Молчаливый, тихий, загадочный мир… Быть может, этим он походил на Солярис?..
Во всяком случае, его назвали именно так.
При ближайшем рассмотрении каких-либо тайн и загадок на Солярисе не обнаружилось. Здесь наступил силурийский период, а это такая эпоха, когда в океане можно найти лишь планктон, червей, моллюсков да пращуров современных рыб, а на суше нет ровным счетом ничего – если не обращать внимания на мхи и папоротники. Тем не менее Солярис стал лакомым кусочком для колонистов. Причин к тому было много. Во-первых, хороший климат, нормальное тяготение и отсутствие вредоносной фауны; во-вторых, богатые залежи металлов на шельфах и избыток солнечного тепла (что решало энерсетичес-кую проблему – ведь нефть и каменный уголь могли появиться здесь только через полмиллиарда лет); в-третьих, гигантские зоны на морском дне, покрытые водорослями – примитивными, но вполне подходящими для производства удобрений, углеводов и белков. Что же касается суши, то она как-никак составляла тридцатую часть планетарной поверхности, а это не такая уж скромная величина – пятнадцать миллионов квадратных километров, две земных Австралии.
В конце концов Солярис был колонизирован переселенцами с Авроры, привычными к виду бескрайних морских пространств. За два последующих тысячелетия они устроились тут с завидным комфортом: все архипелаги экваториальной и субтропической зон были засажены лесами (сплошь пальмовые рощи, ливанский кедр, дуб, секвойи и магнолии), сырье из шельфовых шахт потекло рекой, на мелководье встали города, средоточие роскоши и соблазнов, а океанские фермы обогатились живностью, доставленной со всяких экзотических планет. Так что теперь Солярис вполне созрел для взаимовыгодной торговли. Главными ее предметами считались морские пряности, парфюмерия, жемчуг, деликатесы из рыбы и моллюсков, целебная соль и ароматические эссенции – словом, все, чем богаты силурийские моря.
При всем том жизнь переселенцев была довольно тихой – так сказать, полинезийский стиль в сочетании с благами цивилизации. Они даже не удосужились избрать центральное правительство, и каждым архипелагом (а их было добрых три десятка) управляли свои персональные советы, сенаты, конгрессы или директории. Что;же касается океана, то он считался общей собственностью и, будучи неразумным, не имел против того никаких возражений. Мне остается добавить, что соляриты – морской народ; они стройны, невысоки, изящны и плавают с легкостью и грацией дельфинов. Часть из них подверглась добровольной генетической корректировке, вырастив жабры и перепонки между пальцами, но эта метаморфоза обратима: переселяясь в город с ферм или с подводных шахт, они могут вернуться к Прежнему облику. Но и в своем гидроидном обличье они остаются людьми – плавательные перепонки не слишком режут взгляд, а жабры – всего лишь пара отверстий под лопатками.
Такая возможность приспособления к океанической среде очаровала Шандру, и вопросы посыпались градом. Ей хотелось узнать абсолютно все: как живут соляриты-гидроиды, как общаются под водой, что едят и чем запивают? Как выглядят их жилища? Есть ли у них свои города, транспорт, книги, связь, искусство? Как они любят? В постели или средь бурных волн? И, наконец, что они носят? Скафандры, плавки, чешую или тот самый наряд, который Адам и Ева предпочитали до грехопадения?
Увы, я не мог насытить ее любопытства. Я был на Солярисе не раз, но почти не общался с гидроидами; в местной иерархии они относятся к низшему классу, они – фермеры и пастухи, шахтеры и китобои, сборщики жемчуга и рабочие с подводных фабрик. Я твердо знал лишь одно: мои товары – не для этих людей. Не потому, что они гидроиды, а по иным причинам, скорей социального, чем генетического порядка. И это со всей определенностью доказывало, что тихий, мирный Солярис тоже не был раем. Во всяком случае, тем Раем, который я ищу. Глаза Шандры мечтательно затуманились.
