Глядите-ка, мальчик, это ваш собственный палаш.
И Саксон вынул из-под плаща и подал мне мой палаш. Я увидал знакомую мне тяжёлую медную рукоять и выцветшие кожаные ножны старого образца.
— Мой старый палаш! Палаш моего отца! — воскликнул я в восторге.
— Да, — сказал Саксон, — теперь вы принадлежите к старому и честному сословию наёмных солдат. Турки все ещё беснуются у ворот Вены, и человек, одарённый силой и храбростью, всегда найдёт себе работу. Среди этих бродячих воинов, родившихся в самых различных государствах и странах, вы найдёте много англичан и убедитесь в том, что они поддерживают с честью наше национальное имя. Я знаю, что вы Англии не опозорите. Я с удовольствием поехал бы с вами, но мне дано выгодное место и хорошее положение. Прощайте, мой мальчик, я желаю от всей души, чтобы вам сопутствовало счастье.
Я пожал мозолистую руку старого солдата и спустился вниз, в рыбачью лодку. Канат, привязывавший нос к бригу, был обрезан, парус поднят, и лодка быстро заскользила по бухте. Мы неслись вперёд. Вокруг нас стояла тьма, непроницаемая тьма, и так же темно и непроницаемо было открывавшееся передо мной будущее. Качка стала сильнее, и я понял, что мы вышли из гавани и идём уже по каналу. На отдалённом берегу мелькали редкие огоньки. Я глядел на эти огни. В это время тучи, закрывавшие месяц, исчезли, и при холодных, белых лучах месяца я ясно различал стоявший в гавани бриг. На палубе, у снастей, стоял старый солдат и махал мне вслед рукой, как бы приветствуя меня и ободряя.
Но тучи снова закрыли месяц, и длинная костистая фигура с вытянутой вперёд рукой исчезла. Саксон был последний человек, которого я видел, покидая родину. Да, мне пришлось покинуть страну, в которой я родился и вырос.
Глава XXXVI
Конец венчает дело
Итак, милые дети, я подхожу к концу моего повествования. Я рассказал вам историю одной неудачи. Правда, это была честная, благородная неудача, но все-таки это была неудача. Через три года после описанных событий Англия пришла в себя, сорвала свои оковы, и Иакову со всеми его зловредными приспешниками пришлось, подобно мне, бежать за границу. Наша ошибка заключалась в том, что мы хотели ускорить событие, но тем не менее настали дни, когда народ оценил наше дело. Людям, боровшимся за веру и свободу на западе Англии, воздали должное. Кости людей, брошенных палачами в помойные ямы, были вынуты и преданы погребению. В молчаливой скорби несли эти останки и хоронили на хорошеньких деревенских кладбищах, где они покоятся и теперь. Людей этих похоронили в их родных деревнях, близ гор Мендипса и Квантока, над ними звонят родные колокола, которые они слушали в детстве и которые их призывали к молитве. И почивают они в земле сырой, как дети на груди любящей матери. Да почивают же они в мире!
Я не буду говорить больше о себе, милые дети. И без того я говорил слишком много о себе. Я обещал вам рассказать, как происходила война на западе Англии, и исполнил своё обещание. Нет-нет, не просите меня, я не скажу ни слова более. Ах, хитрые дети! Вам известно, что старый дед болтлив. Если я не удержусь от соблазна и расскажу вам, как я ехал в Фешинг, то мне придётся рассказать и о том, как я состоял на службе у императора, как я попал ко двору Вильгельма Оранского и как мы во второй раз высадились на западе Англии. Эта вторая высадка была много удачнее первой. Но ничего этого я вам рассказывать не буду. Нет-нет, ни слова более. Теперь весна, вам, плутишки, надо гулять. Бегайте, развивайте свои силы; чего вам торчать возле старого деда и слушать его россказни? Вот если я доживу до будущей зимы и если мои ревматизмы меня помилуют, тогда дело другое; опять мы начнём разговаривать о прошедших временах.
