все сущее не возникло случайно, а было создано Богом, хотя наверняка не таким, как рисует Его Библия.
Обсуждали они между собой и тот научно установленный факт, что первое письменное упоминание об Иисусе Христе появилось только полвека спустя после его смерти, в Первом послании апостола Павла к фессалоникийцам, самой ранней книге Нового завета. Даже четыре благовествования — первым стало Евангелие от Марка — были написаны позднее: между семидесятыми и стодесятыми годами н.э.
До тысяча девятьсот тридцать третьего года особой папской буллой католикам запрещалось заниматься “святотатственными изысканиями касательно Библии”, но затем просвещенный папа Иоанн XXIII снял запрет. Католические богословы ныне так же хорошо информированы, как и другие их коллеги. По основным вопросам библейской датировки и источниковедения они сходятся с протестантскими исследователями Великобритании, Америки и Германии.
— Сами-то они сняли шоры, — объяснял Малколм свою точку зрения Расселу, — а вот пастве сообщить новые данные библеистики не торопятся. К примеру, совершенно очевидно, что Христос существовал и был распят; это эпизод из истории Римской империи. Но вот все эти истории о нем: непорочное зачатие, звезда на востоке, явление ангела пастухам, волхвы, чудеса, тайная вечеря и уж, само собой. Воскресение из мертвых — все это легенды, которые пятьдесят лет передавались изустно. Что же до точности пересказа… — Эйнсли помедлил, подбирая что-нибудь наглядное для иллюстрации своих слов. — Вот! Скажи, сколько лет прошло с того дня, когда в Далласе был убит Кеннеди?
— Без малого двадцать.
— И ведь это произошло у всех на глазах. Газетчики, радио, телевидение… Все записывалось и потом многократно воспроизводилось. Потом заседала комиссия Уоррена…
— И все равно нет единого мнения, как это произошло и кто что делал, — кивнул Рассел.
— Именно! А теперь представь новозаветные времена, когда не существовало средств связи и, по крайней мере, пятьдесят лет не велись никакие записи. Сколько вымысла и искажений вносили в пересказ легенд об Иисусе все новые и новые рассказчики!
— Ну, а сам-то ты в эти легенды веришь?
— Я отношусь к ним скептически, но это сейчас не имеет значения. Был он фигурой легендарной или реальной, но Христос оказал на мировую историю больше влияния, чем кто-либо другой, и оставил после себя, более ясное и мудрое учение, чем любое другое.
— Но был ли Он Сыном Божьим? Был ли Он Сам Богом? — допытывался Рассел.
— Мне очень хочется в это верить… Да, пожалуй, я до сих пор верю в это.
— Я тоже.
Не обманывались ли они? Ведь уже тогда веру Малколма Эйнсли точил червь сомнения.
Некоторое время спустя во время семинара по догматике, который проводил приезжий архиепископ, Малколм спросил:
— Ваше Преосвященство, почему наша Церковь не делится с паствой новыми данными, которые мы теперь имеем о Библии, а также о жизни и эпохе Иисуса?
— Потому что это могло бы поколебать веру многих честных католиков, — быстро ответил архиепископ. — Теологические дебаты и толкования лучше предоставить тем, кто обладает для этого достаточным интеллектом и мудростью.
— Вы, стало быть, не верите в сказанное у Иоанна в главе восьмой, стихе тридцать втором? — атаковал прелата Эйнсли. — “И познаете истину, и истина сделает вас свободными”.
— Я бы предпочел, — процедил архиепископ, почти не разжимая губ, — чтобы молодые священники затвердили стих девятнадцатый из главы пятой Послания к римлянам. “Послушанием одного сделаются праведными многие”.
— А еще лучше стих пятый из главы шестой Послания к ефесянам. “Рабы, повинуйтесь господам своим” не так ли Ваше Преосвященство?
Аудитория реагировала на это взрывом смеха. Даже архиепископ снизошел до улыбки.

По выходе из семинарии Рассел и Малколм отправились каждый в свой приход на роли помощников настоятелей; с течением времени их взгляды на религию и ее связь с современной мирской жизнью продолжали эволюционировать.
В церкви святого Августина в Потстауне Малколм Эйнсли стал подчиненным отца Андре Куэйла. Тому было шестьдесят семь лет от роду, он страдал эмфиземой и редко покидал стены своего дома. Вопреки традиции, ему даже пищу подавали отдельно.
— Ты, значит, всем здесь заправляешь? — предположил Рассел во время одного из своих редких визитов к приятелю.
— Нет, свободы у меня гораздо меньше, чем ты думаешь, — сказал Малколм. — Крепкозадый уже закатал мне два выговора.
— Кто, наш всемогущий владыка епископ Сэнфорд?
— Он самый, — кивнул Малколм. — Кто-то из местных старожилов пересказал ему пару моих проповедей. Ему они сильно не понравились.
— О чем они были?
— Одна о перенаселении и контроле над рождаемостью, другая — о гомосексуалистах, презервативах и СПИДе.
— Ну, ты и нарываешься! — Рассел не сдержал смеха.
