Но чем именно – я сказать не мог.
Таратута широко распахнул передо мной дверь, но почему-то не отодвинулся в сторону, чтобы пропустить меня в квартиру, а остался стоять, держась за притолоку и молча меня рассматривая. Был он высокий и тощий, с всклокоченными волосами, а больше я в полутьме прихожей ничего разглядеть не мог. Стояние наше друг против друга затягивалось сверх всяких границ, и я сказал, в основном, чтобы прервать молчание:
– Здравствуйте. Олег Петрович?
– Здорово, – неожиданно ответил он. – Я, я Олег Петрович... – И, наконец посторонившись, махнул вялой рукой. – Заходи, чего стоишь...
Я зашел. Из маленькой прихожей мы сразу попали в большой холл, из которого в разных направлениях вели четыре или пять дверей, все, кроме одной, прикрытые плотно. Тяжелыми шагами хозяин направился к этой незапертой, я последовал за ним и оказался, вероятно, в гостиной: большой полукруглый диван, кресла в углах, громадный японский телевизор и горка с хрусталем и фарфором утверждали меня в этой мысли.
– Садись, – кивнул Таратута на кресло и сам упал напротив. – Рассказывай, чего надо.
Теперь я мог его наконец рассмотреть. Лицо у него было, как спущенный мячик, деформировано в самых неожиданных местах. Нос, губы и подбородок ехали куда-то в разные стороны, иногда он собирал их на одной линии, но они тут же опять расползались кто куда.
– Давай, давай, излагай, – подбодрил он меня.
– Что же это вы, Олег Петрович, – начал я заготовленную речь, слегка, конечно, этим “тыканьем” шокированный, но решив не обращать внимания. – Приходит к вам незнакомый человек, называется участковым, вы его в дом пускаете, а удостоверения не просите. Ведь вас, кажется, недавно обокрали? Надо бы соблюдать осторожность!
Он чуть подался вперед, ко мне, хотел, кажется, привстать, но повалился обратно в кресло. Части лица его снова пришли в движение, он широко взмахнул рукой и сообщил:
– А нечего у меня больше красть. Все унесли. Он снова безуспешно попытался побороть земное притяжение, и тут я с ужасом понял, что Олег Петрович Таратута вдрызг пьян. Удачный момент я выбрал для проведения профилактической работы! Не говоря уж о моих других далеко идущих планах.
– Уперли все подчистую, – помрачнев, продолжал он.
– Всю технику, видео-шмидео, лазерные-шмазерные... – Таратута икнул, извинился и помрачнел еще больше. – Все диски, все кассеты... Вот только телевизор не осилили, здоровый очень...
В эту секунду в холле стукнуло, потом что-то шлепнулось – звук был такой, будто груду мокрого белья шмякнули об пол, и я краем глаза увидел, как мимо раскрытой двери промелькнуло белое, голое, с большой грудью, в одних трусиках, а может, и без них. Олег Петрович вскочил с совершенно неожиданной прытью, захлопнул дверь и подпер ее спиной. Сделалось неловкое молчание, и я спросил, показывая на три видеокассеты, стопкой лежащие на верху горки:
– А что ж эти не взяли?
– Этих не было, – произнес, проследив за моим взглядом, Таратута и, пройдя вихляющей походкой через всю комнату, как бы между прочим сгреб кассеты, поискал глазами и сунул их в нижний ящик серванта. – Давал смотреть. Теперь вернули.
Тут дверь снова приоткрылась, кто-то сунулся в комнату, из холла послышался звук необычайно звонкого шлепка, там захихикали. Таратута бросился на дверь, как на амбразуру, и снова заслонил ее спиной. Я понял, что мне тут делать больше нечего, и поднялся.
– Айн момент, – пробормотал он, поняв мои намерения, и, пятясь задом, выдавил себя в дверь, плотно притворив ее за собой. Оттуда доносилось какое-то бубнение, потом чей-то высокий голос, затем все стихло. Интересно, думал я, за каким чертом он меня пригласил? Спьяну, что ли?
Наведя порядок, Таратута пригласил меня на выход. И я, вдруг разозлившись от всего происходящего, уже в прихожей взял да и спросил его напрямую:
– А вы сами, Олег Петрович, что думаете по поводу кражи? Может быть, у вас незадолго до нее бывали в доме малознакомые люди? Ну, женщины, например?
