Синтия покачала головой.
— Тебе никто не поверит. Если я буду все отрицать, поверят мне. И вот еще что, — она заговорила с ним теперь по-настоящему жестко. — Улики против тебя обнаружат в таком месте, где спрятать их мог только ты сам. К несчастью для тебя, ты не узнаешь, где именно, пока анонимным звонком об этом не будет оповещена полиция.
Какое-то время они в упор смотрели друг на друга; каждый просчитывал свои ходы. Дженсен неожиданно закинул голову и рассмеялся:
— Синтия, дорогая, ты действительно коварна до гениальности! Что ж, похоже, что я действительно полностью в твоей власти.
— По-моему, ты не очень огорчен этим обстоятельством.
— Понимаю, в этом есть что-то извращенное, но самое смешное в том, что мне это даже нравится, — он задумался. — Неплохой сюжет для книги.
— Эту книгу ты никогда не напишешь.
— Тогда что же я должен буду сделать, раз уж я стал чем-то вроде собачонки у тебя на поводке?
Вот он, настал этот момент! Синтия посмотрела на него очень серьезно и сказала:
— Ты поможешь мне убить моих родителей.

— Слушай меня! — приказала Синтия. — Слушай внимательно!
Мгновением раньше Дженсен начал что-то ей говорить, пытался урезонить, доказать, что она могла заявить такое только будучи не в своем уме.
Но теперь она остановила его. Он молча сидел и ждал.
И она в подробностях и деталях, живо и рельефно, вызвав в памяти все воспоминания детства, все, что узнала от матери, поведала ему свою историю, не утаив ничего.

С младенчества… Густав стал домогаться ее еще в колыбели… Его гнусные ощупывания… Ее собственный ужас, все возраставший, пока в трехлетнем возрасте она не начала в страхе накрываться одеялом при каждом приближении отца, заливаясь слезами, сжимаясь в комок.
Эленор ничего не предпринимала, она думала только о себе самой — как ей будет стыдно, как она будет опозорена, если выплывет правда о Густаве…
Между тем детский ум Синтии формировался. Продолжавшиеся домогательства Густава запечатлевались в нем теперь на долгие годы, страх и гнев накапливались в душе…
А воспоминания были чудовищными: неутолимая похоть Густава, подогреваемая еще и избиениями… Оглушающие оплеухи и обжигающие пощечины, которыми он осыпал ее за любой “проступок”, ничего не объясняя… Потом еще и еще более жестокие “наказания” (за что?)… Огромные синяки, обожженные ноги… А мать непрерывно лгала…
Когда Синтии исполнилось шесть, отец в первый раз начал тереться о нее… А потом, когда ее тельце еще немного подросло, — наступило предельное унижение: он стал систематически насиловать ее, это было так омерзительно и больно, что она кричала… Густав же, озабоченный только собственным удовольствием, не замечал ничего, а, быть может, даже наслаждался отчаянными криками дочери… Эленор и тогда ничего не сделала…
Все к тому шло, и, наконец, случилось неизбежное — в двенадцать лет Синтия “залетела”… Она испытала новый ужас… Укрытое от посторонних глаз неуклюжее детское тело распирало, оно уродливо росло, что-то билось внутри… И было еще чувство стыда и вины, абсолютной беспомощности, когда не с кем даже поговорить, довериться и излиться, не на кого опереться… Потом тайные, мучительные роды… Младенец, которого у нее отняли так, что она не успела и увидеть его…
Единственное утешение: после этого домогательства отца, которые продолжались и во время ее беременности, вдруг разом прекратились, она не понимала почему. Лишь много позже Эленор нехотя признала, что подействовала только угроза семейного адвоката донести на Густава, если насилие над Синтией не прекратится…
Потом, как дьявольский постскриптум к ее страданиям, — встреча Эленор с женщиной из отдела социального обеспечения, этой тупой бюрократкой, которая приняла на веру откровенную ложь и не настояла на разговоре с самой Синтией…
Но самое странное, что, вопреки всему, в Синтии возобладал холодный прагматизм и расчет… Она решила выждать, использовать родителей на всю катушку, а потом, добившись от них полной независимости, осуществить явно вынашиваемую месть… Убить их! Ведь они сами убили, уничтожили в ней что-то жизненно важное…
И вот время возмездия стало приближаться… Она стала строить конкретные планы… А теперь в ее руках был и надежный инструмент-

Патрик Дженсен не шевельнулся за все время, пока слушал ее откровения. На лице его отражались самые разные эмоции — сначала недоверие, а потом изумление, гадливость, злость, испуг, сочувствие. В какой-то момент на глаза его навернулись слезы, в другой — он попытался взять Синтию за руку, но она ее отдернула.
