Хорошо еще, что шубы длинной не набросила, лишь короткую из черной нерпы. Осталось мне материно кольцо обручальное с розовой жемчужиной, вокруг рубины, золотой прибор для шитья, колье алмазное, еще из ее приданого, и ларец с бумагами, что от бабки остались. Невестка, жена брата, с завистью на то глядела да локти кусала, но сделать ничего не могла, ведь дочери мать оставила, а не сыну. А уж скупа! В том же платье шитом-перешитом явилась, что и на похоронах отца была, как только со стыда не сгорела! Ларчик же бабкин преогромный, из литого золота, богато изукрашен, орнаментом из мелких сапфиров, а по углам четыре алмаза огнем горят. Так невестка глаз оторвать не могла, небось не бумаги бабкины ее очаровали.
…В ларце золотом письма оказались. Езус-Мария, прабабка и впрямь была полюбовницей Наполеона. Только теперь я поняла, ради чего эти императорские презенты драгоценные так от человеческих глаз скрывали. Не трофеи то никакие, в честных боях завоеванные, а грабежами да кражами добытое богатство. Кто бы подумал! Ведь сам император, не бандит безродный, а поди ж ты… Сокровищницы королей опустошал, царские разграбил, а может, и боярские, кто там знает.
…Пусть до поры в тайнике лежат, нам пока без надобности, а уж коли нужда заставит… Опять – семьдесят лет минуло, небось из тех времен никто до наших не дожил? А все не следует их показывать, и бабки мои излишне ими глаза людям не мозолили, и мне негоже.
Ларчик с письмами я вместе с другими вещами в тайнике припрятала. На всякий случай эти императорские презенты пускай еще полежат в укрытии – не ровен час, возникнут какие катаклизмы. Вон из Франции нежданно-негаданно республика сделалась…
Матеуша тоже амбиции заели, в нынешний сезон собирается выставить двух рысаков, так что весь дом на голове стоит. Томашек гувернера своего настроил, и оба из конюшни не вылезают вместо занятий, гувернер же мне втолковать пытается, будто там уроки природы своему воспитаннику преподносит. Мало того, гувернантка Ханны туда же подалась, покамест в толк не возьму – лошади ее влекут или кто еще, но заметила – глазами по сторонам так и шарит, а меня уверяет, мол, ради свежего воздуха для барышни прогулки устраивают. Свежий! В конюшне! Поначалу я на пана Владислава грешила, однако тот с Томашеком все дни безвылазно в конюшне просиживает и внимание уделяет одним лошадям. Тогда подозрение свое перенесла на конюшего, он хоть и женатый, зато пригожий да статный, но конюший, кроме жены, других баб не признает. Ветеринар еще бывает, да больно стар и нехорош. Один Матеуш и остается. Неужто гувернантка моя его на примете имеет? Видно, и мне пришла пора в конюшню переселиться. Везде свой глаз нужен.
…Без причины я переживала, нужна моему Матеушу панна Ванда как псу пятая нога. И пан Владислав ее без внимания оставляет, он молодой человек, собою красавец, Ванде же тридцать скоро стукнет, если кого другого не приглядит – в девках останется. Аж мне ее жаль стало, милая она и безответная, да и Ханя под ее присмотром растет барышней тонкого воспитания.
…Из Паментова нагрянула целая толпа неожиданных гостей на наших коней полюбоваться, одиннадцать персон да еще молодежь. Счастье, что прислуга моя хорошую школу прошла, все улажено лучшим образом, а на леднике моем всегда припасов достаточно. И хоть застали меня неприбранною, ждать не пришлось, быстро сумела себя в порядок привести. Уж так удачно вышло, как раз незадолго до того два новых платья от портнихи присланы, а я после Зосеньки нисколько весу не прибавила. Странно, что Эвелина Шелижанка с гостями в одно время приехала, как могла проведать об этом с другого конца уезда? Огляделась я внимательно и кого вижу? Пан Вонсович-младший! Дай им Бог счастья! Эвелинке я только добра желаю, девица в самой поре, а на пана Вонсовича старый Шелига не станет носом крутить, старинного он дворянского рода. Двое их только, братьев Вонсовичей, на старшего родовое имение перешло, однако и младший имеет свою долю в лесопилке. Вижу я, как дворянство все больше от земли отходит, переключается на промышленность да торговлю, и в наши дни такое положение уже не вызывает нареканий и общества не шокирует, ибо по освобождении крестьян многие дворянские поместья пришли в полное запустение.