Он привел детали своего лица в относительное соответствие, с шумом втянул воздух и ответил:
– Малознакомых женщин не держу. Все проверенные. – И добавил, поминутно оглядываясь: – Вы звякните на днях, поболтаем. А то... видите... не дают сосредоточиться!
Я вышел на улицу совершенно раздосадованный. Казарян отсутствует, Таратута просто в некондиционном состоянии, у Полевой к телефону подходит какой-то механизм.
Не люблю, когда с самого начала все идет кувырком. Примета плохая. Надо переломить невезение. Я заглянул в тетрадку: Маргарита Александровна Полева проживала рядышком, буквально через два подъезда. Я шел туда наобум, даже не перезвонив еще раз предварительно. И как бывает, удача ждала меня там, где я не ждал ее никак.
Передо мной на пороге стояла Лялька. Лялька Прекрасная, Лялька В Гневе Ужасная, Лялька еще Бог знает какая... И было на ней черное шуршащее платье, и туфельки на стройных ногах были лаковые, блестящие, и в ушах у нее сверкало, и на шее у нее неземным светом переливалось. И пахло от нее французскими духами, и смотрела она на меня, сдвинув свои смоляные брови, будто ждала, что я сейчас скажу: “А вот точить ножи-ножницы!” Такая у меня теперь работа, подумалось мне. Звонить в чужие двери и, стоя на пороге, объяснять, кто я такой. Даже Ляльке.
– Ты?! – вглядевшись, с безмерным удивлением вскрикнула она.
– Я, – пришлось подтвердить. – Ваш участковый.
– Брось, – хохотнула она, хватая меня за рукав и затаскивая в квартиру, – вечно ты со своими шуточками. Да заходи же, чего встал! Лерик! – кричала она через плечо. – Иди скорей, смотри, кто пришел!
– Погоди, – останавливал я ее, – погоди. Я туда попал? Мне нужна Полева Маргарита Александровна.
– Туда, туда! – подтверждала она. – Марго – это моя мачеха, на нее квартира записана. А живем мы. Да Лерик же! – уже сердито прикрикнула она и даже ногой притопнула.
И Лерик выплыл из-за поворота коридора, как большой красавец-теплоход: сверкая линзами затемненных очков над пышными пшеничными усами, в роскошном сером костюме, при вишневом в крапинку галстуке.
– Ба! Какие люди! – воскликнул он и с ходу полез целоваться. От него приятно пахло хорошим мужским одеколоном.
Через полчаса я был в курсе всего. Правда, первые пятнадцать минут пришлось потратить на то, чтобы убедить их в том, что я действительно участковый.
– Погоди, – недоумевал Лерик, – ты же был, кажется, какой-то шишкой на Петровке!
Я терпеливо объяснял, что и шишкой особой не был, и поперли меня оттуда с треском, а почему поперли – разговор долгой, да и неинтересный.
– И вообще, – сказал я, – вы, кажется, куда-то собираетесь. Не отложить ли нам вечер воспоминаний до другого раза?
– Ни в коем случае! – торжественно провозгласил Лерик. – Мы идем в гости, а там без нас не умрут. Ни за что тебя не отпущу без рюмки коньяку! Хотя бы символически!
А Лялька уже несла коньячок и звенела уже хрустальными рюмками, и сами собой появились на столе икорка, и лимончик, и крабы в мисочке, и какая-то нежная до прозрачности рыбка на блюде...
– Да-а, – произнес я, оглядывая все это благолепие. – Похоже, все-таки, продовольственная проблема может быть решена в одной отдельно взятой семье. Позвольте осведомиться: уж не японская ли филология поставляет на ваш стол этакие разносолы?
– Порвато и растоптато, – хохотнул Лерик, разливая коньяк. – Видишь ли, японская филология слишком хрупкая и нежная вещь, чтобы кормить такого троглодита, как я. Как сказал поэт: “Вьюнок обвился вкруг бадьи моего колодца. У соседей воды возьму”.
Мы выпили.
– Так-так, – сказал я, подцепив на вилку кусок рыбы. – И где же, если не секрет, ты теперь берешь... воду?
– Никаких секретов, – сообщил Лерик. – Мы – дети времени. Я, например, цивилизованный кооператор.
– Если ты Цивилизованный, не хватай рыбу руками, – встряла Лялька.
– Па-ардон, – сказал Лерик, облизывая кончики пальцев.
