– С единственной целью, – коротко вздохнул он. – Чтобы вы поняли, что мы с братом значили друг для друга.
– Я понял, – сказал я. – Но мне, вероятно, надо сделать еще какие-то выводы?
Он кивнул.
– Один вывод: для того, чтобы найти убийцу брата, я не пожалею ни сил, ни средств.
– Вот как... – произнес я задумчиво, хотя мысли мои неслись в этот момент, обгоняя друг друга: я судорожно пытался выработать линию поведения. – Но ведь вы, должно быть, знаете, что убийца задержан...
– Бросьте, – сказал он жестко, махнув рукой. – Вы же сами рапортовали каждому столбу, что это не так!
– Откуда вам это известно? – начал я и замолчал под его ироническим взглядом. Вопрос был глуп: по крайней мере, в отделении, в райотделе, в прокуратуре и на Петровке знали о моих соображениях. Ив то же время неглуп был вопрос, хоть и оставался без ответа: он означал, что где-то среди этих инстанций у моего милого собеседника есть источник информации.
Все это мне не нравилось. Все эти беседы вокруг да около с весьма подозрительным, никак не разъясненным близнецом убитого вора в законе.
– А при чем здесь подробности моей биографии?
Хотя и сам знал – при чем. Он осуждающе покачал головой: дескать, зря я валяю с ним дурака – и сказал прямо:
– Два года назад вас несправедливо выперли из органов. Сейчас вы работаете на должности гораздо ниже той, что заслуживаете. Перед вами редкий шанс все изменить. Он развел руками, как бы говоря: куда уж больше!
– Все изменить, – повторил я, помолчав. – С вашей помощью?
Он кивнул.
Так, союзничек. Товарищ по оружию. Такого у меня еще не бывало. Я вспомнил, как отводил в сторону прикрытые линзами глаза Валиулин, холодное лицо Степаниды. И спросил:
– А в чем ваша помощь будет заключаться?
Он ответил с готовностью:
– Деньги на расходы. Машину в ваше распоряжение. Информация. Прикрытие.
– Прикрытие – в смысле охрана?
– Охрана тоже, конечно. Если понадобится. Но и прикрытие... – он повел рукой над столом, – в широком смысле. Мы постараемся сделать так, чтобы вам поменьше препятствовали... По официальной линии.
Ого! Как это он сказал? “Мы постараемся...” Не “я”, а “мы”.
Если это не блеф, то ты, Стасик, сейчас вступаешь в отношения с весьма серьезными дядями. Ты, Стасик, суешь мизинчик – пока мизинчик! – в пасть к крокодилу и хочешь посмотреть, что из этого выйдет. Впрочем, от меня ведь не требуют расписок кровью? Да и вообще, кажется, ничего не требуют!
– Информация, – сказал я. – Какую информацию вы мне можете предложить?
– Спрашивайте, – сказал он.
– Что за отношения были у Байдакова с вашим братом?
– Ну... – он призадумался. – Байдаков, скажем так, занимался мелкими поручениями.
– Например?
– Привезти продукты из магазина, доставить записку по адресу... Что еще? Сделать ставку-другую на ипподроме. Иногда... – тут Черкизов ухмыльнулся, – иногда девочку привезти. Была у брата такая страстишка.
– А откуда он их брал, этих девочек?
– Понятия не имею! – пожал он плечами.
– Тогда второе: кто такой Шкут?
– Шкут? – переспросил он. – Не знаю. Но постараюсь выяснить.
– И третье, – сказал я мягко. – Раз уж мы договорились обмениваться информацией. Какие у вас свои соображения насчет того, что убийца не Байдаков?
– Но... – начал он, изумленно подняв брови.
– Свои, – не дал я ему договорить. – Про кран и стаканы я, слава Богу, знаю без вас. И вам не удастся меня убедить, что вы тут со мной откровенничаете только из-за них. Пожалуйста, свои соображения.
Он молчал.
– Ну что ж... – начал я.
– Погодите, – остановил он меня. – Я вижу, вы весьма сообразительный молодой человек. Отлично, значит, я не ошибся. Вы правы, конечно, свои соображения у меня есть. – Черкизов помолчал. – Мой брат хранил дома большую сумму денег. – Он снова помолчал и добавил: – Очень большую. Такую большую, что Байдаков не смог бы ее целиком ни потратить, ни в пьяном виде надежно спрятать. Достаточно?