— Невероятно. — Голос его был едва слышен. — В это невозможно поверить…
— Нет уж, черт побери! Как раз тебе лучше поверить сразу, — резко вскинулась на него Синтия.
— Я совсем не то имел в виду… Подожди минуточку, — и после паузы:
— Я тебе верю. Всему верю. Но все это так…
— Что? — перебила она его нетерпеливо.
— Это так трудно выразить словами. Я много чего дурного наделал в своей жизни, но до такой грязи и мерзости…
— Оставь эту патетику, Патрик. Довольно и того, что ты убил двоих человек.
— Да, знаю. — Его лицо исказилось. — Я — дерьмо, согласен. Да, я убил, но я был вне себя от ревности, действовал импульсивно… Я хочу сказать, что твои родители… У них было очень много времени, чтобы обдумать свои поступки… Господи, как таких только земля носит!
— Вот это мне уже нравится, — сказала Синтия. — Похоже, ты начинаешь понимать, почему я решила разделаться с ними.
После недолгих колебаний Дженсен кивнул.
— Да, теперь я это понял.
— Вот и помоги мне.

Они проговорили еще два часа — иногда очень спокойно, порой срываясь на крик, но ни одной секунды их разговор не был легкой беседой. Их мысли, доводы, сомнения, угрозы, уговоры складывались в целостную цепочку, а потом снова смешивались, подобно костяшкам домино.
— Предположим, я откажусь участвовать в осуществлении твоих безумных планов, — пытался маневрировать Дженсен, — пошлю тебя куда подальше. Неужели ты тогда и в самом деле вскроешь ту коробку с клубком ядовитых змей и посадишь меня на электрический стул? Ведь этим ты ничего не добьешься.
— Можешь не сомневаться, я это сделаю непременно, — ответила Синтия. — Пустые угрозы не в моих правилах. К тому же ты заслужил наказание.
— И что же дальше, благородная мстительница? — тон Дженсена стал почти презрительным. — Как возделаете вы без меня поле смерти?
— Ничего, найду кого-нибудь другого. Он знал, что найдет.
Чуть позже Дженсен решил испробовать другой аргумент.
— Я уже говорил тебе, что совершил преступление на почве ревности и страшно сожалею об этом. Но я совершенно не способен, я это точно знаю, на хладнокровное предумышленное убийство. — Он вскинул вверх обе руки. — Нравится тебе это или нет, но дело обстоит именно так.
— Это мне известно, — сказала Синтия. — Я об этом догадывалась с самого начала.
— Тогда какого ж дьявола!.. — Дженсен зашелся от злости.
— Мне нужно, чтобы ты нашел исполнителей, — продолжала она невозмутимо. — И заплатил им.
Дженсен глубоко вдохнул, задержал воздух в легких и выдохнул. И душой и телом он испытал в этот момент огромное облегчение. Но почти сразу подумал: “Почему?”
Ответ был очевиден. С ловкостью и циничным пониманием людской психологии Синтия подвела его к точке, в которой ее нынешнее предложение представилось ему меньшим из двух возможных зол: сесть на всю жизнь в тюрьму или, хуже того, вообще попасть на электрический стул за убийство Нейоми и ее любовника или организовать чужими руками еще одно убийство, на которое у него самого не хватило бы духу. Ему не обязательно даже быть на месте преступления, когда оно будет совершаться. Конечно, всегда останется шанс, что все раскроется и он понесет наказание. Но к этому страху он уже привык с той ночи, когда убил Нейоми.
