Через два часа “Жорж” взревел мотором, и мы с Сережкой сделали пробный круг по окрестностям.
– Машина – класс! – показал мне Косоглазов большой палец, выпачканный машинным маслом. – Сразу видно – итальянцы делали.
– Бери гараж, – сказал я ему. – С девяти утра до шести вечера. Как только разбогатеешь, ищи другое помещение.
– Не извольте беспокоиться, – важно подмигнул нахальный Заяц. – Долго ждать не придется.
Весенний день клонился к тихому прозрачному вечеру, когда я закончил обход вверенного мне микрорайона. Два незапертых подвала, один пожароопасный чердак. Угроза обварить кипятком, если не прекратится игра на тромбоне. Мелкое мародерство соседей в комнате почившей в бозе старушки. Записи в тетрадке: “Начальник РЭУ и техник-смотритель предупреждены”.
“Проведена профилактическая беседа”. “Передать материал в следственный отдел”. Что я буду делать, когда найду лысого? Проведу с ним профилактическую беседу? Во всяком случае, материалов для следственного отдела у меня на него нет. Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест. Лысый откладывается на завтра – таковы условия игры. На часах начало седьмого, а с Мариной мы договорились созвониться в девять. Есть время поразбрасывать немного камни.
Когда к тебе домой незваным является милиционер, это вообще мало кого может обрадовать. Но высокий толстый человек с огромным животом под измазанным красками клеенчатым фартуком, увидев меня на пороге, окаменел.
– Ты?! – выдохнул он. – Чего надо?
– Пузо, Пузо, – сказал я укоризненно. – Пусти меня в дом, а то соседи могут услышать.
Помедлив еще секунду, он посторонился. Полутемная прихожая уходила налево, конец ее терялся где-то вдали. Я хорошо помнил эту огромную квартиру, где в пяти комнатах кроме хозяина разместились его жена, теща, четверо детей и пять собак. Мне было прямо, в ближайшую от входа дверь, за которой находилась самая большая комната: одновременно мастерская, кабинет и спальня главы семьи.
Когда мы оказались в ней. Пузо подпер затылком притолоку и хрипло выпалил:
– Я на тебя больше не работаю.
Я огляделся. За два года здесь мало что переменилось: те же полки с альбомами по древнерусскому искусству, иконы на стенах, иконы на стульях, иконы на полу. Я посмотрел на Пузо, как он, сжавши зубы, играет желваками, и сказал:
– Да не трясись ты. Господи Боже мой...
– Я на тебя больше не работаю, – набычившись, упрямо повторил он.
– Это почему ты так решил? – поинтересовался я.
– Тебя же выперли... – начал Пузо и осекся, увидев в моих руках красную книжечку.
Спрятав ее обратно в карман, я прошелся вдоль длинного деревянного стола, на котором в разной степени готовности были разложены части большого пятнадцатистворчатого складня. Пузо был гениальным художником-реставратором, равных ему, пожалуй, не было в Москве. А еще он был жадным, трусливым, подлым человеком, не единожды по разным поводам продававшим своих друзей и клиентов. Пузо был стукачом.
– Неблагодарная ты свинья, – сказал я ему со вздохом.
– Почему ты не ценишь, что, уйдя с Петровки, я тебя никому не передал, а?
Пузо бессильно опустил тяжелые руки. Он уже сдался – как сдавался тысячу раз на моей памяти. “У меня же семья, – объяснил он мне как-то, оправдываясь, – да еще собаки...”
– Ты такого Кадомцева Елизара Петровича знаешь? – спросил я.
Пузо дернул плечами:
– Лично – нет, а слышать – слышал.
– Вот тебе задание: собери мне про него всю информацию, какую сможешь. Причем быстро. Отложи работу, это тебе дешевле встанет, – добавил я на всякий случай, чтобы он не расслаблялся.
Щекастое лицо Пузо повеселело: я не требовал от него ничего сверхординарного. На прощание я дружески хлопнул его по плечу:
– Когда соберусь на пенсию, закажу тебе свой портрет. – В гробу, – беззлобно проворчал Пузо.
Лерик, которому я позвонил из автомата, был дома. Они с Лялькой готовы были меня принять.
