Одна сумка с каталогами весила одиннадцать кило. Моё пребывание в Париже пришлось на воскресенье, и я придумала великолепную форму отдыха — отправилась гулять по городу.
Все суставы на стопах и щиколотках отказали сразу и радикально. Зато на улице Мазарини я обнаружила витрину шлифовальщика драгоценных камней. Магазин был закрыт, а витрина прекрасно освещена. Стояла я перед ней и страдала за миллионы людей, не видевших этой красоты. Странно, почему это я не начала писать нового «Пана Тадеуша» ?
В витрине лежала распиленная пополам, подсвеченная изнутри огромная аметистовая друза. Диаметром, я специально посчитала, около метра и десяти сантиметров, а кристаллы аметистов внутри были с кулак величиной. Невольно пришло в голову: это чудо создано специально для глаз. Не станешь же навешивать на себя такие огромные глыбы, хоть и прекрасные, ими можно только любоваться. Что увидим, все наше. А несчастное общество, закрытое границами строя, лишённое всяких прав, никуда не поедет, ничего не увидит…
Слезы навернулись у меня на глаза от жалости к нации, а что касается строя, то, пожалуй, именно в это мгновение во мне родилась ненависть. И подумать только, не перевелись ещё дураки на свете, которые пытаются бороться за коммунизм, голову даю на отсечение — они и не нюхали этого коммунизма. Другое дело, что наш строй, конечно, никакой не коммунизм, а лишь отвратительная, гнусная ложь. В этом, похоже, убедились уже все. Между прочим, удивляет одна деталь. Как это марксистам-ленинцам не пришло в голову, что закрытые границы о чем-то свидетельствуют? Когтями и зубами вцепились в народ, чтобы осчастливленные не сбежали из своего рая, а иначе все бы уж давно поразбежались. Интересно, почему неокоммунистов такой факт не заставил ни о чем задуматься?..
Моё дальнейшее путешествие протекало так! Вышла я во Франкфурте, где мой багаж таскал бывший офицер французского флота и где я обменяла деньги, затем остановилась в Нюрнберге. Естественно, захотела осмотреть город, где и завязала дружеские отношения с немецкой полицией. Поезд в Прагу отправлялся в полночь, вокзал уже не функционировал. И опять проблема с носильщиками, а на перрон приходилось взбираться по лестнице. Да и достояние моё значительно увеличилось…
Я не говорю о покупках плановых и рациональных. Везде, где бы ни оказалась, я закупала два вида товаров: одеколон и конверты.
Одеколон для Люцины, которая настоятельно требовала обыкновенный, без запаха лаванды. Я всякий раз нюхала, вроде бы лаванды нет, покупала, нюхала снова и приходила к выводу — запах лаванды все-таки есть. А посему и покупала опять. Накопилось у меня уже пять флаконов, все большие.
Что касается конвертов, то отовсюду я посылала детям весточки, дабы успокоить их насчёт того, как справляюсь с багажом. Покупала пачками по сто штук, запихивала куда-нибудь и потом не могла найти; при очередной необходимости покупала снова. Мой багаж достиг пятидесяти семи с половиной килограммов и состоял уже из шести мест. Ибо дополнительно я купила для Люцины плед. Перед отъездом она выдала мне пятьдесят марок на что-нибудь практичное. Плед я углядела случайно. Люцина будто подтолкнула меня: бери именно это. И в самом деле, покупка оказалась исключительно удачной.
Вернулась я на вокзал в Нюрнберге в полночь, открыла багажную камеру, выволокла свои вещи по одной штуке и осмотрелась. Из особ мужского пола наиболее приятное впечатление производили двое дежурных полицейских. Не колеблясь ни секунды, я обратилась к ним.
— Das ist zu viel f?r eine Dame , — акцентировала я, показав на свои пожитки.
Полицейские посмотрели на меня недоверчиво. Один поднял чемодан, охнул, и они сразу поняли, что я имею в виду. Пришлось заняться моей особой, словно бесценным сокровищем. Они транспортировали меня с пожитками в зал ожидания первого класса, посоветовав держаться подальше от третьего класса, узнали номер платформы, путь и поезд, втащили вещи в вагон и уложили на полках. И все это со взаимными вежливыми экивоками. Таким манером мне удалось однажды в жизни сесть в поезд с эскортом полиции.