…Немало усилий приложила я для устройства прелестного праздника в наших садах и на реке, а рысакам Матеуша все блистательные победы сулят.
Ну, так и случилось. У меня сердце в груди прыгало, как наши рысаки первыми приходили на варшавском ипподроме. И Титан, и Маргаритка! Вся моя венская карета цветами по края была заполнена, пришлось, дабы не удушиться, швырять их в публику. А платье я особое на этот случай заказала, зеленое с черной отделкой, под цвета конюшни Матеуша. Мне зеленое к лицу, а за изумрудами пришлось в Блендов съездить, опасалась я немного, однако все обошлось. И хоть эти рысаки Матеуша больших денег нам стоят, сдается мне, все расходы вернулись с большой прибылью, а сверх того я на бегах шестьсот рублей выиграла. Матеуш много смеялся – «верная жена мужу всегда счастье приносит». И все же по возвращении домой не обошлось между нами без ссоры. Вздумал Матеуш меня зазорными словами укорять, за великую себе обиду посчитал адорацию мне со стороны графа Дембицкого, будто тот «как приклеенный подола твоего зеленого платья держался». Ну и держался, что с того? Кнутом его, графа, отгонять? Так в свете не принято. И только вволю покричав и мужа до хрипоты доведя, я призналась, что мне граф Дембицкий как прошлогодний снег.
А на балах варшавских благодаря нашим рысакам замечательным и изумрудам императорским провозгласили меня царицей бала, и натанцевалась я так, как не отплясывала и во времена своего девичества.
Ну вот и конкретное замечание об императорских драгоценностях. Матильда ездила за ними в Блендов. А вот что с ними сделала потом? Оставила у себя или отвезла обратно в Блендов? Да, чудесные сокровища действительно существовали, сомнений нет. По спине пробежали мурашки. Сокровища, предназначенные ей, Юстине, самой старшей правнучке. И что, до сих пор лежат где-то спрятанные? Или пропали? Ведь была же она в Блендове, глупая, не сообразила как следует осмотреть тамошнюю библиотеку. Почему, последняя кретинка, только сейчас удосужилась дочитать дневник до этих прямых указаний? Почему не прочла прабабкиного дневника еще до войны?
А ведь считала себя умной и рассудительной, в противоположность глупой и легкомысленной Хелене. Ха-ха, тоже мне умница! Да Хелена по сравнению с ней – гений!
Упреками делу не поможешь, это Юстина прекрасно понимала, но и не упрекать себя не могла. Только она одна во всем виновата, а ведь благосостояние стольких людей было в ее руках! Несколько дней Юстина сокрушенно ела себя поедом, все у нее валилось из рук, никак не могла восстановить душевное равновесие. Даже прибегла к радикальному средству: спустилась в кухню и, вынув из холодильника бутылку хорошо замороженного яжембяка, опрокинула сто граммов, не смущаясь присутствием Гортензии и Гени.
– Что с тобой, дитя мое? – в ужасе вопросила Гортензия, потрясенная видом пьющей Юстины.
– Должно быть, все из-за тех дел, что творятся у пани Барбары, – предположила Геня. – Тут любой запьет.
Яжембяк свое действие оказал, у Юстины перестало шуметь в ушах и сжиматься сердце, и она решила – ни за какие сокровища не признается родным в своей оплошности, пусть она идиотка, дебилка, кретинка последняя, прекрасно, но это ее личное дело, не обязательно родне об этом знать. Потерять свою репутацию самой рассудительной в семействе? Ну уж нет, такого она просто не вынесет. Надо что-то придумать, что-то предпринять, может, еще не поздно? Конечно, заниматься этим следовало сразу после войны, в сорок пятом, а теперь, когда прошло двадцать лет, когда здание там столько раз ремонтировалось и перестраивалось… Ладно, главное – спокойствие.