Синтия с полуулыбкой наблюдала за ним.
— Ну как, все просчитал? — спросила она.
— Слушай, да ты просто ведьма и сука!
— Но ты сделаешь это. У тебя просто нет выбора. Странным образом, обладая складом ума неплохого рассказчика, Дженсен уже начал смотреть на это дело как на игру. Да, извращенная и порочная, но всего лишь игра, в которой можно выйти победителем, так он размышлял про себя.
— Насколько мне известно, ты в последнее время отирался среди подонков, — развивала свою идею Синтия. — Тебе остается только подобрать подходящую кандидатуру.
И верно, Дженсен свел близкое знакомство с преступным миром, когда пару лет назад решил написать роман о контрабанде наркотиков. Сойтись с мелкими торговцами для него не составило труда — он и раньше время от времени покупал у них кокаин для себя. Уличные продавцы помогли ему найти дорожку к более крупной рыбе.
Двое или трое настоящих воротил этого подпольного бизнеса, согласившихся встретиться с Дженсеном чистого любопытства ради, поначалу отнеслись к нему с подозрительностью, но потом решили, что этому писателю, “толковому малому, который ставит свое имя на обложке”, все-таки можно доверять. Многие закоренелые преступники в глубине души тщеславны и очень хотели бы прославиться. Это тщеславие и открыло перед Дженсеном нужные двери. В барах и ночных клубах, за выпивкой и “мужским” разговором ему часто задавали один и тот же вопрос:
“Вставишь меня в свою книжку?” Он неизменно отвечал на него уклончивым “может быть”. И с течением времени криминальные связи, накопленные Дженсеном, стали давать ему куда больше материала, чем требовалось. Более того, от случая к случаю он сам начал проворачивать сделки с наркотиками, поражаясь, как это легко, а главное — выгодно.
Этот дополнительный доход оказался весьма кстати — его книги перестали продаваться, и звезда Дженсена, автора бестселлеров, стала заметно клониться к закату. Положение осложнялось тем, что он неудачно вложил свои сбережения, следуя дурным советам. Деньги на его банковском счету таяли с угрожающей быстротой.
Подобное стечение обстоятельств сделало для него сверхстранное предложение Синтии не таким уж неприемлемым, скорее даже представляющим интерес.
— Ты должна понимать, — сказал он Синтии, — что за такую работу придется заплатить очень много. Лично у меня таких денег нет.
— Догадываюсь, — хладнокровно реагировала Синтия. — Зато у меня их предостаточно.
И это была правда.
Чтобы примириться с дочерью после многолетнего надругательства над ней, Густав Эрнст назначил ей весьма щедрое ежемесячное денежное содержание. В сочетании с ее собственной зарплатой это давало ей возможность жить без материальных проблем. Синтия принимала “пенсию” от отца как должное.
Но мало этого, периодически Густав переводил кругленькие суммы на именной счет Синтии в банке Каймановых островов. Этих денег она вообще не трогала, и, по ее подсчетам, там должно было уже лежать более пяти миллионов долларов.
Надо сказать, что Густав Эрнст обладал незаурядными талантами дельца и финансиста: специализировался он на скупке акций небольших современных компаний, нуждавшихся для своего развития в инвестициях. Чутьем он обладал фантастическим. Дела большинства фирм, долю в которых он успевал приобрести, быстро шли в гору, акции резко подскакивали в цене, и Густав с огромной прибылью их сбывал. По слухам “стоил” он не менее шестидесяти миллионов долларов.
Закари, младший брат Густава, подобно многим богатым американцам, отказался от гражданства США, чтобы избежать тяжелого налогового бремени. Он проживал то на Каймановых островах, то на Багамах, то есть в налоговом раю с райским климатом. Именно Закари открыл для Синтии счет на Каймановых островах, куда то и дело переводил деньги в виде не облагавшихся налогами “даров”. И каждый раз Синтии приходило подтверждающее письмо такого содержания:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81