– Должно быть, там очень красиво… – прошептала она. – Безбрежный, залитый солнцем океан и острова, покрытые зеленью… Душистый запах магнолий, пальмы с огромными глянцевитыми листьями и секвойи, что поднимаются над лесом, подпирая облака… Я ведь не ошибаюсь, дорогой? Секвойи выше пальм, магнолий и дубов?
Подтвердив, что это правильно, я добавил:
– Там есть и другие восхитительные виды, на островах вулканического пояса.
Они необитаемы, девственны и пустынны: темные скалы над серыми водами, бурый и сизый лишайник, стремительные водопады и неприступные вершины, над которыми вечно курится дымок… Грозная красота! Такого ты еще не видела. Ты будешь делать снимки, а я встану рядом, обниму тебя и почувствую, как под моей рукой бьется твое сердце…
– Ты будешь вознагражден! – Шандра с королёвским величием кивнула головой и принялась расстегивать комбинезон. – Прямо сейчас! Я не возражал.
Мы миновали пояс астероидов, проплыв над россыпями черных, алых и серебристых глыб; они мерцали и переливались, выхваченные на мгновенье из космической тьмы яростным пламенем, бушевавшим за кормой “Цирцеи”. Там был наш условный юг; там плавился лед и превращался в воду, затем – в струю ионизированного газа, раскаленного до звездных температур; там дюзы беззвучно раскрывали свои огнедышащие жерла, извергая потоки огня; там, в жаркой и страшной преисподней, метались демоны, рычали, бунтовали – и, укрощенные магнитными полями, летели в холод и мрак беспредельной пустоты. Пятьсот пятьдесят метров отделяли нас от этого ада, ничтожное расстояние по меркам космоса, но для нас оно равнялось дистанции между жизнью и смертью, между понятиями “быть” и “не быть. Впрочем, о смерти я не думал; моя “Цирцея” была надежным кораблем. Я размышлял о Йоко и других своих женщинах. Это была своеобразная ревизия, мотивом к коей послужили вопросы Шандры. Я выяснил – не без удивления и грусти, – что плохо помню многих своих жен; их внешность, их привычки, голоса, манера двигаться и говорить как бы подернулись туманом, гасившим все – черты лицы, фигуру, запахи и звуки. С не меньшим удивлением я понял, что все они, такие разные по виду и своей конституции, принадлежали к двум основным группам, будто я сознательно избегал всех других женщин, считая их неподходящими для себя или недостойными ступить на борт моей “Цирцеи”. К первой относились авантюристки – может быть, не в полном смысле этого слова, но все же девушки, не лишенные огонька.
Каждая из них преследовала свою цель, диктуемую честолюбием, любопытством, врожденной непоседливостью или страхом, который внушала им действительность; для них я был опорой и защитой, возлюбленным, предметом гордости, а в редких случаях – объектом для экспериментов.
Совсем иными были те, кого я называю неистовыми матерями. Эти женщины помешаны на детях; смысл их жизни заключается в том, чтобы вынашивать, рожать, воспитывать и снова вынашивать и рожать. Мужчину они рассматривают как некий полезный механизм, приспособленный для зачатия и создания комфорта; впрочем, в нашу эпоху они обходятся без мужчин, предпочитая постели хирургическое кресло. Когда население возрастает и на планете вынуждены ограничить рождаемость, они оказываются в первых рядах недовольных; им не нужны лицензии и один ребенок в столетие, они жаждут рожать, рожать и рожать! Желательно ежегодно. Подобные дамы, если их вес в обществе высок, инициируют строительство колонистского корабля с последующей эмиграцией; они в своем роде героини, пионеры дальних дорог и покорители Галактики, сеющие тут и там наше человеческое семя. Но эмиграция – долгое дело, связанное с большими затратами и созданием коллектива в десятки, а то и в сотни тысяч людей; так что, если неистовой матери подвернется торговец, способный доставить ее на Окраину, она лезет из кожи вон, чтоб угодить к нему в постель. Такой, кстати, была Нина с Трантора. Как потенциальный супруг я ее не слишком интересовал – ввиду своего бесплодия и невозможности заселить “Цирцею” ордами младенцев; однако она заключила со мной контракт и даже попыталась протащить в нашу спальню пару-другую своих подружек.