– Нет, – быстро ответил я. – Это были его собственные деньги?
Черкизов колебался всего мгновение, прежде чем ответить, но мне этого хватило, и ответить ему я не дал:
– Это был “общак”? Да?
– Молодой человек, – осуждающе покачал он головой, глядя мне прямо в глаза, – вы ведь, кажется, действительно неглупы и должны понимать, что есть вещи, которые лучше не произносить вслух, даже если они вертятся на языке. Для пользы языка в первую очередь.
Он поднялся, взял из угла свою палку и сказал:
– Это не угроза. Боже упаси, это отеческое предупреждение. Никакого материального вознаграждения мы вам не предлагаем...
– Спасибо на этом. – Я отвесил театральный поклон.
– ...просто надеемся, что наши интересы где-нибудь совпадут. Я сам не москвич, – продолжал Черкизов, – остановился у друзей. Вот вам, – он вырвал листок из блокнота, – мой телефон. Можете звонить по нему в любое время суток. Если меня нет – передавать для меня все, что угодно, не боясь. Всего доброго. Спасибо за пельмени.
Через минуту я наблюдал из окна, как он выходит из подъезда, как садится на заднее сиденье ожидающего его лимузина, как лимузин, вспыхнув яркими огнями, отъезжает и оказывается “вольво” одной из последних моделей. “Да, – думал я, сидя на подоконнике и глядя на осиротевший без роскошного иностранного авто привычный пейзаж, – раньше люди заключали сделку с нечистой силой ради какой-то выгоды, а для чего ее заключаю я?” Сложив тарелки в мойку, я принялся мыть посуду. Что нового стало мне известно? Покойный Черкизов был держателем “общака”, воровской кассы, так сказать, банка, который собирается из взносов членов воровского сообщества и служит для финансирования крупных операций, помощи осужденным ворам и их семьям, используется на подкуп должностных лиц и так далее. Кто-то Черкизова убрал, а кассу присвоил, причем очень ловко, точно и продуманно спихнул это на Витьку.
Вот и объяснение нашлось, зачем так сложно, с подставкой, почему не просто убиты. Потому что за убитым Черкизовым – сила и, похоже, немалая. Которая ни убийства, ни особенно денег пропавших не простит. И вот зачем им нужен я – дурачок-попка. Чтобы начал Стасик Северин бурную бескорыстную деятельность: ходить в тюрьму к Байдакову, искать концы в мутной водичке. До тех пор, пока кто-нибудь на этого живца не клюнет. Надо же, подумал я восхищенно, даже “прикрытие” сверху обещают! Это, значит, чтоб эксперимент был совершенно чистым/
Я насухо вытер последнюю тарелку, сел к телефону и набрал номер.
– Василий Евсеич?
– Угу, – Панькин что-то жевал.
– Это Северин. Слу-ушай, я в сорок четвертой планшетку свою забыл. Зайду к тебе сейчас за ключами?
– Ага, – он наконец проглотил кусок, – заходи.
Лифтер Малюшко, не вставая с кресла, приветствовал меня солидным кивком. Малюшко. Ключи от переходов. Но это потом. Я кивнул ему в ответ.
Шестой этаж. Тяжелая стальная дверь. Три замка. Я вступил в квартиру, нашарил на стене выключатель и зажег свет. Ну-с, что мы тут будем искать?
Вот так же, как я, Черкизов-второй остановился в прихожей, а потом, мельком заглянув в гостиную, устремился в спальню. Устремимся и мы. Что его здесь заинтересовало? Сейф. Я подошел поближе, вытащил специально припасенную лупу и тщательно, миллиметр за миллиметром, просмотрел стыки, потом прошелся по поверхностям внутренних стенок. Ничего. По крайней мере, я не вижу никаких следов тайника. Да и Гужонкин тут тоже поработал, а я Гужонкину доверяю. Хотя и проверяю – на всякий случай. Ведь Гужонкин не знал того, что теперь знаю я.
Потом он вернулся назад, в гостиную. Полы в коридоре, едва просохшие после наводнения, скрипели под моими ногами. В этой комнате он огляделся и начал с того, что раскрыл одну из створок финской стенки. Какую? Вот эту как будто. Мне тогда показалось, что сделал он это довольно небрежно, для проформы. Но если так, значит, какое-то свое действие он хотел замаскировать, как бы включить в общий ряд. Или я фантазирую? Попал человек в квартиру убитого любимого брата, стоит; растерявшись, не зная, за что взяться... Стоп! Растерянным он не выглядел. Посмотрим, что там, на полке. Постельное белье аккуратными стопками.