– И чем конкретно ты промышляешь? – поинтересовался я.
– Широкий профиль, – объявил он. – Комиссионная торговля, посреднические операции, общепит... ну, много чего еще.
– Так это, стало быть, не Полеву Маргариту Александровну, а тебя обнесли этой зимой?
– Меня, – беспечно махнул рукой Лерик. – Нажито махом – прожито прахом.
– А что забрали?
– Шубу Лялькину, кое-какие цацки, но не все, главное в тайнике лежало, не нашли. Видео, конечно, кассет штук пятьдесят – все, что было...
– Шубу жалко, – вздохнула Лялька.
– Купили ж тебе новую! – удивился Лерик.
– Старая лучше была! – капризно заявила она.
– Прорва какая-то, а не баба, – пожаловался мне Лерик со смехом. – Только не спрашивай меня, кто знал про то, что мы на два дня сматываемся в Домбай. Твои дружки меня этим вопросом замучили. Да сто человек знали!
Он налил еще по одной. И вдруг замер с бутылкой в руке:
– Слу-ушай, а может, мне тебя к нам на работу взять?
– В каком качестве? – полюбопытствовал я.
– Да все в том же! Нам охрана нужна – во как! Лезет, понимаешь, всякая шпана. Да и не шпана тоже... – Он помрачнел и взглянул на часы. – Это дело надо обмозговать. Все. Нам пора. Ляля, ты готова?
На улицу мы вышли все вместе. Лялька, кинув в мою сторону быстрый взгляд, уселась за руль серой как сумерки “волги”, Лерик, пыхтя, втиснул свое грузное тело на переднее сиденье. Я сделал им ручкой. Они в ответ обдали меня облаком выхлопных газов. Я повернулся и пошел домой. Дела на сегодня закончены. Какие, однако, дистанции, размышлял я, лежат иногда между прошлым и настоящим. Неужели это Лялька и Лерик? Неужели это я?
Ну, так или иначе, а у меня появляется шанс поближе познакомиться кое с кем их тех, кто на валиулинской схемке обозначен безликими кружочками и квадратиками. И моя работа – в том, чтобы этот шанс не упустить.
8
– К тебе посетитель, – сказал мне дежурный капитан Теплушко, когда следующим утром я входил в отделение. – Там, возле кабинета.
В коридоре было полутемно, я разглядел только, что на стуле в распахнутом пальто сидит, сгорбившись, немолодой человек, сидит, опершись двумя руками на палку, устроенную между колен.
– Здравствуйте, – сказал я, гремя ключами. – Сейчас, минуточку. – Отпер дверь и пригласил: – Проходите, пожалуйста.
Он шагнул из полутьмы на свет, и я обмер: передо мной стоял покойник Черкизов из сорок четвертой квартиры.
Видимо, чувства мои были хорошо видны на моем лице, потому что визитер грустно усмехнулся и сказал:
– Не волнуйтесь, я всего лишь его брат... Черкизов Арсений Федорович.
Я перевел дух и предложил гостю присесть, но тот остался стоять, опираясь на палку.
– Видите ли, – сказал он, – у меня, собственно, предложение сходить вместе в квартиру брата. Быть может, я бы подсказал вам, что из вещей пропало... Кроме меня, у него других близких людей не было.
Вспомнив валиулинскую информацию о покойном Черкизове, я задумался над предложением Черкизова-живого. Черт его знает, что за человек. Хорошо бы взять с собой Дыскина, но его как на грех нет. Ладно, решил я, обойдусь на крайний случай Панькиным.
Тут же, набрав панькинский телефон, я с ним договорился, что мы будем через десять минут, попросил захватить ключи от сорок четвертой. И мы двинулись. Черкизов-второй всю дорогу молчал, только возле самого дома подал голос:
– Дверь пришлось ломать?
Я объяснил, как было дело. Он понимающе кивнул.
Панькин, ждавший нас внизу, хоть я и предупредил его заранее, тоже вздрогнул при взгляде на Арсения Федоровича и пробормотал:
– Ну и ну...
Когда, сорвав печати, мы вошли в квартиру, Черкизов на секунду замер в прихожей, словно не зная, куда идти сперва. Потом мельком заглянул в гостиную и, стуча палкой, прошел в спальню. Мы следовали за ним по пятам.
