Я не говорю уже о личном удовольствии. Наконец-то я могла поиграть в своей стране за польские злотые. Игральные автоматы — это один источник, инспирировавший книгу «Тайна». А вторым источником стал сон.
Мне приснился страшный детектив, но увы, черт его дери, без конца. Я ещё и глаз толком не продрала, как вскочила с постели и босиком, в ночной рубашке бросилась к машинке. Записала сон очень подробно, хотя и в спешке, ну и сейчас подставлюсь окончательно: нетрудно убедиться, насколько я испаскудила великолепный замысел. Дословно приведу текст, хранившийся в течение нескольких лет.
"Началось с крика моей матери.
— Ядя живёт вон там, — показала она на строение чуть справа, почти напротив. — Она нас услышит. Ядя!!!
Крикнула она изо всех сил, и её крик эхом пронёсся между домами, зазвучав предостережением. Место действия выглядело так: вокруг высотные дома — омерзительные, обшарпанные коробки с множеством маленьких окон. Внизу как бы небольшой участок с бараком по левую сторону, участок огорожен сеткой — этакая вольера; замусорен, весь в рытвинах, истоптан. В углу какие-то развалины, засыпанные землёй, небольшой холмик, заросший бурьяном. Видны норы, как бы полузаваленные входы в подвалы. В этих развалинах находилось нечто, чему не придавали значения. Но что-то важное. Таинственное. Опасное. Убежище? Переход?..
Барак и вытоптанная вольера — место для прогулок детей. Детский дом? А может, исправительный дом? В бараке администрация или санитарная часть. В конце участка, за сеткой, росли хилые деревца.
Крик моей матери вызвал ужасное замешательство. Отовсюду повылезали люди — подонки какие-то, и целые группы людей, понявшие крик как сигнал о появлении полиции, о начале облавы, или как приказание покинуть территорию… Черт его разберёт… Все бежали в спешке, часть людей карабкалась по разрушенной стене здания вверх — то ли по пожарной лестнице, то ли ещё как-то. Под деревцем напротив сидели хиппи — парень и девушка, он голый и в меховой горжетке, она в нижней юбке и в золотистом, некогда красивом пончо, рваном и грязном. Они тоже вскочили и побежали. Но не туда, куда все остальные, а ближе к нам, по эту сторону барака. Затем остановились около сетки.
Дети повылезали наружу. Вообще-то была ночь или поздний вечер. Серый сумрак и тусклый свет фонарей образовывали глубокие тёмные тени. Непонятно, почему дети вышли в такое позднее время. Очевидно, тоже из-за крика моей мамуси. Они шли по четыре человека в ряду, равнодушные, апатичные, вялые.
Одного мальчика звали Сушко. Дети привыкли смеяться над ним, как бы вышаркивая ногами его фамилию. Шли, ритмично шлёпая в тучах пыли, и бормотали, получалось этакое шелестящее «Суш-ко, Суш-ко», как дети ногами обычно изображают поезд. Хиппи попросил их изобразить ему «Суш-ко», и дети тотчас же принялись ритмично шаркать. Две группы: в одной по четыре ребёнка в ряду, в другой парами. Хиппи стоял возле сетки в жуткой тучи пыли, с выражением полнейшего блаженства на физиономии и слушал. Девица стояла рядом — с закрытыми глазами, глубоко равнодушная ко всему происходящему.
Мальчик этот, Сушко, куда-то пропал. Ещё раньше пропал, но об этом боялись говорить. Пожалуй, он исчез накануне. Дети перестали шлёпать ногами в пыли, появилась мать мальчика. Все разошлись, осталась одна девочка. Хиппи со своей подружкой отодвинулись чуть дальше в тень, так что их почти не было видно.
Мать Сушко, по всей вероятности, помешанная, говорила с девочкой, показывая на развалины. Она явно знала о чем-то тщательно скрываемом, связанном с исчезновением мальчика, и была испугана, говорила шёпотом. Неожиданно она ушла, а девочка осталась возле сетки.
Все понимают: теперь девочка осведомлена о чем-то очень важном, чего не знает никто, но не отдаёт себе отчёта в важности полученных ею сведений. Она стояла у барака, погруженного в глубокую тень.
Мы хотели к ней подойти, спросить, о чем ей сообщила мать мальчика, только так удалось бы узнать и про мальчика, и про развалины, и про все ужасное, что хранилось в тайне. Мы тоже стояли в тени у входа в барак.
Вдруг появился какой-то тип. Выскочив из тени, он огромными прыжками мчался к девочке. Он был свидетелем её разговора с матерью Сушко. На нем были серая шляпа и пальто. Среднего возраста, довольно плотный, мордатый с широким носом и жаждой убийства в глазах. Субъект бежал неслышно, готовый задушить девочку, чтобы та не успела ничего рассказать.
Мы показались ему, вышли из теня. Застопорив с разгону, он подошёл к девочке, ласково с ней заговорил и показал ей палец, якобы пораненный. На пальце краснело пятно. Я подумала: когда же он успел вымазать палец фломастером — заранее или сейчас, ведь на ранку вовсе не похоже. Где-то здесь у вас аптечка, сказал он девочке. Может, она проводит его и перевяжет ему палец?
Девочка не оживилась, но вроде бы и отказать ему не решилась. Показала на вход в барак со стороны вольеры. Тип сделал несколько шагов в ту сторону, но девочка все ещё стояла на свету. Мы решили её подождать; отошли в сторонку и на миг отвернулись. А когда взглянули снова, девочка лежала на том же месте возле сетки, мёртвая или умирающая. Убил её не тот тип, а кто-то другой. Во что бы то ни стало необходимо было узнать — кто. Марек вбежал в барак, я осталась у сетки, оба хиппи исчезли. Они видели, кто убил девочку, и сбежали, чтобы не быть свидетелями".
Это все, что я успела записать, добавив некоторые напрашивавшиеся выводы. Мальчик, Сушко, явно заглянул в развалины и рассказал матери о том, что увидел. Мать, психически больная, сбежала из больницы, и потому её болтовню никто не принимал всерьёз. Все вместе создавало атмосферу ужаса.
Сон не соотносился с действительностью: моя мать никогда не закричала бы на всю улицу. Весь этот ужас я носила в себе несколько лет, пока не написала «Тайну». Понятно, атмосфера книги далеко не так кошмарна, как во сне. Не описывать же убийство невинных детей, это было бы уж слишком.
А третьим источником книги была тайна сама по себе. В морализаторство я вдаваться не стану, но если что-либо старательно скрывается, то как правило, дело нечисто. Жизнь подтвердила это соображение, которое я наконец-то могла высказать публично.
* * *
В этой автобиографической книге уйма ошибок, неточностей, пробелов. Я чувствую себя обязанной сделать приложение, в котором скорректирую все оптом. Одно только сообщу сразу же.
Доктор Казёр жив. Я получила от него письмо, которому обрадовалась несказанно. Прощения у доктора буду просить лично, а того олуха, который заверил меня в его смерти, с удовольствием придушила бы голыми руками. Только вот кто он? Никак не могу вспомнить, а сам виновник наверняка не признается. Утешает меня лишь одно: как правило, лица, при жизни объявленные умершими, живут ещё долгие годы.
На этой оптимистической ноте позвольте закончить.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44