Я вынул все содержимое полки наружу и сложил на Кресле. Прощупал и перебрал каждую вещь в отдельности. Внимательно оглядел дно и стенки. Ничего. Пришлось сложить белье на место. Что он сделал потом? Раскрыл платяной шкаф.
Четыре костюма разных цветов, один из них – “тройка”. Два кожаных пиджака. Шесть пар брюк. Около дюжины рубашек. Покойник, однако, любил одеться. Я не торопясь обшарил все карманы. Ничего. А что я вообще ищу?
То, что искал Черкизов. Если, конечно, он действительно что-то искал.
Закрыв шкаф, он... да, он подошел к дивану и сел на него. Нет, диван он, кажется, не ощупывал. Он присел к журнальному столику, перебрал несколько журналов и вытащил с нижней полки семейный альбом. Вот он, и сейчас лежит сверху.
Что было потом? Потом Черкизов подозвал нас поближе полюбоваться на фотографию. Я раскрыл альбом и быстро нашел ее. Вытащил из уголков, перевернул. “Гудаута, 1935” – вот что там было написано. А, он еще сказал, что это очень редкий снимок их матери, семейная реликвия. Это память, сказал он и попросил отдать ему альбом. Но Панькин сказал “нет”. И Черкизов сразу согласился.
Я внимательно, от первой до последней страницы, пролистал альбом. Фотографии, ничего, кроме фотографий. Но это была единственная вещь, которую Черкизов пожелал получить.
Я еще раз хорошенько осмотрел его снаружи. Толстый кожаный переплет. Пожалуй, слишком толстый, а? Достав перочинный ножик, я просунул его лезвие между крышкой и муаровым форзацем. Слегка нажал, что-то щелкнуло, и картонка с натянутым на нее шелком отскочила в сторону. Прямо мне в руки вывалился средних размеров плотный белый пакет. Он не был закрыт. Я взял его за уголки и вытряс содержимое на журнальный столик. Это были прямоугольные бланки бледно-зеленого цвета с печатями w номерами. Мне приходилось иметь с ними дело – так выглядят вкладыши к сберегательным книжкам на предъявителя. Но они недействительны без книжек, так же как книжки недействительны без них.
Прошло довольно много времени, прежде чем я закончил подсчет общей суммы: четыре миллиона восемьсот пятьдесят тысяч рублей. Но еще больше мне понадобилось, чтобы осмыслить ситуацию и принять решение.
11
– Вас подвезти?
Я только вышел из своего подъезда на следующее утро и стоял, щурясь на весеннем солнышке и размышляя, зайти в отделение или сразу двинуть по делам. Рядом со мной притормозила бежевая “восьмерка”, из окна которой мне улыбалась давешняя Марина.
– Подвезите, – согласился я. – А вы в какую сторону?
– В любую, – беспечно заявила она. – Я второй день за рулем, мне надо тренироваться.
Перепрыгивая лужи, я обошел машину и сел с другой стороны. Автомобиль был новенький, внутри стоял специфический запах свежего кожзаменителя. Я не удержался и сказал:
– Цвет не ваш. К голубым глазам надо было подобрать что-нибудь соответствующее.
– Откуда у советского участкового такая утонченность вкуса? – ответила она иронически, со второго или третьего раза включая первую скорость. – К тому же машину выбирала не я, а мой папa, так что все претензии к нему. Куда едем?
– Жаров переулок, – сказал я.
В Жаровом переулке жил Шкут. Вчера еще Дыскин по моей просьбе установил по телефону его адрес. И сегодня я решил, не откладывая, нанести ему визит.
– Жаров? – наморщила она лобик. – А где это? Далеко?
– Рядом. Поехали прямо, за вторым домом направо, дальше я покажу. Мигалочку включите...
– Благодарю за напоминание, – надменно сказала она, но мигалку все-таки включила.
Дом, в котором жил Шкут, я, кажется, себе зрительно представлял. Мрачная серая махина времен позднего сталинанса, внизу универмаг. Подъезды, если память мне не изменяла, со двора.
Руководимая мной, Марина не без некоторого напряжения въехала в арку и остановилась, конечно, посреди лужи, к тому же закрыв выезд двум другим машинам, приткнувшимся задом к газону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26