Мы разговорились на темы экономико-политические.
— У вас в Польше голод, — заявили полицейские.
— Ничего подобного! — патриотически возмутилась я. — Разве я плохо выгляжу?
И сразу же вспомнила, как выгляжу. Девятый день в пути, грязная, умаянная, с мокрыми патлами, свисающими на лицо, — дождь шёл повсюду. Я поскорее изменила фразу и спросила: разве я выгляжу голодающей? Как я с ними объяснялась, опять же понятия не имею, но мы прекрасно находили общий язык.
В Праге сперва подвернулся чех из Америки, а потом обычные носильщики. Один даже из жалости подвёз не только багаж, но и меня через весь перрон. На багажной тележке. В ожидании поезда я уже не бродила по городу, а сидела в кафе и вязала. Вечером села в вагон в домашних, расшитых золотом тапочках. Перрон был ярко освещён, золото вызывающе блестело в свете ламп, каждый входящий пассажир тут же смотрел на мои ноги, но мне все было трын-трава.
Чешский таможенный досмотр — это отсутствие всякого досмотра. Я уже писала. Границы вообще появились только тогда, когда въехали в наш взаимно обожающий друг друга лагерь. До того про границы я просто забыла. Польский таможенный досмотр протекал следующим образом.
— Что вы везёте? — спросил таможенник.
А я уже сыта была по горло своим путешествием, к тому же в Польше мне ещё предстояло пересесть в другой вагон.
— Все надо перечислить? — безнадёжно осведомилась я. — Много чего везу. Съедобные жёлуди, одеколон…
— Да нет, — прервали меня. — Не везёте ли какие-нибудь печатные издания подрывного характера?
Я задумалась.
— Если отдельные страницы старого журнала «Женщина и жизнь» — подрывное издание, в таком случае да. Другой литературы у меня нет. Ах да, ещё филателистические каталоги…
Таможенник махнул рукой и оставил меня в покое. Я добралась наконец до Варшавы, взяла сумочку и удалилась из вагона все в тех же домашних тапочках. Остальным занялся Марек. В некоторых ситуациях он и вправду был незаменим.
Вскоре отправилась я в польское гастрольно-концертное агентство сдавать паспорт. Большой очереди не наблюдалось, а все равно я прождала у окошка черт знает сколько — служащая отсутствовала. Наконец она явилась, готовая прямо-таки к киносъёмкам, взяла мой паспорт и с осуждением заявила:
— Вы обязаны были вернуться второго ноября!
— Знаете ли, второго ноября я лишь выехала из Польши, — ответила я поначалу ещё вежливо. — А вообще-то, конечно, мне следовало и вернуться тем же самым самолётом, которым я улетела. Но ведь дело не в этом.
— Вы обязаны написать объяснительную!
Вежливость мгновенно покинула меня, я заартачилась.
— А вот объяснительную пусть пишет тот, кто задержал мой паспорт, доставляя мне лишние хлопоты, — ответила я голосом, в котором веяло ледяным дыханием Полярного круга. — Это первое. А второе — можете вообще не возвращать мой внутренний паспорт, мне без разницы. Я охотно воспользуюсь заграничным.
Девица поперхнулась, убежала. Вернулась она после довольно долгого отсутствия надутая и оскорблённая и молча положила передо мной мой гражданский паспорт. И вот вам вывод: оказывается, можно обойтись без всяких объяснительных записок. Решение не уступать идиотским наскокам пронизывало все моё существо. Жаль, что все наше общество не последовало моему примеру…
* * *
Сразу же по возвращении я занялась бизнесом, чтоб его черти взяли.
На каком-то арабском лотке нам бросилось в глаза нечто диковинное, оказавшее влияние на большой отрезок моей жизни. Блестящие пластиковые листочки привлекли внимание, сдаётся, Ивоны, интересовавшейся всевозможными декоративными поделками, а вот кому пришло в голову использовать их для заработка, не припомню. Наверняка не мне. Дети купили таких листиков штук двадцать и повели агитацию.