Остановившись на пороге, он сразу увидел снятую со стены и прислоненную к кровати картину и распахнутый настежь сейф. Сбоку я следил за его лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Таратута широко распахнул передо мной дверь, но почему-то не отодвинулся в сторону, чтобы пропустить меня в квартиру, а остался стоять, держась за притолоку и молча меня рассматривая. Был он высокий и тощий, с всклокоченными волосами, а больше я в полутьме прихожей ничего разглядеть не мог. Стояние наше друг против друга затягивалось сверх всяких границ, и я сказал, в основном, чтобы прервать молчание:
– Здравствуйте. Олег Петрович?
– Здорово, – неожиданно ответил он. – Я, я Олег Петрович... – И, наконец посторонившись, махнул вялой рукой. – Заходи, чего стоишь...
Я зашел. Из маленькой прихожей мы сразу попали в большой холл, из которого в разных направлениях вели четыре или пять дверей, все, кроме одной, прикрытые плотно. Тяжелыми шагами хозяин направился к этой незапертой, я последовал за ним и оказался, вероятно, в гостиной: большой полукруглый диван, кресла в углах, громадный японский телевизор и горка с хрусталем и фарфором утверждали меня в этой мысли.
– Садись, – кивнул Таратута на кресло и сам упал напротив. – Рассказывай, чего надо.
Теперь я мог его наконец рассмотреть. Лицо у него было, как спущенный мячик, деформировано в самых неожиданных местах. Нос, губы и подбородок ехали куда-то в разные стороны, иногда он собирал их на одной линии, но они тут же опять расползались кто куда.
– Давай, давай, излагай, – подбодрил он меня.
– Что же это вы, Олег Петрович, – начал я заготовленную речь, слегка, конечно, этим “тыканьем” шокированный, но решив не обращать внимания. – Приходит к вам незнакомый человек, называется участковым, вы его в дом пускаете, а удостоверения не просите. Ведь вас, кажется, недавно обокрали? Надо бы соблюдать осторожность!
Он чуть подался вперед, ко мне, хотел, кажется, привстать, но повалился обратно в кресло. Части лица его снова пришли в движение, он широко взмахнул рукой и сообщил:
– А нечего у меня больше красть. Все унесли. Он снова безуспешно попытался побороть земное притяжение, и тут я с ужасом понял, что Олег Петрович Таратута вдрызг пьян. Удачный момент я выбрал для проведения профилактической работы! Не говоря уж о моих других далеко идущих планах.
– Уперли все подчистую, – помрачнев, продолжал он.
– Всю технику, видео-шмидео, лазерные-шмазерные... – Таратута икнул, извинился и помрачнел еще больше. – Все диски, все кассеты... Вот только телевизор не осилили, здоровый очень...
В эту секунду в холле стукнуло, потом что-то шлепнулось – звук был такой, будто груду мокрого белья шмякнули об пол, и я краем глаза увидел, как мимо раскрытой двери промелькнуло белое, голое, с большой грудью, в одних трусиках, а может, и без них. Олег Петрович вскочил с совершенно неожиданной прытью, захлопнул дверь и подпер ее спиной. Сделалось неловкое молчание, и я спросил, показывая на три видеокассеты, стопкой лежащие на верху горки:
– А что ж эти не взяли?
– Этих не было, – произнес, проследив за моим взглядом, Таратута и, пройдя вихляющей походкой через всю комнату, как бы между прочим сгреб кассеты, поискал глазами и сунул их в нижний ящик серванта. – Давал смотреть. Теперь вернули.
Тут дверь снова приоткрылась, кто-то сунулся в комнату, из холла послышался звук необычайно звонкого шлепка, там захихикали. Таратута бросился на дверь, как на амбразуру, и снова заслонил ее спиной. Я понял, что мне тут делать больше нечего, и поднялся.
– Айн момент, – пробормотал он, поняв мои намерения, и, пятясь задом, выдавил себя в дверь, плотно притворив ее за собой. Оттуда доносилось какое-то бубнение, потом чей-то высокий голос, затем все стихло. Интересно, думал я, за каким чертом он меня пригласил? Спьяну, что ли?
Наведя порядок, Таратута пригласил меня на выход. И я, вдруг разозлившись от всего происходящего, уже в прихожей взял да и спросил его напрямую:
– А вы сами, Олег Петрович, что думаете по поводу кражи? Может быть, у вас незадолго до нее бывали в доме малознакомые люди? Ну, женщины, например?