Скажу вам только несколько слов о судьбе лиц, речь о которых шла в этом рассказе. О некоторых я не могу ничего сказать, так как потерял их из виду. Что касается вождей восстания, то они отделались гораздо легче, чем их последователи. Палачи и мучители были не столько жестоки, сколько жадны и освобождали многих за взятки. Грей, Бюйзе, Вэд и другие купили себе жизнь ценою имущества. Фергюсону удалось бежать. Монмауз был казнён в Тауэре, и в последние минуты в нем проснулась доблесть, которая вспыхивала в нем по временам, несмотря на слабый характер. Это была вспышка угасавшего огня. Мои мать и отец дожили до лучших дней. Они увидали торжество протестантской веры, Англия стала защитницей Реформации на всем материке Европы. Я вернулся на родину в Хэвант три года спустя и нашёл там все по-старому. Только в чёрных косах моей матери появилось много серебряных нитей, да и отец состарился. Заботы и огорчения не прошли для него бесследно. На лице его появилось много морщин, да и ходит он более сгорбившись, чем прежде. Родители мои до самой кончины жили душа в душу. Я вам говорил уже, что он был пуританин, а она церковница, но это не мешало им любить друг друга. Глядя на них, я проникался надеждою, что религиозная вражда, свирепствовавшая в Англии, исчезнет наконец. Родители мои своим примером доказывали, что можно быть преданным своей вере и в то же время любить и уважать представителей других религий. Настанут дни, когда церковь и пресвитерианство станут родными сёстрами, когда они перестанут ненавидеть друг друга и будут работать для одной высокой цели. Пусть они соперничают друг с другом, но не пиками и пистолетами; не судами и тюрьмами должно сопровождаться это соперничество, пусть каждый из нас прославляет свою религию благочестивой жизнью и добрыми делами. Пусть каждый из нас будет добр, справедлив и сострадателен к своим ближним, тогда соперничество английских церквей перестанет быть проклятием и превратится в благословение.
Рувим Локарби прохворал несколько месяцев и наконец выздоровел. Майор Огильви выхлопотал ему полное помилование. Когда волнения улеглись, он женился на дочери покойного Стефена Таймвеля. Рувим до сих пор живёт в Таунтоне и считается богатым и почтённым гражданином. Тридцать лет тому назад у него родился сын, маленький Михей Локарби, а на днях меня уведомили, что у этого Михея родился новый Михей. Надеюсь, что он будет хороший боец за веру и свободу.
О Саксоне мне пришлось слышать не раз. Он отлично пользовался своим влиянием на герцога Бофорта. Благодаря герцогу его назначили начальником экспедиции в Виргинию. Нужно было наказать дикарей, которые истязали наших колонистов. Сражался Саксон с дикарями с большим успехом. Он сумел перехитрить самых лукавых их вождей, и память о нем живёт среди индейцев до сих пор. Индейцы ему даже дали почётное прозвище; по-нашему это прозвище означает «Длинноногий хитрец с крысиным глазом». Наконец Саксон загнал индейцев далеко в пустыню. За его заслуги ему подарили имение, в котором он и поселился. Впоследствии он женился и провёл остаток своей жизни мирно и спокойно, разводя табак и обучая военному искусству своих многочисленных детей. Дети вышли, говорят, все в него, такие же длинные и худые. Теперь в газетах пишут, что из наших океанских колоний образуется в будущем громадное, могущественное государство. Если это сбудется вправду, то в образовании этого государства примут немалое участие молодые Саксоны и их дети.
Дай Бог, чтобы заокеанские Саксоны никогда не ожесточали своих сердец против маленького острова. Дай Бог, чтобы они никогда не забывали, что этот остров был их колыбелью.
Соломон Спрент, как вам уже известно, женился и жил долго и счастливо, на радость всем своим друзьям. Я получил от него письмо, ещё будучи за границей. Соломон сообщал, что к его флоту прибавились две маленькие лодочки. Я, конечно, понял, что речь шла о детях, которые у него родились. Умер он таким образом: однажды зимою к моему отцу пришли от Соломона Спрента. Отец поспешил к нему. Старик сидел в постели. Рядом на столике стояла бутылка с ромом и коробка с табаком. Старик тяжело дышал и был в унынии. На коленях у него лежала раскрытая Библия.