— Мам, ну что тебе стоит, — начал мой сын. — Поговори с каким-нибудь кустарём, может, удастся что-либо сделать. Сырьё дешёвое, а оптом и того дешевле.
Я поддалась, хотя и не надеялась на успех. Двадцать листочков забрала с собой и в Варшаве начала новую жизнь.
Разумеется, сперва необходимо было разыскать кустаря, а ещё лучше художника. Начала я поиски кустарей самым, казалось бы, простым методом. В магазинах продавались всякие мелкие поделки, вроде серёжек, брошек, кулонов и прочих украшений. Кто-то же их делал? К произведениям рукомесла прилагались сведения об их создателях. Этими сведениями я и воспользовалась.
Таким образом, я соприкоснулась со средой весьма подозрительного свойства, ибо с ходу выяснилось: фамилии и адреса кустарей — сплошь мифы и легенды. Я побывала в удивительных местах, где кустари якобы проживали, — никаких следов, и никто ничего о них не слыхивал. Телефоны принадлежали людям, вообще не желавшим со мной объясняться. Нет чтобы бросить затею, так я заупрямилась и решила добраться до сути — меня заинтриговала таинственность. Сразу сообщу, в вихре дальнейших событий до сути дела я так и не добралась, и посему среди моих книг нет детектива про умельцев кустарей.
Наконец очередной, найденный тем же методом производитель имел адрес на улице Мадалинского, недалеко от дома моей матери. И я отправилась туда, решив заодно навестить родственников. Нашла дом и квартиру. Кустарь существовал, чему я даже удивилась. На двери висела записка: «В отпуске до шестого января».
Я пришла седьмого. Зимой темнеет рано, через глазок виднелся свет, и я обрадовалась — кустарь дома. Из-за двери слышались звуки, кто-то разговаривал. Я позвонила. Звуки стихли. Свет погас.
Я удивилась и позвонила снова. Гробовая тишина. Это меня несколько обескуражило. Я опёрлась о лестничные перила, закурила и задумалась — как мне теперь быть? Вернуться домой и позвонить? Прийти в другой раз? Подождать?..
Толковая мысль не высекалась. Прошло минуты три, и свет в глазке появился снова. Я обрадовалась, следует сказать, совершенно бездумно, бросила сигарету и принялась названивать. Раз в квартире кто-то есть, не уйду, пока не откроют, и все тут. Откровенно говоря, это оказался первый адрес, существовавший в действительности и соответствующий данным на сопроводительной бумажке. Да и выглядело тут все вполне солидно.
После четвёртого звонка дверь открыл тип — вроде нормальный, прилично одетый. Я вежливо извинилась, объяснила: у меня дело к мастеру, хотелось бы с ним поговорить. По-видимому, я не вызвала подозрений — тип пропустил меня в квартиру.
Там оказался ещё один тип, несомненно хозяин дома — одетый в халат и с замотанным горлом. На диване разобрана пижонская постель, в шкафчике рядом лекарства. Хозяин явно болел ангиной. Вирусы и бактерии ко мне не цеплялись. Я извинилась ещё раз и стала объяснять дело, начав с легкомысленного заявления, что в бизнесе ничего не смыслю — разбираюсь как свинья в апельсинах. Но кто знает, может, из моего предложения что-нибудь получится? Уважаемые паны ориентируются лучше…
Уважаемые паны выслушали мою речь и осмотрели представленный товар. Гость, подумав, отобрал себе восемь листочков и вручил мне за них сто злотых, которые я приняла с превеликой радостью. Хозяин дома долго молчал, потом решился.
— Возьму, — заявил он твёрдо. — Только мне надо несколько тысяч штук, по меньшей мере шесть. Через две недели доставка, в основном белые и розовые. Восемь злотых штука.