– Давление у меня упало, – объяснила она свои сто грамм. – Так что там стряслось у тетки Барбары?
– Никто толком не знает, – почему-то таинственным шепотом отвечала Гортензия. – Заперлись и никому не открывают. А Феля в кухне плачет. По телефону нам сказала.
– Но они хотя бы живы?
– Живы, наверное, потому что время от времени какие-то стуки слыхать.
– А что по телефону говорят?
– Ничего не говорят, к телефону они не подходят, только одна Феля.
– Так надо туда поехать! Что же вы!
– Меня не пустят, – захлюпала носом Гортензия. – Мне и ехать нечего.
– Я поеду. Меня впустят. Или насильно ворвусь к ним в квартиру. А вдруг этот Антось совсем спятил и силой удерживает там Барбару и Фелю?
– Как же, так Барбара и позволит себя насильно удерживать, – сразу перестала хлюпать Гортензия. – Но мне кажется, лучше туда послать мужчину, Болека или Людвика. Некстати все наши дети повыезжали… Может, Юрочку вызвать?
– Где вы сейчас Юрочку разыщете, он ведь в вечных хлопотах по хозяйству. Нет, поеду сама. А парадную дверь мне Феля откроет, позвоню ей, что еду.
– На чем же ты поедешь?
– На машине, на чем же еще.
– А ты не пьяная после яжембяка?
Юстина, уже успевшая позабыть о ста граммах, честно прислушалась к своему внутреннему состоянию.
– Да нет, совсем трезвая. Еду!
Знаменитый «мерседес» семейство со временем превратило в два «вартбурга». Одним пользовался Людвик, другим – Юстина. Барбара благодаря своему Антосю располагала более престижной маркой, у нее под окнами стоял «вольво».
Предупрежденная по телефону о визите, зареванная Феля ожидала под дверью и открыла после первого же треньканья звонка. С радостью приветствуя Юстину, Феля шепотом сообщила, что господа с самого утра заперлась и, должно быть, вовсе не ложились. Ночью что-то делалось, она не знает, что именно, сама-то вздремнула, а потом ее какой-то непонятный шум разбудил, и гости все враз ушли, а ведь обычно выходили поодиночке. Она утром наладилась, как обычно, порядок в комнатах наводить, так не тут-то было, двери на ключ запертые, а пани через дверь крикнула, чтобы шла прочь и голову не морочила. И еще велела никого в квартиру не впускать, никому не открывать, только через цепочку посмотреть, если кто явится. И в таком положении Феля до сих пор сидит, только кухней пользуется да еще маленьким туалетом и каморкой, что при кухне, а все остальное на запоре. Слава богу, в кухне второй телефон, хоть своим можно позвонить.
Юстина уселась в кухне на стул и принялась обдумывать услышанное. Неужели придется впутываться в партийно-преступно-политические махинации Антося? Ни в жизнь! Тогда что, ждать, пока само все объяснится? Проголодаются и сами выйдут?
– А еда у них там какая-нибудь имеется? – спросила она у Фели, перебивая на полуслове ее монотонные причитания.
– Еще сколько! – был ответ. – Я им целый буфет холодных закусок приготовила, и кофе, и чай, а чайник большой на электроплитке всегда стоит.
Тогда выжидание ничего не даст, на холодном буфете можно не одни сутки продержаться. Как же вытащить сюда Барбару?
Не успела Юстина прийти к какому-нибудь решению, как брякнул в кухне звонок, Феля бросилась к парадной двери и через цепочку увидела Амелию. Разумеется, ее она впустила, ведь свой человек.
– А, ты уже здесь! – обрадовалась Амелия, узрев в кухне Юстину. – Что происходит? Тетка Гортензия в полной панике разыскала меня, чтобы я немедленно мчалась сюда спасать положение, будто Антось здесь тетку Барбару убивает или наоборот. На всякий случай я прихватила два аппарата. Так что происходит?
– Пока сама не знаю, – удрученно призналась Юстина. – Сидим вот здесь с Фелей, а Барбара с мужем с ночи в комнатах заперлись, я как раз голову ломала, как бы Барбару сюда вызвать.