Надо отметить, что это не такой уж редкий случай – неистовые матери всегда солидарны, поскольку их объединяет и ведет одно и то же желание. Некоторые из спейстрейдеров бессовестно эксплуатируют их, набивая в корабль целый гарем, который должен ублажать владыку-капитана, пока тот не расстанется со своими одалисками в каком-нибудь подходящем мире. Все они идут на это добровольно и – поразительный факт! – еще проливают слезы благодарности, очутившись там, где можно плодиться и размножаться без помех. Я думаю, что человек завоюет Галактику не потому, что он умен, жесток или упорен, а в силу неукротимого инстинкта размножения,свойственного определенным представительницам нашей расы. Дай им шанс, и все светила погаснут, задохнувшись под грудами мокрых подгузников.
Из двух описанных выше категорий я твердо предпочитаю авантюристок. Во-первых, они не рассматривают меня как транспортное средство, а во-вторых, проигрывая матерям в душевной силе, авантюристки берут реванш в ином: они веселей и добрей, с ними приятней общаться, и их разговоры не так однообразны и скучны (не считая Дафни, которая на свой манер тоже была авантюристкой). Кроме того, в неистовых матерях есть что-то примитивное, маниакальное; когда дорога близится к концу, физиономии их суровеют, а в глазах вспыхивает фанатичный блеск. Они начинают изнурять себя гимнастикой, однако прибавляют в весе; их аппетит (в том числе – сексуальный) внезапно возрастает, и они все чаще любопытствуют, не собираюсь ли я избавиться от стерильности. Бесполезно напоминать им, к чему приводит беременность на космическом корабле – голос здравого смысла негромок, тогда как сирена инстинктов вопит во всю мочь. Шандра была не такой. Разумеется, и с ней перешептывались инстинкты, однако рассудка она не теряла. А может быть, ею руководил не рассудок, а гордость – та гордость, что свойственна сильным и независимым существам. Вы понимаете, что я имею в виду: куры несутся чаще орлиц, но их потомству – булькать в кастрюле, а не парить среди горных вершин.
Классификация – основа многих вещей, и, разработав ее, я успокоился и ощутил готовность к дальнейшим раскопкам. Осталось только преподнести Шандре плод моих раздумий, что я и сделал, едва мы миновали зону астероидов. Выслушав сагу о неистовых матерях, она слабо усмехнулась.
– Бедные крольчихи… Сердце кровью обливается, как подумаешь о них… Но ты ими не пренебрегал, мой дорогой. – Тут Шандра бросила взгляд на экран. – Их в твоем списке не меньше четверти.
– Что поделаешь, принцесса… мне нравятся женщины, всякие женщины. Ты не рада?
– Я не могу радоваться за всех и каждого. Я нравлюсь тебе, и это главное.
– Она опять посмотрела на экран, заполненный именами, и брови ее приподнялись.
– Массаракш! Целое созвездие… даже два, если верить твоей классификации… И где же тут мое место?
– Ты – самая бесценная из звезд! И ты – одна-единственная, неповторимая и яркая! Я не могу тебя причислить ни к одержимым матерям, ни к девушкам-авантюристкам. То, что любишь, не поддается классификации.
– Льстец! – Она взглянула на меня не без лукавства. – Но все же?.. Кто я, Грэм? Кто я такая? Я пожал плечами.
– Моя жена. Тех, других, я тоже любил – во всяком случае, сначала, – но расставался с ними без сожалений и забывал о них через год или десять лет. Но с тобой все случилось иначе… все есть иначе, понимаешь? Мысль о нашей разлуке страшит меня, я не могу с нею смириться. И еще одно… Я думаю, что полюбил тебя еще до нашей встречи, когда аркон Жоффрей рассказывал мне твою историю. Странно, правда? Будто мне довелось вдохнуть аромат той орхидеи, что когда-то росла на Коринфе…
Шандра хихикнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Во всяком случае, его назвали именно так.