— Согласен, просто я прихожу в отчаяние, когда вижу, какие насущные вопросы жизни упорно не желает замечать наша Церковь. Меня, допустим, тоже передергивает при мысли о физиологии гомосексуализма, но ведь наукой уже давно установлено, что это заложено в людях генетически и они не смогли бы измениться, даже если бы захотели.
— И тут ты вопрошаешь: “Кто же сотворил людей такими?” — продолжил его мысль Рассел. — И если все мы созданы Богом, то и гомосексуалистов тоже сотворил Он, пусть цель Его при этом остается нам непонятна?
— Но еще больше меня злит отношение католической Церкви к презервативам, — продолжал Эйнсли. — Скажи, как я могу прямо смотреть своим прихожанам в глаза и в то же время запрещать им пользоваться средством, которое сдерживает эпидемию СПИДа? Но отцам Церкви мое мнение безразлично, они хотят только, чтобы я заткнулся.
— Ну и как, заткнешься?
Малколм упрямо помотал головой.
— Ты все поймешь, когда узнаешь, что я заготовил на следующее воскресенье.

Намеченная на десять тридцать утра месса началась с сюрприза. Без предупреждения за несколько минут до начала службы прибыл епископ Сэнфорд. Престарелый и многоопытный прелат передвигался опираясь на трость; во всех поездках его сопровождал секретарь. Епископ снискал себе славу ригориста, неукоснительно следовавшего линии Ватикана.
Эйнсли в самом начале службы во всеуслышание приветствовал епископа. Волнение его нарастало. Неожиданный приезд начальства встревожил его — ведь содержание сегодняшней проповеди заведомо не могло Сэнфорду понравиться. Малколм знал, что епископу все преподнесли бы позднее под соответствующим соусом, и был готов к этому. Но излагать свои мысли непосредственно перед этим могущественным князем Церкви было гораздо труднее, впрочем, теперь уже Эйнсли не мог ничего изменить.
И когда пришла критическая минута, он вложил в проповедь всю силу убеждения, на какую был способен:
— Каждому из нас необходима абсолютная вера в реальность существования Бога и Иисуса Христа как Его ипостаси. Но в той же степени нужна стойкость, чтобы эта вера выдержала испытания на прочность, которые столь часто посылает нам жизнь. Я намереваюсь подвергнуть вашу веру проверке.
Он обвел взглядом заполненные прихожанами ряды скамей перед собой и продолжал:
— Истинная вера не нуждается в подпорках в виде всякого рода материальных доказательств, ибо если бы доказательства существовали, не было бы никакой нужды верить. Но все мы тем не менее пытаемся по временам укрепиться в своей вере с помощью одной сугубо материальной вещи. Я говорю о Библии.
Малколм сделал небольшую паузу и спросил:
— А если бы вы узнали, что отдельные разделы Библии, при этом важные, касающиеся Иисуса Христа, содержат в себе неточности, искажения и преувеличения? Были бы вы и тогда по-прежнему тверды в своей вере?
Он снова помедлил. Потом улыбнулся и продолжал:
— Мне кажется, я вижу недоумение на ваших лицах. Уверяю вас, мой вопрос абсолютно оправдан, потому что современной наукой достоверно установлено:
Библия содержит множество неточностей, причем по причине достаточно банальной. Библейские сказания передавались из поколения в поколение не на письме, а устно. А этот способ передачи информации, как всем нам известно, крайне ненадежен… И это уже далеко не новость. Историкам и исследователям Библии об этом известно давно, так же как и иерархам нашей с вами Церкви.
Эти слова вызвали оживление на скамьях, люди обменивались удивленными взглядами, епископ хмурился и озабоченно качал головой.
Но Малколм уже не мог остановиться.
— Приведу конкретные факты. Знаете ли вы, например, что после распятия Христа прошло пятьдесят лет, прежде чем появился первый письменный источник, где рассказывалось о Его рождении, жизни, учении и апостолах, о Его чудесном Воскресении, наконец? Полвека! И если что-то и было написано за это время, то до нас не дошло ни строчки.
Несмотря на начавшиеся кое-где перешептывания, внимание большинства прихожан было приковано к Эйнсли, который изложил сжато факты. Все это, в общем-то, были веши достаточно известные, но в церкви они не обсуждались так открыто: что Евангелия были написаны в разное время и с разными целями… Что Благовествования от Матфея и Луки почти несомненно скопированы с Евангелия от Марка… Что все четыре были написаны неизвестными авторами, несмотря на то, что поименованы… Что книги Нового завета были сведены вместе только в четвертом веке н.э… Что ни один из оригинальных текстов, написанных по-гречески на свитках папируса, не сохранился.
— Искажения и ошибки возникали также при переводе Ветхого и Нового заветов с греческого и иврита на латынь, а позднее — и на другие языки, включая английский. Таким образом, можно не сомневаться, что Библия в том виде, в каком она существует сейчас, не является даже точным воспроизведением своих первоначальных источников.
— Я рассказал вам все это, — завершил проповедь Эйнсли, — вовсе не для того, чтобы оказать воздействие на ваш образ мыслей или поколебать вашу веру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81