Амелька долго не думала.
– Поджечь что-нибудь! Не всерьез, но чтобы дыма побольше и крик, крик я обещаю поднять достаточный, пусть Феля намочит пару тряпок, лучше всего для дыма мокрые тряпки поджечь, подоткнем им под дверь и орать начнем, «горим», мол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
…В ларце золотом письма оказались. Езус-Мария, прабабка и впрямь была полюбовницей Наполеона. Только теперь я поняла, ради чего эти императорские презенты драгоценные так от человеческих глаз скрывали. Не трофеи то никакие, в честных боях завоеванные, а грабежами да кражами добытое богатство. Кто бы подумал! Ведь сам император, не бандит безродный, а поди ж ты… Сокровищницы королей опустошал, царские разграбил, а может, и боярские, кто там знает.
…Пусть до поры в тайнике лежат, нам пока без надобности, а уж коли нужда заставит… Опять – семьдесят лет минуло, небось из тех времен никто до наших не дожил? А все не следует их показывать, и бабки мои излишне ими глаза людям не мозолили, и мне негоже.
Ларчик с письмами я вместе с другими вещами в тайнике припрятала. На всякий случай эти императорские презенты пускай еще полежат в укрытии – не ровен час, возникнут какие катаклизмы. Вон из Франции нежданно-негаданно республика сделалась…
Матеуша тоже амбиции заели, в нынешний сезон собирается выставить двух рысаков, так что весь дом на голове стоит. Томашек гувернера своего настроил, и оба из конюшни не вылезают вместо занятий, гувернер же мне втолковать пытается, будто там уроки природы своему воспитаннику преподносит. Мало того, гувернантка Ханны туда же подалась, покамест в толк не возьму – лошади ее влекут или кто еще, но заметила – глазами по сторонам так и шарит, а меня уверяет, мол, ради свежего воздуха для барышни прогулки устраивают. Свежий! В конюшне! Поначалу я на пана Владислава грешила, однако тот с Томашеком все дни безвылазно в конюшне просиживает и внимание уделяет одним лошадям. Тогда подозрение свое перенесла на конюшего, он хоть и женатый, зато пригожий да статный, но конюший, кроме жены, других баб не признает. Ветеринар еще бывает, да больно стар и нехорош. Один Матеуш и остается. Неужто гувернантка моя его на примете имеет? Видно, и мне пришла пора в конюшню переселиться. Везде свой глаз нужен.
…Без причины я переживала, нужна моему Матеушу панна Ванда как псу пятая нога. И пан Владислав ее без внимания оставляет, он молодой человек, собою красавец, Ванде же тридцать скоро стукнет, если кого другого не приглядит – в девках останется. Аж мне ее жаль стало, милая она и безответная, да и Ханя под ее присмотром растет барышней тонкого воспитания.
…Из Паментова нагрянула целая толпа неожиданных гостей на наших коней полюбоваться, одиннадцать персон да еще молодежь. Счастье, что прислуга моя хорошую школу прошла, все улажено лучшим образом, а на леднике моем всегда припасов достаточно. И хоть застали меня неприбранною, ждать не пришлось, быстро сумела себя в порядок привести. Уж так удачно вышло, как раз незадолго до того два новых платья от портнихи присланы, а я после Зосеньки нисколько весу не прибавила. Странно, что Эвелина Шелижанка с гостями в одно время приехала, как могла проведать об этом с другого конца уезда? Огляделась я внимательно и кого вижу? Пан Вонсович-младший! Дай им Бог счастья! Эвелинке я только добра желаю, девица в самой поре, а на пана Вонсовича старый Шелига не станет носом крутить, старинного он дворянского рода. Двое их только, братьев Вонсовичей, на старшего родовое имение перешло, однако и младший имеет свою долю в лесопилке. Вижу я, как дворянство все больше от земли отходит, переключается на промышленность да торговлю, и в наши дни такое положение уже не вызывает нареканий и общества не шокирует, ибо по освобождении крестьян многие дворянские поместья пришли в полное запустение.