– Что ты будешь есть? – спросил он деловито.
– Пожалуй, немножко омаров, – сказал я. Он неопределенно хмыкнул.
– А пить?
– “Вдову Клико”.
– Заказ принят, – сообщил он. – Подваливай.
Когда-то, много лет назад, мы с Лериком только в такой манере и разговаривали. И сейчас он с готовностью подхватил ее. Много лет назад мы с Лериком были ближайшими друзьями. Потом мы были лютыми врагами. Потом... потом не было ничего. Время обтесало острые грани и дружбы, и вражды, как море обтесывает осколок бутылочного стекла – гладкого и мутного, не способного больше ранить. Смешно ведь двадцать лет спустя переживать детские обиды. Лялька выбрала его – и оказалась права. “Волги”, шубы и бриллианты ей со мной не светили. Впрочем, что это я? В семнадцать лет они не светили ей и с Лериком. Это уж после каждый из нас распорядился собой, как смог: он стал преуспевающим кооператором, я – опальным милиционером. И хватит об этом.
“Жорж” весело катил по пустынным в субботний вечер улицам. На Ленинградском проспекте я дал ему шпоры, и он без напряжения мгновенно набрал сто двадцать. “Молодец, – похвалил я его, сбавляя скорость. – Завтра ты можешь пригодиться”.
Дверь мне опять открыла Лялька. Но сегодня она выглядела скромнее – джинсы в обтяжку и черный облегающий свитер. В ушах и на шее тоже ничего не было, только на безымянном пальце левой руки посверкивал изумруд на полтора-два карата. Как говорится, скромненько, но со вкусом.
– Без формы ты выглядишь гораздо приятней, – сообщила она мне с обезоруживающей тактичностью. Сама она заметно пополнела за эти годы, и у меня на языке вертелся ответный каламбур насчет ее форм, но я оставил его при себе.
На пороге гостиной возник Лерик, раскрыл объятия и полез целоваться, щекоча усами.
– Пра-ашу, – сделал он приглашающий жест. – Администрация приносит извинения: вместо омаров крабы, вместо “Клико” – “Новосветское”. Сами понимаете – время тяжелое, перестроенное.
И мы хохмили под крабы и шампанское, пикировались под семгу и коньячок, смешили Ляльку до слез. Потом она собрала посуду и ушла на кухню варить кофе, а мы остались одни, и Лерик, распечатав пачку “Салема”, сказал серьезно:
– Я ведь в прошлый раз не шутил. У меня дело расширяется. А в нашей богоизбранной стране, чем больше у тебя дело, тем сильнее головная боль. Нужны люди... – он запнулся, подбирая слово, – твоей специализации.
Лерик прикурил от зажигалки в кожаном чехольчике, затянулся и посмотрел на меня, как бы оценивая:
– Для начала будешь получать тысячу в месяц плюс премия. – И он подчеркнул: – Для начала.
Я слегка обалдел. На фоне коньяка с шампанским от такого предложения могла закружиться и не такая слабая голова, как моя.
– А что делать?
– Скучать не будешь, – Лерик откинулся в кресле. – Мне ведь тебе про рэкет рассказывать не надо? У меня, например, несколько видеобаров, два комиссионных магазина да плюс игральные автоматы в аэропортах и на вокзалах. Нужно организовать охрану, нужно сопровождать деньги, да мало ли что еще.
– Надо подумать, – сказал я. Мне действительно надо было подумать – желательно на трезвую голову. – А пока что у меня к тебе тоже просьбишка. Удели мне завтра часок-другой, поболтаем насчет той кражи у тебя из квартиры.
Лицо Лерика выразило удивление:
– Вот те на! А меня как раз сегодня тягали на Петровка для опознания! Нашелся мой видик и Лялькина шуба! Я так понял, что воров поймали...
– Нет, Лерик, – покачал я головой. – Никого пока не поймали. И поэтому до сих пор есть опасность, что вас могут ограбить еще раз. Так что считай, что я на тебя уже работаю. Пока – бесплатно.
– Отлично! – согласился он. – Хотя больше всего на свете я не люблю, когда мне что-нибудь делают бесплатно. – И пояснил: – Отрыжка социализма...
Ровно в девять я набрал номер Марины.