При ближайшем рассмотрении каких-либо тайн и загадок на Солярисе не обнаружилось. Здесь наступил силурийский период, а это такая эпоха, когда в океане можно найти лишь планктон, червей, моллюсков да пращуров современных рыб, а на суше нет ровным счетом ничего – если не обращать внимания на мхи и папоротники. Тем не менее Солярис стал лакомым кусочком для колонистов. Причин к тому было много. Во-первых, хороший климат, нормальное тяготение и отсутствие вредоносной фауны; во-вторых, богатые залежи металлов на шельфах и избыток солнечного тепла (что решало энерсетичес-кую проблему – ведь нефть и каменный уголь могли появиться здесь только через полмиллиарда лет); в-третьих, гигантские зоны на морском дне, покрытые водорослями – примитивными, но вполне подходящими для производства удобрений, углеводов и белков. Что же касается суши, то она как-никак составляла тридцатую часть планетарной поверхности, а это не такая уж скромная величина – пятнадцать миллионов квадратных километров, две земных Австралии.
В конце концов Солярис был колонизирован переселенцами с Авроры, привычными к виду бескрайних морских пространств. За два последующих тысячелетия они устроились тут с завидным комфортом: все архипелаги экваториальной и субтропической зон были засажены лесами (сплошь пальмовые рощи, ливанский кедр, дуб, секвойи и магнолии), сырье из шельфовых шахт потекло рекой, на мелководье встали города, средоточие роскоши и соблазнов, а океанские фермы обогатились живностью, доставленной со всяких экзотических планет. Так что теперь Солярис вполне созрел для взаимовыгодной торговли. Главными ее предметами считались морские пряности, парфюмерия, жемчуг, деликатесы из рыбы и моллюсков, целебная соль и ароматические эссенции – словом, все, чем богаты силурийские моря.
При всем том жизнь переселенцев была довольно тихой – так сказать, полинезийский стиль в сочетании с благами цивилизации. Они даже не удосужились избрать центральное правительство, и каждым архипелагом (а их было добрых три десятка) управляли свои персональные советы, сенаты, конгрессы или директории. Что;же касается океана, то он считался общей собственностью и, будучи неразумным, не имел против того никаких возражений. Мне остается добавить, что соляриты – морской народ; они стройны, невысоки, изящны и плавают с легкостью и грацией дельфинов. Часть из них подверглась добровольной генетической корректировке, вырастив жабры и перепонки между пальцами, но эта метаморфоза обратима: переселяясь в город с ферм или с подводных шахт, они могут вернуться к Прежнему облику. Но и в своем гидроидном обличье они остаются людьми – плавательные перепонки не слишком режут взгляд, а жабры – всего лишь пара отверстий под лопатками.
Такая возможность приспособления к океанической среде очаровала Шандру, и вопросы посыпались градом. Ей хотелось узнать абсолютно все: как живут соляриты-гидроиды, как общаются под водой, что едят и чем запивают? Как выглядят их жилища? Есть ли у них свои города, транспорт, книги, связь, искусство? Как они любят? В постели или средь бурных волн? И, наконец, что они носят? Скафандры, плавки, чешую или тот самый наряд, который Адам и Ева предпочитали до грехопадения?
Увы, я не мог насытить ее любопытства. Я был на Солярисе не раз, но почти не общался с гидроидами; в местной иерархии они относятся к низшему классу, они – фермеры и пастухи, шахтеры и китобои, сборщики жемчуга и рабочие с подводных фабрик. Я твердо знал лишь одно: мои товары – не для этих людей. Не потому, что они гидроиды, а по иным причинам, скорей социального, чем генетического порядка. И это со всей определенностью доказывало, что тихий, мирный Солярис тоже не был раем. Во всяком случае, тем Раем, который я ищу. Глаза Шандры мечтательно затуманились.