…Немало усилий приложила я для устройства прелестного праздника в наших садах и на реке, а рысакам Матеуша все блистательные победы сулят.
Ну, так и случилось. У меня сердце в груди прыгало, как наши рысаки первыми приходили на варшавском ипподроме. И Титан, и Маргаритка! Вся моя венская карета цветами по края была заполнена, пришлось, дабы не удушиться, швырять их в публику. А платье я особое на этот случай заказала, зеленое с черной отделкой, под цвета конюшни Матеуша. Мне зеленое к лицу, а за изумрудами пришлось в Блендов съездить, опасалась я немного, однако все обошлось. И хоть эти рысаки Матеуша больших денег нам стоят, сдается мне, все расходы вернулись с большой прибылью, а сверх того я на бегах шестьсот рублей выиграла. Матеуш много смеялся – «верная жена мужу всегда счастье приносит». И все же по возвращении домой не обошлось между нами без ссоры. Вздумал Матеуш меня зазорными словами укорять, за великую себе обиду посчитал адорацию мне со стороны графа Дембицкого, будто тот «как приклеенный подола твоего зеленого платья держался». Ну и держался, что с того? Кнутом его, графа, отгонять? Так в свете не принято. И только вволю покричав и мужа до хрипоты доведя, я призналась, что мне граф Дембицкий как прошлогодний снег.
А на балах варшавских благодаря нашим рысакам замечательным и изумрудам императорским провозгласили меня царицей бала, и натанцевалась я так, как не отплясывала и во времена своего девичества.
Ну вот и конкретное замечание об императорских драгоценностях. Матильда ездила за ними в Блендов. А вот что с ними сделала потом? Оставила у себя или отвезла обратно в Блендов? Да, чудесные сокровища действительно существовали, сомнений нет. По спине пробежали мурашки. Сокровища, предназначенные ей, Юстине, самой старшей правнучке. И что, до сих пор лежат где-то спрятанные? Или пропали? Ведь была же она в Блендове, глупая, не сообразила как следует осмотреть тамошнюю библиотеку. Почему, последняя кретинка, только сейчас удосужилась дочитать дневник до этих прямых указаний? Почему не прочла прабабкиного дневника еще до войны?
А ведь считала себя умной и рассудительной, в противоположность глупой и легкомысленной Хелене. Ха-ха, тоже мне умница! Да Хелена по сравнению с ней – гений!
Упреками делу не поможешь, это Юстина прекрасно понимала, но и не упрекать себя не могла. Только она одна во всем виновата, а ведь благосостояние стольких людей было в ее руках! Несколько дней Юстина сокрушенно ела себя поедом, все у нее валилось из рук, никак не могла восстановить душевное равновесие. Даже прибегла к радикальному средству: спустилась в кухню и, вынув из холодильника бутылку хорошо замороженного яжембяка, опрокинула сто граммов, не смущаясь присутствием Гортензии и Гени.
– Что с тобой, дитя мое? – в ужасе вопросила Гортензия, потрясенная видом пьющей Юстины.
– Должно быть, все из-за тех дел, что творятся у пани Барбары, – предположила Геня. – Тут любой запьет.
Яжембяк свое действие оказал, у Юстины перестало шуметь в ушах и сжиматься сердце, и она решила – ни за какие сокровища не признается родным в своей оплошности, пусть она идиотка, дебилка, кретинка последняя, прекрасно, но это ее личное дело, не обязательно родне об этом знать. Потерять свою репутацию самой рассудительной в семействе? Ну уж нет, такого она просто не вынесет. Надо что-то придумать, что-то предпринять, может, еще не поздно? Конечно, заниматься этим следовало сразу после войны, в сорок пятом, а теперь, когда прошло двадцать лет, когда здание там столько раз ремонтировалось и перестраивалось… Ладно, главное – спокойствие.
– Давление у меня упало, – объяснила она свои сто грамм. – Так что там стряслось у тетки Барбары?
– Никто толком не знает, – почему-то таинственным шепотом отвечала Гортензия. – Заперлись и никому не открывают. А Феля в кухне плачет. По телефону нам сказала.
– Но они хотя бы живы?