Он привел детали своего лица в относительное соответствие, с шумом втянул воздух и ответил:
– Малознакомых женщин не держу. Все проверенные. – И добавил, поминутно оглядываясь: – Вы звякните на днях, поболтаем. А то... видите... не дают сосредоточиться!
Я вышел на улицу совершенно раздосадованный. Казарян отсутствует, Таратута просто в некондиционном состоянии, у Полевой к телефону подходит какой-то механизм.
Не люблю, когда с самого начала все идет кувырком. Примета плохая. Надо переломить невезение. Я заглянул в тетрадку: Маргарита Александровна Полева проживала рядышком, буквально через два подъезда. Я шел туда наобум, даже не перезвонив еще раз предварительно. И как бывает, удача ждала меня там, где я не ждал ее никак.
Передо мной на пороге стояла Лялька. Лялька Прекрасная, Лялька В Гневе Ужасная, Лялька еще Бог знает какая... И было на ней черное шуршащее платье, и туфельки на стройных ногах были лаковые, блестящие, и в ушах у нее сверкало, и на шее у нее неземным светом переливалось. И пахло от нее французскими духами, и смотрела она на меня, сдвинув свои смоляные брови, будто ждала, что я сейчас скажу: “А вот точить ножи-ножницы!” Такая у меня теперь работа, подумалось мне. Звонить в чужие двери и, стоя на пороге, объяснять, кто я такой. Даже Ляльке.
– Ты?! – вглядевшись, с безмерным удивлением вскрикнула она.
– Я, – пришлось подтвердить. – Ваш участковый.
– Брось, – хохотнула она, хватая меня за рукав и затаскивая в квартиру, – вечно ты со своими шуточками. Да заходи же, чего встал! Лерик! – кричала она через плечо. – Иди скорей, смотри, кто пришел!
– Погоди, – останавливал я ее, – погоди. Я туда попал? Мне нужна Полева Маргарита Александровна.
– Туда, туда! – подтверждала она. – Марго – это моя мачеха, на нее квартира записана. А живем мы. Да Лерик же! – уже сердито прикрикнула она и даже ногой притопнула.
И Лерик выплыл из-за поворота коридора, как большой красавец-теплоход: сверкая линзами затемненных очков над пышными пшеничными усами, в роскошном сером костюме, при вишневом в крапинку галстуке.
– Ба! Какие люди! – воскликнул он и с ходу полез целоваться. От него приятно пахло хорошим мужским одеколоном.
Через полчаса я был в курсе всего. Правда, первые пятнадцать минут пришлось потратить на то, чтобы убедить их в том, что я действительно участковый.
– Погоди, – недоумевал Лерик, – ты же был, кажется, какой-то шишкой на Петровке!
Я терпеливо объяснял, что и шишкой особой не был, и поперли меня оттуда с треском, а почему поперли – разговор долгой, да и неинтересный.
– И вообще, – сказал я, – вы, кажется, куда-то собираетесь. Не отложить ли нам вечер воспоминаний до другого раза?
– Ни в коем случае! – торжественно провозгласил Лерик. – Мы идем в гости, а там без нас не умрут. Ни за что тебя не отпущу без рюмки коньяку! Хотя бы символически!
А Лялька уже несла коньячок и звенела уже хрустальными рюмками, и сами собой появились на столе икорка, и лимончик, и крабы в мисочке, и какая-то нежная до прозрачности рыбка на блюде...
– Да-а, – произнес я, оглядывая все это благолепие. – Похоже, все-таки, продовольственная проблема может быть решена в одной отдельно взятой семье. Позвольте осведомиться: уж не японская ли филология поставляет на ваш стол этакие разносолы?
– Порвато и растоптато, – хохотнул Лерик, разливая коньяк. – Видишь ли, японская филология слишком хрупкая и нежная вещь, чтобы кормить такого троглодита, как я. Как сказал поэт: “Вьюнок обвился вкруг бадьи моего колодца. У соседей воды возьму”.
Мы выпили.
– Так-так, – сказал я, подцепив на вилку кусок рыбы. – И где же, если не секрет, ты теперь берешь... воду?
– Никаких секретов, – сообщил Лерик. – Мы – дети времени. Я, например, цивилизованный кооператор.
– Если ты Цивилизованный, не хватай рыбу руками, – встряла Лялька.
– Па-ардон, – сказал Лерик, облизывая кончики пальцев.
– И чем конкретно ты промышляешь? – поинтересовался я.