– Должно быть, там очень красиво… – прошептала она. – Безбрежный, залитый солнцем океан и острова, покрытые зеленью… Душистый запах магнолий, пальмы с огромными глянцевитыми листьями и секвойи, что поднимаются над лесом, подпирая облака… Я ведь не ошибаюсь, дорогой? Секвойи выше пальм, магнолий и дубов?
Подтвердив, что это правильно, я добавил:
– Там есть и другие восхитительные виды, на островах вулканического пояса.
Они необитаемы, девственны и пустынны: темные скалы над серыми водами, бурый и сизый лишайник, стремительные водопады и неприступные вершины, над которыми вечно курится дымок… Грозная красота! Такого ты еще не видела. Ты будешь делать снимки, а я встану рядом, обниму тебя и почувствую, как под моей рукой бьется твое сердце…
– Ты будешь вознагражден! – Шандра с королёвским величием кивнула головой и принялась расстегивать комбинезон. – Прямо сейчас! Я не возражал.
Мы миновали пояс астероидов, проплыв над россыпями черных, алых и серебристых глыб; они мерцали и переливались, выхваченные на мгновенье из космической тьмы яростным пламенем, бушевавшим за кормой “Цирцеи”. Там был наш условный юг; там плавился лед и превращался в воду, затем – в струю ионизированного газа, раскаленного до звездных температур; там дюзы беззвучно раскрывали свои огнедышащие жерла, извергая потоки огня; там, в жаркой и страшной преисподней, метались демоны, рычали, бунтовали – и, укрощенные магнитными полями, летели в холод и мрак беспредельной пустоты. Пятьсот пятьдесят метров отделяли нас от этого ада, ничтожное расстояние по меркам космоса, но для нас оно равнялось дистанции между жизнью и смертью, между понятиями “быть” и “не быть. Впрочем, о смерти я не думал; моя “Цирцея” была надежным кораблем. Я размышлял о Йоко и других своих женщинах. Это была своеобразная ревизия, мотивом к коей послужили вопросы Шандры. Я выяснил – не без удивления и грусти, – что плохо помню многих своих жен; их внешность, их привычки, голоса, манера двигаться и говорить как бы подернулись туманом, гасившим все – черты лицы, фигуру, запахи и звуки. С не меньшим удивлением я понял, что все они, такие разные по виду и своей конституции, принадлежали к двум основным группам, будто я сознательно избегал всех других женщин, считая их неподходящими для себя или недостойными ступить на борт моей “Цирцеи”. К первой относились авантюристки – может быть, не в полном смысле этого слова, но все же девушки, не лишенные огонька.
Каждая из них преследовала свою цель, диктуемую честолюбием, любопытством, врожденной непоседливостью или страхом, который внушала им действительность; для них я был опорой и защитой, возлюбленным, предметом гордости, а в редких случаях – объектом для экспериментов.
Совсем иными были те, кого я называю неистовыми матерями. Эти женщины помешаны на детях; смысл их жизни заключается в том, чтобы вынашивать, рожать, воспитывать и снова вынашивать и рожать. Мужчину они рассматривают как некий полезный механизм, приспособленный для зачатия и создания комфорта; впрочем, в нашу эпоху они обходятся без мужчин, предпочитая постели хирургическое кресло. Когда население возрастает и на планете вынуждены ограничить рождаемость, они оказываются в первых рядах недовольных; им не нужны лицензии и один ребенок в столетие, они жаждут рожать, рожать и рожать! Желательно ежегодно. Подобные дамы, если их вес в обществе высок, инициируют строительство колонистского корабля с последующей эмиграцией; они в своем роде героини, пионеры дальних дорог и покорители Галактики, сеющие тут и там наше человеческое семя. Но эмиграция – долгое дело, связанное с большими затратами и созданием коллектива в десятки, а то и в сотни тысяч людей; так что, если неистовой матери подвернется торговец, способный доставить ее на Окраину, она лезет из кожи вон, чтоб угодить к нему в постель. Такой, кстати, была Нина с Трантора. Как потенциальный супруг я ее не слишком интересовал – ввиду своего бесплодия и невозможности заселить “Цирцею” ордами младенцев; однако она заключила со мной контракт и даже попыталась протащить в нашу спальню пару-другую своих подружек.