— Трюм у меня пробит и быстро наполняется водой, — сказал Соломон. — Не успеваю выкачивать воду; того и гляди, пойду ко дну. По правде сказать, я был плохим моряком и вот теперь, когда час настал, чувствую себя совершенно разбитым.
Отец пригляделся к истомлённому лицу больного, прислушался к его тяжёлому дыханию и спросил:
— Но в каком положении душа?
— Ах, друг, — ответил Соломон, — душа — это груз, который мы везём в своём трюме, но сделать с этим грузом ничего не можем, так как не мы его грузили. Я старался слушать команды, я старался выполнять все десять предписаний, но кто может поручиться, что я не сбился с фарватера и что меня не отдадут под военный суд?
— Надейтесь не на себя, а на Христа! — ответил отец.
— Ну, конечно, — подтвердил моряк. — Христос управляет рулём. Я всю свою жизнь старался наблюдать за порядком в своём корабле и строго следил за погодой. Думаю, что за это меня не накажут. Грустно мне что-то, друг, и вся моя надежда на то, что в океане Божьего милосердия нет, как говорят, дна. А скажи, друг, веришь ли ты в то, что вот это моё тело снова восстанет?
— Нам поведено Богом верить в воскресение мёртвых, — ответил отец.
— Мне, главное, своей татуировки жалко, — ответил Соломон. — Татуировку эту я сделал в Вест-Индии, когда состоял под командой сэра Христофора. Жаль мне с ней расставаться, да и шабаш. Я, друг, ни к кому не питал ненависти. Я даже к голландским морякам злобы не имею, хотя мне пришлось с ними три раза воевать. Они мне одну из мачт оторвали и самого чуть не повесили. Правда, мне пришлось продырявить дырки в некоторых из них, но ведь это сделано в честном бою и по долгу службы. Вот пил я тоже, но на службу пьяным никогда не являлся и команду исполнял в точности. Когда бывали деньги — всегда с бедными товарищами делился. Насчёт девок — говорить нечего. Не любил я с ними путаться. Моя Феба пожаловаться на меня не может; чужим судам сигналов не подавал. Возьми-ка, друг, мои бумаги, вон там, на полке. Может быть, меня сегодня же ночью позовут к ответу перед главным Адмиралом. Я не боюсь, что он велит меня запереть в трюм. Я хоть и бедный матрос, но знаю, что Он мне обещал своё милосердие, и крепко надеюсь на него.
Отец мой просидел со стариком несколько часов и старался всеми силами его укрепить и утешить. Силы больного быстро падали. Наконец отец собрался уходить. Около
Соломона стояла его верная жена. Отец пожал исхудавшую, тёмную руку старого Матроса.
— Я надеюсь снова с вами увидаться, — сказал он.
— Увидимся в небесном океане, — ответил умирающий.
Предсказание это оказалось верным. Рано утром жена Соломона наклонилась над ним и увидала на его лице весёлую и радостную улыбку. Старик приподнялся на подушках, тронул себя за голову, а затем, опустившись снова на постель, заснул тем сном, от которого просыпаются только для вечности.
Вы меня спросите, конечно, что стало с Гектором Мэротом и тем странным корабельным грузом, который вышел из гавани Пуля. Достоверного на это счёт ничего не имеется. Только несколько месяцев после отхода корабля пошли странные слухи. Слухи эти пустил капитан Илия Гопкинс, командир бристольского судна «Каролина». Капитан Гопкинс возвращался из наших колоний в Англию, и ему пришлось попасть в туманы и бороться с противным ветром. Однажды ночью его судно кружилось среди мелей. Туман был так непроницаем, что капитан Гопкинс с трудом различал мачты собственного корабля. И вот в эту-то ночь произошёл странный случай. Капитан и матросы «Каролины» стояли на палубе и вдруг услыхали многоголосый хор. Сперва звуки были слабы и неясны, но затем стали приближаться и, наконец, раздались совсем близко. Потом пение стало удаляться постепенно и в конце концов замолкло вдали. Некоторые матросы решили, что это дьявольское наваждение, но капитан Гопкинс, рассказывая об этом, прибавлял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
И Саксон вынул из-под плаща и подал мне мой палаш. Я увидал знакомую мне тяжёлую медную рукоять и выцветшие кожаные ножны старого образца.