– Широкий профиль, – объявил он. – Комиссионная торговля, посреднические операции, общепит... ну, много чего еще.
– Так это, стало быть, не Полеву Маргариту Александровну, а тебя обнесли этой зимой?
– Меня, – беспечно махнул рукой Лерик. – Нажито махом – прожито прахом.
– А что забрали?
– Шубу Лялькину, кое-какие цацки, но не все, главное в тайнике лежало, не нашли. Видео, конечно, кассет штук пятьдесят – все, что было...
– Шубу жалко, – вздохнула Лялька.
– Купили ж тебе новую! – удивился Лерик.
– Старая лучше была! – капризно заявила она.
– Прорва какая-то, а не баба, – пожаловался мне Лерик со смехом. – Только не спрашивай меня, кто знал про то, что мы на два дня сматываемся в Домбай. Твои дружки меня этим вопросом замучили. Да сто человек знали!
Он налил еще по одной. И вдруг замер с бутылкой в руке:
– Слу-ушай, а может, мне тебя к нам на работу взять?
– В каком качестве? – полюбопытствовал я.
– Да все в том же! Нам охрана нужна – во как! Лезет, понимаешь, всякая шпана. Да и не шпана тоже... – Он помрачнел и взглянул на часы. – Это дело надо обмозговать. Все. Нам пора. Ляля, ты готова?
На улицу мы вышли все вместе. Лялька, кинув в мою сторону быстрый взгляд, уселась за руль серой как сумерки “волги”, Лерик, пыхтя, втиснул свое грузное тело на переднее сиденье. Я сделал им ручкой. Они в ответ обдали меня облаком выхлопных газов. Я повернулся и пошел домой. Дела на сегодня закончены. Какие, однако, дистанции, размышлял я, лежат иногда между прошлым и настоящим. Неужели это Лялька и Лерик? Неужели это я?
Ну, так или иначе, а у меня появляется шанс поближе познакомиться кое с кем их тех, кто на валиулинской схемке обозначен безликими кружочками и квадратиками. И моя работа – в том, чтобы этот шанс не упустить.
8
– К тебе посетитель, – сказал мне дежурный капитан Теплушко, когда следующим утром я входил в отделение. – Там, возле кабинета.
В коридоре было полутемно, я разглядел только, что на стуле в распахнутом пальто сидит, сгорбившись, немолодой человек, сидит, опершись двумя руками на палку, устроенную между колен.
– Здравствуйте, – сказал я, гремя ключами. – Сейчас, минуточку. – Отпер дверь и пригласил: – Проходите, пожалуйста.
Он шагнул из полутьмы на свет, и я обмер: передо мной стоял покойник Черкизов из сорок четвертой квартиры.
Видимо, чувства мои были хорошо видны на моем лице, потому что визитер грустно усмехнулся и сказал:
– Не волнуйтесь, я всего лишь его брат... Черкизов Арсений Федорович.
Я перевел дух и предложил гостю присесть, но тот остался стоять, опираясь на палку.
– Видите ли, – сказал он, – у меня, собственно, предложение сходить вместе в квартиру брата. Быть может, я бы подсказал вам, что из вещей пропало... Кроме меня, у него других близких людей не было.
Вспомнив валиулинскую информацию о покойном Черкизове, я задумался над предложением Черкизова-живого. Черт его знает, что за человек. Хорошо бы взять с собой Дыскина, но его как на грех нет. Ладно, решил я, обойдусь на крайний случай Панькиным.
Тут же, набрав панькинский телефон, я с ним договорился, что мы будем через десять минут, попросил захватить ключи от сорок четвертой. И мы двинулись. Черкизов-второй всю дорогу молчал, только возле самого дома подал голос:
– Дверь пришлось ломать?
Я объяснил, как было дело. Он понимающе кивнул.
Панькин, ждавший нас внизу, хоть я и предупредил его заранее, тоже вздрогнул при взгляде на Арсения Федоровича и пробормотал:
– Ну и ну...
Когда, сорвав печати, мы вошли в квартиру, Черкизов на секунду замер в прихожей, словно не зная, куда идти сперва. Потом мельком заглянул в гостиную и, стуча палкой, прошел в спальню. Мы следовали за ним по пятам.
Остановившись на пороге, он сразу увидел снятую со стены и прислоненную к кровати картину и распахнутый настежь сейф. Сбоку я следил за его лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26