Надо отметить, что это не такой уж редкий случай – неистовые матери всегда солидарны, поскольку их объединяет и ведет одно и то же желание. Некоторые из спейстрейдеров бессовестно эксплуатируют их, набивая в корабль целый гарем, который должен ублажать владыку-капитана, пока тот не расстанется со своими одалисками в каком-нибудь подходящем мире. Все они идут на это добровольно и – поразительный факт! – еще проливают слезы благодарности, очутившись там, где можно плодиться и размножаться без помех. Я думаю, что человек завоюет Галактику не потому, что он умен, жесток или упорен, а в силу неукротимого инстинкта размножения,свойственного определенным представительницам нашей расы. Дай им шанс, и все светила погаснут, задохнувшись под грудами мокрых подгузников.
Из двух описанных выше категорий я твердо предпочитаю авантюристок. Во-первых, они не рассматривают меня как транспортное средство, а во-вторых, проигрывая матерям в душевной силе, авантюристки берут реванш в ином: они веселей и добрей, с ними приятней общаться, и их разговоры не так однообразны и скучны (не считая Дафни, которая на свой манер тоже была авантюристкой). Кроме того, в неистовых матерях есть что-то примитивное, маниакальное; когда дорога близится к концу, физиономии их суровеют, а в глазах вспыхивает фанатичный блеск. Они начинают изнурять себя гимнастикой, однако прибавляют в весе; их аппетит (в том числе – сексуальный) внезапно возрастает, и они все чаще любопытствуют, не собираюсь ли я избавиться от стерильности. Бесполезно напоминать им, к чему приводит беременность на космическом корабле – голос здравого смысла негромок, тогда как сирена инстинктов вопит во всю мочь. Шандра была не такой. Разумеется, и с ней перешептывались инстинкты, однако рассудка она не теряла. А может быть, ею руководил не рассудок, а гордость – та гордость, что свойственна сильным и независимым существам. Вы понимаете, что я имею в виду: куры несутся чаще орлиц, но их потомству – булькать в кастрюле, а не парить среди горных вершин.
Классификация – основа многих вещей, и, разработав ее, я успокоился и ощутил готовность к дальнейшим раскопкам. Осталось только преподнести Шандре плод моих раздумий, что я и сделал, едва мы миновали зону астероидов. Выслушав сагу о неистовых матерях, она слабо усмехнулась.
– Бедные крольчихи… Сердце кровью обливается, как подумаешь о них… Но ты ими не пренебрегал, мой дорогой. – Тут Шандра бросила взгляд на экран. – Их в твоем списке не меньше четверти.
– Что поделаешь, принцесса… мне нравятся женщины, всякие женщины. Ты не рада?
– Я не могу радоваться за всех и каждого. Я нравлюсь тебе, и это главное.
– Она опять посмотрела на экран, заполненный именами, и брови ее приподнялись.
– Массаракш! Целое созвездие… даже два, если верить твоей классификации… И где же тут мое место?
– Ты – самая бесценная из звезд! И ты – одна-единственная, неповторимая и яркая! Я не могу тебя причислить ни к одержимым матерям, ни к девушкам-авантюристкам. То, что любишь, не поддается классификации.
– Льстец! – Она взглянула на меня не без лукавства. – Но все же?.. Кто я, Грэм? Кто я такая? Я пожал плечами.
– Моя жена. Тех, других, я тоже любил – во всяком случае, сначала, – но расставался с ними без сожалений и забывал о них через год или десять лет. Но с тобой все случилось иначе… все есть иначе, понимаешь? Мысль о нашей разлуке страшит меня, я не могу с нею смириться. И еще одно… Я думаю, что полюбил тебя еще до нашей встречи, когда аркон Жоффрей рассказывал мне твою историю. Странно, правда? Будто мне довелось вдохнуть аромат той орхидеи, что когда-то росла на Коринфе…
Шандра хихикнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61