Прикинув, что листочки после всех пересчетов (динары — франки — доллары — злотые) обходились нам по два злотых, я признала гешефт стоящим усилий. Через две недели должен вернуться Богдан. Он и доставит товар. Мы договорилась о деле и, очень довольная, я отправилась домой. Мысль о том, чтобы заключить договор или взять аванс, мне в голову не пришла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Все суставы на стопах и щиколотках отказали сразу и радикально. Зато на улице Мазарини я обнаружила витрину шлифовальщика драгоценных камней. Магазин был закрыт, а витрина прекрасно освещена. Стояла я перед ней и страдала за миллионы людей, не видевших этой красоты. Странно, почему это я не начала писать нового «Пана Тадеуша» ?
В витрине лежала распиленная пополам, подсвеченная изнутри огромная аметистовая друза. Диаметром, я специально посчитала, около метра и десяти сантиметров, а кристаллы аметистов внутри были с кулак величиной. Невольно пришло в голову: это чудо создано специально для глаз. Не станешь же навешивать на себя такие огромные глыбы, хоть и прекрасные, ими можно только любоваться. Что увидим, все наше. А несчастное общество, закрытое границами строя, лишённое всяких прав, никуда не поедет, ничего не увидит…
Слезы навернулись у меня на глаза от жалости к нации, а что касается строя, то, пожалуй, именно в это мгновение во мне родилась ненависть. И подумать только, не перевелись ещё дураки на свете, которые пытаются бороться за коммунизм, голову даю на отсечение — они и не нюхали этого коммунизма. Другое дело, что наш строй, конечно, никакой не коммунизм, а лишь отвратительная, гнусная ложь. В этом, похоже, убедились уже все. Между прочим, удивляет одна деталь. Как это марксистам-ленинцам не пришло в голову, что закрытые границы о чем-то свидетельствуют? Когтями и зубами вцепились в народ, чтобы осчастливленные не сбежали из своего рая, а иначе все бы уж давно поразбежались. Интересно, почему неокоммунистов такой факт не заставил ни о чем задуматься?..
Моё дальнейшее путешествие протекало так! Вышла я во Франкфурте, где мой багаж таскал бывший офицер французского флота и где я обменяла деньги, затем остановилась в Нюрнберге. Естественно, захотела осмотреть город, где и завязала дружеские отношения с немецкой полицией. Поезд в Прагу отправлялся в полночь, вокзал уже не функционировал. И опять проблема с носильщиками, а на перрон приходилось взбираться по лестнице. Да и достояние моё значительно увеличилось…
Я не говорю о покупках плановых и рациональных. Везде, где бы ни оказалась, я закупала два вида товаров: одеколон и конверты.
Одеколон для Люцины, которая настоятельно требовала обыкновенный, без запаха лаванды. Я всякий раз нюхала, вроде бы лаванды нет, покупала, нюхала снова и приходила к выводу — запах лаванды все-таки есть. А посему и покупала опять. Накопилось у меня уже пять флаконов, все большие.
Что касается конвертов, то отовсюду я посылала детям весточки, дабы успокоить их насчёт того, как справляюсь с багажом. Покупала пачками по сто штук, запихивала куда-нибудь и потом не могла найти; при очередной необходимости покупала снова. Мой багаж достиг пятидесяти семи с половиной килограммов и состоял уже из шести мест. Ибо дополнительно я купила для Люцины плед. Перед отъездом она выдала мне пятьдесят марок на что-нибудь практичное. Плед я углядела случайно. Люцина будто подтолкнула меня: бери именно это. И в самом деле, покупка оказалась исключительно удачной.
Вернулась я на вокзал в Нюрнберге в полночь, открыла багажную камеру, выволокла свои вещи по одной штуке и осмотрелась. Из особ мужского пола наиболее приятное впечатление производили двое дежурных полицейских. Не колеблясь ни секунды, я обратилась к ним.
— Das ist zu viel f?r eine Dame , — акцентировала я, показав на свои пожитки.
Полицейские посмотрели на меня недоверчиво. Один поднял чемодан, охнул, и они сразу поняли, что я имею в виду. Пришлось заняться моей особой, словно бесценным сокровищем. Они транспортировали меня с пожитками в зал ожидания первого класса, посоветовав держаться подальше от третьего класса, узнали номер платформы, путь и поезд, втащили вещи в вагон и уложили на полках. И все это со взаимными вежливыми экивоками. Таким манером мне удалось однажды в жизни сесть в поезд с эскортом полиции.