– О-о, мой рыцарь! – пропела она. – Вас больше не били по головке?
– Нет, – ответил я, – но гладить тоже не гладили.
– Я должна предложить свои услуги? – голос у нее был иронический. Живо представив себе, как она смешно дергает при этих словах носиком, я почувствовал легкое томление внизу живота и быстро сказал:
– Готов встретиться через две с половиной минуты.
– Увы мне! – вздохнула она. – Я уже полчаса, как должна быть у родителей. Маман лежит с мигренью, нужно покормить ужином бабулю и папa. Кстати, – тон ее стал деловым, – ты не голоден?
– Э-э, – проблеял я, – мы тут слегка перекусили...
– Квартира сто семнадцать, – перебила она меня. – Этаж шестой, подъезд третий, дом – стеклянный. Форма одежды – произвольная. Папа большой демократ, а бабуля ничего не видит. Целую. – И на прощание она так чмокнула в трубку, что в ухе у меня зазвенело.
Тщательно повязывая перед зеркалом галстук и облачаясь в свой лучший пиджак, я в некоторой растерянности размышлял о том, что ночь, проведенная в одной постели, еще не повод для знакомства – во всяком случае, с родителями. Растерянность моя усугублялась тем, что я ощущал непреодолимое желание увидеть Марину немедленно, даже в комплексе с подслеповатой бабулей и демократическим папa.
Лев Ильич, а именно так звали демократа, первым делом предложил мне снять пиджак и вообще чувствовать себя как дома. Сам он был в спортивном костюме немыслимого оранжевого цвета, который отлично смотрелся на его тощей, поджарой фигуре. У папa были тонкие чувствительные руки пианиста и удлиненное худое лицо с глубоко посаженными умными глазами, которые выглядывали из глазных впадин, как два хитрых и осторожных зверька.
В последний момент оказалось, что и бабушка не выйдет из своей комнаты, так что решено было ужинать, как выразился Лев Ильич, по-простецки, на кухне. Но чего в этой кухне было меньше всего, так это простоты. Если Маринин папa рассчитывал поразить воображение бедного милиционера, он своего достиг.
Больше всего кухня походила на кабину стратегического бомбардировщика – столько здесь было техники и электроники. Плита с программным управлением, высокочастотная печь с вращающимися внутренностями, кофемолка, кофеварка, мясорубка, терка, соковыжималка – все невиданных мной форм и размеров, а также другие, сверкающие пластмассой и никелем приспособления с не известным мне назначением, вплоть до укрепленной под полкой хреновины, оказавшейся электрооткрывалкой для консервных банок. Вжжик – и жестянка с ананасовым компотом готова к употреблению. Положительно, начав сегодняшний день где-то в придонном слое нашего общества, я последние часы плавал совсем недалеко от поверхности. Что-то в этом есть: от крабов с шампанским перейти к ананасам...
Лев Ильич откровенно сиял, демонстрируя мне чудеса своей техники. Заметив в моих глазах отблеск интереса, он не успокоился, пока не показал наглядно, как действует каждый из начинявших кухню приборов. У меня уже жужжало в голове и мелькало в глазах, когда Марина решительно прервала сеанс, сообщив, что цыпленок готов. Папа достал из холодильника запотевшую бутылку “Пшеничной”, и мы уселись за стол.
– Это у него болезнь такая, – пожаловалась на отца Марина. – Готов рекламировать свой товар кому угодно. Ну что у тебя может купить участковый милиционер?
– А вдруг он станет министром внутренних дел? – оптимистично парировал Лев Ильич. – Тогда я заключу с ним потрясающий контракт!
– Погодите, – удивился я. – Это что, все продается?!
– В некотором роде, – хмыкнул папa. – Здесь продукция четырех сингапурских и южнокорейских фирм, которые я представляю. Я генеральный директор совместного предприятия “Глоба”. Если у вас есть валюта – милости прошу, обращайтесь! Для вашего ведомства могу предложить портативные рации, компактные видеокамеры, а также... – он заговорщицки подмигнул и понизил голос, – подслушивающую аппаратуру. Если у вас есть машина, имеются антирадарные устройства.
– Благодарю, – чинно кивнул я и поинтересовался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26