— Мой старый палаш! Палаш моего отца! — воскликнул я в восторге.
— Да, — сказал Саксон, — теперь вы принадлежите к старому и честному сословию наёмных солдат. Турки все ещё беснуются у ворот Вены, и человек, одарённый силой и храбростью, всегда найдёт себе работу. Среди этих бродячих воинов, родившихся в самых различных государствах и странах, вы найдёте много англичан и убедитесь в том, что они поддерживают с честью наше национальное имя. Я знаю, что вы Англии не опозорите. Я с удовольствием поехал бы с вами, но мне дано выгодное место и хорошее положение. Прощайте, мой мальчик, я желаю от всей души, чтобы вам сопутствовало счастье.
Я пожал мозолистую руку старого солдата и спустился вниз, в рыбачью лодку. Канат, привязывавший нос к бригу, был обрезан, парус поднят, и лодка быстро заскользила по бухте. Мы неслись вперёд. Вокруг нас стояла тьма, непроницаемая тьма, и так же темно и непроницаемо было открывавшееся передо мной будущее. Качка стала сильнее, и я понял, что мы вышли из гавани и идём уже по каналу. На отдалённом берегу мелькали редкие огоньки. Я глядел на эти огни. В это время тучи, закрывавшие месяц, исчезли, и при холодных, белых лучах месяца я ясно различал стоявший в гавани бриг. На палубе, у снастей, стоял старый солдат и махал мне вслед рукой, как бы приветствуя меня и ободряя.
Но тучи снова закрыли месяц, и длинная костистая фигура с вытянутой вперёд рукой исчезла. Саксон был последний человек, которого я видел, покидая родину. Да, мне пришлось покинуть страну, в которой я родился и вырос.
Глава XXXVI
Конец венчает дело
Итак, милые дети, я подхожу к концу моего повествования. Я рассказал вам историю одной неудачи. Правда, это была честная, благородная неудача, но все-таки это была неудача. Через три года после описанных событий Англия пришла в себя, сорвала свои оковы, и Иакову со всеми его зловредными приспешниками пришлось, подобно мне, бежать за границу. Наша ошибка заключалась в том, что мы хотели ускорить событие, но тем не менее настали дни, когда народ оценил наше дело. Людям, боровшимся за веру и свободу на западе Англии, воздали должное. Кости людей, брошенных палачами в помойные ямы, были вынуты и преданы погребению. В молчаливой скорби несли эти останки и хоронили на хорошеньких деревенских кладбищах, где они покоятся и теперь. Людей этих похоронили в их родных деревнях, близ гор Мендипса и Квантока, над ними звонят родные колокола, которые они слушали в детстве и которые их призывали к молитве. И почивают они в земле сырой, как дети на груди любящей матери. Да почивают же они в мире!
Я не буду говорить больше о себе, милые дети. И без того я говорил слишком много о себе. Я обещал вам рассказать, как происходила война на западе Англии, и исполнил своё обещание. Нет-нет, не просите меня, я не скажу ни слова более. Ах, хитрые дети! Вам известно, что старый дед болтлив. Если я не удержусь от соблазна и расскажу вам, как я ехал в Фешинг, то мне придётся рассказать и о том, как я состоял на службе у императора, как я попал ко двору Вильгельма Оранского и как мы во второй раз высадились на западе Англии. Эта вторая высадка была много удачнее первой. Но ничего этого я вам рассказывать не буду. Нет-нет, ни слова более. Теперь весна, вам, плутишки, надо гулять. Бегайте, развивайте свои силы; чего вам торчать возле старого деда и слушать его россказни? Вот если я доживу до будущей зимы и если мои ревматизмы меня помилуют, тогда дело другое; опять мы начнём разговаривать о прошедших временах.