– Живы, наверное, потому что время от времени какие-то стуки слыхать.
– А что по телефону говорят?
– Ничего не говорят, к телефону они не подходят, только одна Феля.
– Так надо туда поехать! Что же вы!
– Меня не пустят, – захлюпала носом Гортензия. – Мне и ехать нечего.
– Я поеду. Меня впустят. Или насильно ворвусь к ним в квартиру. А вдруг этот Антось совсем спятил и силой удерживает там Барбару и Фелю?
– Как же, так Барбара и позволит себя насильно удерживать, – сразу перестала хлюпать Гортензия. – Но мне кажется, лучше туда послать мужчину, Болека или Людвика. Некстати все наши дети повыезжали… Может, Юрочку вызвать?
– Где вы сейчас Юрочку разыщете, он ведь в вечных хлопотах по хозяйству. Нет, поеду сама. А парадную дверь мне Феля откроет, позвоню ей, что еду.
– На чем же ты поедешь?
– На машине, на чем же еще.
– А ты не пьяная после яжембяка?
Юстина, уже успевшая позабыть о ста граммах, честно прислушалась к своему внутреннему состоянию.
– Да нет, совсем трезвая. Еду!
Знаменитый «мерседес» семейство со временем превратило в два «вартбурга». Одним пользовался Людвик, другим – Юстина. Барбара благодаря своему Антосю располагала более престижной маркой, у нее под окнами стоял «вольво».
Предупрежденная по телефону о визите, зареванная Феля ожидала под дверью и открыла после первого же треньканья звонка. С радостью приветствуя Юстину, Феля шепотом сообщила, что господа с самого утра заперлась и, должно быть, вовсе не ложились. Ночью что-то делалось, она не знает, что именно, сама-то вздремнула, а потом ее какой-то непонятный шум разбудил, и гости все враз ушли, а ведь обычно выходили поодиночке. Она утром наладилась, как обычно, порядок в комнатах наводить, так не тут-то было, двери на ключ запертые, а пани через дверь крикнула, чтобы шла прочь и голову не морочила. И еще велела никого в квартиру не впускать, никому не открывать, только через цепочку посмотреть, если кто явится. И в таком положении Феля до сих пор сидит, только кухней пользуется да еще маленьким туалетом и каморкой, что при кухне, а все остальное на запоре. Слава богу, в кухне второй телефон, хоть своим можно позвонить.
Юстина уселась в кухне на стул и принялась обдумывать услышанное. Неужели придется впутываться в партийно-преступно-политические махинации Антося? Ни в жизнь! Тогда что, ждать, пока само все объяснится? Проголодаются и сами выйдут?
– А еда у них там какая-нибудь имеется? – спросила она у Фели, перебивая на полуслове ее монотонные причитания.
– Еще сколько! – был ответ. – Я им целый буфет холодных закусок приготовила, и кофе, и чай, а чайник большой на электроплитке всегда стоит.
Тогда выжидание ничего не даст, на холодном буфете можно не одни сутки продержаться. Как же вытащить сюда Барбару?
Не успела Юстина прийти к какому-нибудь решению, как брякнул в кухне звонок, Феля бросилась к парадной двери и через цепочку увидела Амелию. Разумеется, ее она впустила, ведь свой человек.
– А, ты уже здесь! – обрадовалась Амелия, узрев в кухне Юстину. – Что происходит? Тетка Гортензия в полной панике разыскала меня, чтобы я немедленно мчалась сюда спасать положение, будто Антось здесь тетку Барбару убивает или наоборот. На всякий случай я прихватила два аппарата. Так что происходит?
– Пока сама не знаю, – удрученно призналась Юстина. – Сидим вот здесь с Фелей, а Барбара с мужем с ночи в комнатах заперлись, я как раз голову ломала, как бы Барбару сюда вызвать.
Амелька долго не думала.
– Поджечь что-нибудь! Не всерьез, но чтобы дыма побольше и крик, крик я обещаю поднять достаточный, пусть Феля намочит пару тряпок, лучше всего для дыма мокрые тряпки поджечь, подоткнем им под дверь и орать начнем, «горим», мол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55