Мы разговорились на темы экономико-политические.
— У вас в Польше голод, — заявили полицейские.
— Ничего подобного! — патриотически возмутилась я. — Разве я плохо выгляжу?
И сразу же вспомнила, как выгляжу. Девятый день в пути, грязная, умаянная, с мокрыми патлами, свисающими на лицо, — дождь шёл повсюду. Я поскорее изменила фразу и спросила: разве я выгляжу голодающей? Как я с ними объяснялась, опять же понятия не имею, но мы прекрасно находили общий язык.
В Праге сперва подвернулся чех из Америки, а потом обычные носильщики. Один даже из жалости подвёз не только багаж, но и меня через весь перрон. На багажной тележке. В ожидании поезда я уже не бродила по городу, а сидела в кафе и вязала. Вечером села в вагон в домашних, расшитых золотом тапочках. Перрон был ярко освещён, золото вызывающе блестело в свете ламп, каждый входящий пассажир тут же смотрел на мои ноги, но мне все было трын-трава.
Чешский таможенный досмотр — это отсутствие всякого досмотра. Я уже писала. Границы вообще появились только тогда, когда въехали в наш взаимно обожающий друг друга лагерь. До того про границы я просто забыла. Польский таможенный досмотр протекал следующим образом.
— Что вы везёте? — спросил таможенник.
А я уже сыта была по горло своим путешествием, к тому же в Польше мне ещё предстояло пересесть в другой вагон.
— Все надо перечислить? — безнадёжно осведомилась я. — Много чего везу. Съедобные жёлуди, одеколон…
— Да нет, — прервали меня. — Не везёте ли какие-нибудь печатные издания подрывного характера?
Я задумалась.
— Если отдельные страницы старого журнала «Женщина и жизнь» — подрывное издание, в таком случае да. Другой литературы у меня нет. Ах да, ещё филателистические каталоги…
Таможенник махнул рукой и оставил меня в покое. Я добралась наконец до Варшавы, взяла сумочку и удалилась из вагона все в тех же домашних тапочках. Остальным занялся Марек. В некоторых ситуациях он и вправду был незаменим.
Вскоре отправилась я в польское гастрольно-концертное агентство сдавать паспорт. Большой очереди не наблюдалось, а все равно я прождала у окошка черт знает сколько — служащая отсутствовала. Наконец она явилась, готовая прямо-таки к киносъёмкам, взяла мой паспорт и с осуждением заявила:
— Вы обязаны были вернуться второго ноября!
— Знаете ли, второго ноября я лишь выехала из Польши, — ответила я поначалу ещё вежливо. — А вообще-то, конечно, мне следовало и вернуться тем же самым самолётом, которым я улетела. Но ведь дело не в этом.
— Вы обязаны написать объяснительную!
Вежливость мгновенно покинула меня, я заартачилась.
— А вот объяснительную пусть пишет тот, кто задержал мой паспорт, доставляя мне лишние хлопоты, — ответила я голосом, в котором веяло ледяным дыханием Полярного круга. — Это первое. А второе — можете вообще не возвращать мой внутренний паспорт, мне без разницы. Я охотно воспользуюсь заграничным.
Девица поперхнулась, убежала. Вернулась она после довольно долгого отсутствия надутая и оскорблённая и молча положила передо мной мой гражданский паспорт. И вот вам вывод: оказывается, можно обойтись без всяких объяснительных записок. Решение не уступать идиотским наскокам пронизывало все моё существо. Жаль, что все наше общество не последовало моему примеру…
* * *
Сразу же по возвращении я занялась бизнесом, чтоб его черти взяли.
На каком-то арабском лотке нам бросилось в глаза нечто диковинное, оказавшее влияние на большой отрезок моей жизни. Блестящие пластиковые листочки привлекли внимание, сдаётся, Ивоны, интересовавшейся всевозможными декоративными поделками, а вот кому пришло в голову использовать их для заработка, не припомню. Наверняка не мне. Дети купили таких листиков штук двадцать и повели агитацию.