Скажу вам только несколько слов о судьбе лиц, речь о которых шла в этом рассказе. О некоторых я не могу ничего сказать, так как потерял их из виду. Что касается вождей восстания, то они отделались гораздо легче, чем их последователи. Палачи и мучители были не столько жестоки, сколько жадны и освобождали многих за взятки. Грей, Бюйзе, Вэд и другие купили себе жизнь ценою имущества. Фергюсону удалось бежать. Монмауз был казнён в Тауэре, и в последние минуты в нем проснулась доблесть, которая вспыхивала в нем по временам, несмотря на слабый характер. Это была вспышка угасавшего огня. Мои мать и отец дожили до лучших дней. Они увидали торжество протестантской веры, Англия стала защитницей Реформации на всем материке Европы. Я вернулся на родину в Хэвант три года спустя и нашёл там все по-старому. Только в чёрных косах моей матери появилось много серебряных нитей, да и отец состарился. Заботы и огорчения не прошли для него бесследно. На лице его появилось много морщин, да и ходит он более сгорбившись, чем прежде. Родители мои до самой кончины жили душа в душу. Я вам говорил уже, что он был пуританин, а она церковница, но это не мешало им любить друг друга. Глядя на них, я проникался надеждою, что религиозная вражда, свирепствовавшая в Англии, исчезнет наконец. Родители мои своим примером доказывали, что можно быть преданным своей вере и в то же время любить и уважать представителей других религий. Настанут дни, когда церковь и пресвитерианство станут родными сёстрами, когда они перестанут ненавидеть друг друга и будут работать для одной высокой цели. Пусть они соперничают друг с другом, но не пиками и пистолетами; не судами и тюрьмами должно сопровождаться это соперничество, пусть каждый из нас прославляет свою религию благочестивой жизнью и добрыми делами. Пусть каждый из нас будет добр, справедлив и сострадателен к своим ближним, тогда соперничество английских церквей перестанет быть проклятием и превратится в благословение.
Рувим Локарби прохворал несколько месяцев и наконец выздоровел. Майор Огильви выхлопотал ему полное помилование. Когда волнения улеглись, он женился на дочери покойного Стефена Таймвеля. Рувим до сих пор живёт в Таунтоне и считается богатым и почтённым гражданином. Тридцать лет тому назад у него родился сын, маленький Михей Локарби, а на днях меня уведомили, что у этого Михея родился новый Михей. Надеюсь, что он будет хороший боец за веру и свободу.
О Саксоне мне пришлось слышать не раз. Он отлично пользовался своим влиянием на герцога Бофорта. Благодаря герцогу его назначили начальником экспедиции в Виргинию. Нужно было наказать дикарей, которые истязали наших колонистов. Сражался Саксон с дикарями с большим успехом. Он сумел перехитрить самых лукавых их вождей, и память о нем живёт среди индейцев до сих пор. Индейцы ему даже дали почётное прозвище; по-нашему это прозвище означает «Длинноногий хитрец с крысиным глазом». Наконец Саксон загнал индейцев далеко в пустыню. За его заслуги ему подарили имение, в котором он и поселился. Впоследствии он женился и провёл остаток своей жизни мирно и спокойно, разводя табак и обучая военному искусству своих многочисленных детей. Дети вышли, говорят, все в него, такие же длинные и худые. Теперь в газетах пишут, что из наших океанских колоний образуется в будущем громадное, могущественное государство. Если это сбудется вправду, то в образовании этого государства примут немалое участие молодые Саксоны и их дети.
Дай Бог, чтобы заокеанские Саксоны никогда не ожесточали своих сердец против маленького острова. Дай Бог, чтобы они никогда не забывали, что этот остров был их колыбелью.
Соломон Спрент, как вам уже известно, женился и жил долго и счастливо, на радость всем своим друзьям. Я получил от него письмо, ещё будучи за границей. Соломон сообщал, что к его флоту прибавились две маленькие лодочки. Я, конечно, понял, что речь шла о детях, которые у него родились. Умер он таким образом: однажды зимою к моему отцу пришли от Соломона Спрента. Отец поспешил к нему. Старик сидел в постели. Рядом на столике стояла бутылка с ромом и коробка с табаком. Старик тяжело дышал и был в унынии. На коленях у него лежала раскрытая Библия.