— Мам, ну что тебе стоит, — начал мой сын. — Поговори с каким-нибудь кустарём, может, удастся что-либо сделать. Сырьё дешёвое, а оптом и того дешевле.
Я поддалась, хотя и не надеялась на успех. Двадцать листочков забрала с собой и в Варшаве начала новую жизнь.
Разумеется, сперва необходимо было разыскать кустаря, а ещё лучше художника. Начала я поиски кустарей самым, казалось бы, простым методом. В магазинах продавались всякие мелкие поделки, вроде серёжек, брошек, кулонов и прочих украшений. Кто-то же их делал? К произведениям рукомесла прилагались сведения об их создателях. Этими сведениями я и воспользовалась.
Таким образом, я соприкоснулась со средой весьма подозрительного свойства, ибо с ходу выяснилось: фамилии и адреса кустарей — сплошь мифы и легенды. Я побывала в удивительных местах, где кустари якобы проживали, — никаких следов, и никто ничего о них не слыхивал. Телефоны принадлежали людям, вообще не желавшим со мной объясняться. Нет чтобы бросить затею, так я заупрямилась и решила добраться до сути — меня заинтриговала таинственность. Сразу сообщу, в вихре дальнейших событий до сути дела я так и не добралась, и посему среди моих книг нет детектива про умельцев кустарей.
Наконец очередной, найденный тем же методом производитель имел адрес на улице Мадалинского, недалеко от дома моей матери. И я отправилась туда, решив заодно навестить родственников. Нашла дом и квартиру. Кустарь существовал, чему я даже удивилась. На двери висела записка: «В отпуске до шестого января».
Я пришла седьмого. Зимой темнеет рано, через глазок виднелся свет, и я обрадовалась — кустарь дома. Из-за двери слышались звуки, кто-то разговаривал. Я позвонила. Звуки стихли. Свет погас.
Я удивилась и позвонила снова. Гробовая тишина. Это меня несколько обескуражило. Я опёрлась о лестничные перила, закурила и задумалась — как мне теперь быть? Вернуться домой и позвонить? Прийти в другой раз? Подождать?..
Толковая мысль не высекалась. Прошло минуты три, и свет в глазке появился снова. Я обрадовалась, следует сказать, совершенно бездумно, бросила сигарету и принялась названивать. Раз в квартире кто-то есть, не уйду, пока не откроют, и все тут. Откровенно говоря, это оказался первый адрес, существовавший в действительности и соответствующий данным на сопроводительной бумажке. Да и выглядело тут все вполне солидно.
После четвёртого звонка дверь открыл тип — вроде нормальный, прилично одетый. Я вежливо извинилась, объяснила: у меня дело к мастеру, хотелось бы с ним поговорить. По-видимому, я не вызвала подозрений — тип пропустил меня в квартиру.
Там оказался ещё один тип, несомненно хозяин дома — одетый в халат и с замотанным горлом. На диване разобрана пижонская постель, в шкафчике рядом лекарства. Хозяин явно болел ангиной. Вирусы и бактерии ко мне не цеплялись. Я извинилась ещё раз и стала объяснять дело, начав с легкомысленного заявления, что в бизнесе ничего не смыслю — разбираюсь как свинья в апельсинах. Но кто знает, может, из моего предложения что-нибудь получится? Уважаемые паны ориентируются лучше…
Уважаемые паны выслушали мою речь и осмотрели представленный товар. Гость, подумав, отобрал себе восемь листочков и вручил мне за них сто злотых, которые я приняла с превеликой радостью. Хозяин дома долго молчал, потом решился.
— Возьму, — заявил он твёрдо. — Только мне надо несколько тысяч штук, по меньшей мере шесть. Через две недели доставка, в основном белые и розовые. Восемь злотых штука.
Прикинув, что листочки после всех пересчетов (динары — франки — доллары — злотые) обходились нам по два злотых, я признала гешефт стоящим усилий. Через две недели должен вернуться Богдан. Он и доставит товар. Мы договорилась о деле и, очень довольная, я отправилась домой. Мысль о том, чтобы заключить договор или взять аванс, мне в голову не пришла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44