— Трюм у меня пробит и быстро наполняется водой, — сказал Соломон. — Не успеваю выкачивать воду; того и гляди, пойду ко дну. По правде сказать, я был плохим моряком и вот теперь, когда час настал, чувствую себя совершенно разбитым.
Отец пригляделся к истомлённому лицу больного, прислушался к его тяжёлому дыханию и спросил:
— Но в каком положении душа?
— Ах, друг, — ответил Соломон, — душа — это груз, который мы везём в своём трюме, но сделать с этим грузом ничего не можем, так как не мы его грузили. Я старался слушать команды, я старался выполнять все десять предписаний, но кто может поручиться, что я не сбился с фарватера и что меня не отдадут под военный суд?
— Надейтесь не на себя, а на Христа! — ответил отец.
— Ну, конечно, — подтвердил моряк. — Христос управляет рулём. Я всю свою жизнь старался наблюдать за порядком в своём корабле и строго следил за погодой. Думаю, что за это меня не накажут. Грустно мне что-то, друг, и вся моя надежда на то, что в океане Божьего милосердия нет, как говорят, дна. А скажи, друг, веришь ли ты в то, что вот это моё тело снова восстанет?
— Нам поведено Богом верить в воскресение мёртвых, — ответил отец.
— Мне, главное, своей татуировки жалко, — ответил Соломон. — Татуировку эту я сделал в Вест-Индии, когда состоял под командой сэра Христофора. Жаль мне с ней расставаться, да и шабаш. Я, друг, ни к кому не питал ненависти. Я даже к голландским морякам злобы не имею, хотя мне пришлось с ними три раза воевать. Они мне одну из мачт оторвали и самого чуть не повесили. Правда, мне пришлось продырявить дырки в некоторых из них, но ведь это сделано в честном бою и по долгу службы. Вот пил я тоже, но на службу пьяным никогда не являлся и команду исполнял в точности. Когда бывали деньги — всегда с бедными товарищами делился. Насчёт девок — говорить нечего. Не любил я с ними путаться. Моя Феба пожаловаться на меня не может; чужим судам сигналов не подавал. Возьми-ка, друг, мои бумаги, вон там, на полке. Может быть, меня сегодня же ночью позовут к ответу перед главным Адмиралом. Я не боюсь, что он велит меня запереть в трюм. Я хоть и бедный матрос, но знаю, что Он мне обещал своё милосердие, и крепко надеюсь на него.
Отец мой просидел со стариком несколько часов и старался всеми силами его укрепить и утешить. Силы больного быстро падали. Наконец отец собрался уходить. Около
Соломона стояла его верная жена. Отец пожал исхудавшую, тёмную руку старого Матроса.
— Я надеюсь снова с вами увидаться, — сказал он.
— Увидимся в небесном океане, — ответил умирающий.
Предсказание это оказалось верным. Рано утром жена Соломона наклонилась над ним и увидала на его лице весёлую и радостную улыбку. Старик приподнялся на подушках, тронул себя за голову, а затем, опустившись снова на постель, заснул тем сном, от которого просыпаются только для вечности.
Вы меня спросите, конечно, что стало с Гектором Мэротом и тем странным корабельным грузом, который вышел из гавани Пуля. Достоверного на это счёт ничего не имеется. Только несколько месяцев после отхода корабля пошли странные слухи. Слухи эти пустил капитан Илия Гопкинс, командир бристольского судна «Каролина». Капитан Гопкинс возвращался из наших колоний в Англию, и ему пришлось попасть в туманы и бороться с противным ветром. Однажды ночью его судно кружилось среди мелей. Туман был так непроницаем, что капитан Гопкинс с трудом различал мачты собственного корабля. И вот в эту-то ночь произошёл странный случай. Капитан и матросы «Каролины» стояли на палубе и вдруг услыхали многоголосый хор. Сперва звуки были слабы и неясны, но затем стали приближаться и, наконец, раздались совсем близко. Потом пение стало удаляться постепенно и в конце концов замолкло вдали. Некоторые матросы решили, что это дьявольское наваждение, но капитан Гопкинс, рассказывая об этом, прибавлял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85