Если это произошло позже, то монеты, которые мы нашли, были бы более позднего периода. Монеты Нового Света не оставались там надолго. Испанцам нужна была буквально каждая монета, чтобы сохранить свою страну на плаву. Однако у нас нет записи об испанском корабле, потонувшем в этом районе Бермуд между 1710 и 1720 годами.
– Но ведь испанские монеты мог везти не обязательно испанский корабль, не так ли?
– Конечно. Испанские монеты являлись международной валютой. Ими пользовались все страны. Но у нас нет ни одной записи о каком-либо ином корабле, затонувшем в этом районе в первые десятилетия 1700-х годов.
– Это может оказаться и хорошим признаком, не так ли? Значит, корабль так и не был найден.
– И хорошим, и плохим. Из этого следует, прежде всего, что мы должны начать с нуля. Есть основания предполагать, что он затонул ночью. Если были уцелевшие, – а я в этом сомневаюсь, – они не имели ни малейшего представления о том, где оказались. Они были слишком озабочены спасением собственной жизни и, конечно, не думали о грузе. Так что, какие бы ценности ни ушли под воду с этим кораблем, возможно, они и по сию пору покоятся на том же месте.
– И это могло быть...
– Трудно сказать. В соответствии с записями, между 1520 и 1800 годами испанцы вывезли ценностей примерно на двенадцать миллиардов долларов. Около пяти процентов этого количества исчезло во время кораблекрушений, а примерно половина того, что было потеряно, впоследствии обнаружилась. Таким образом, по самым грубым подсчетам, около трехсот миллионов долларов до сих пор лежат на дне. Даже с учетом инфляции за двести лет это составляет внушительную сумму – свыше миллиарда. Было бы прекрасно, если бы это соответствовало истине. Сложность состоит в том, что все служащие коррумпированы и на каждый доллар зарегистрированного таможней товара приходится, возможно, еще один доллар, вывозимый контрабандистами.
– Чтобы избежать налогов?
– Специального налога. По закону король Испании взимал двадцать процентов стоимости любой вещи, независимо от того, кому она принадлежит. Бизнесмен, торговавший европейскими товарами за золото Нового Света, все равно должен был выложить так называемую королевскую пятую. Было гораздо дешевле подкупить какого-то чиновника, чтобы он не заметил нескольких вещей, чем отдать двадцать процентов их стоимости королевской казне.
– Это объясняет одну проделку с якорем, – сказал Сандерс. – Я как-то наткнулся в “Джиогрэфик” на историю о капитане, который отлил якорь из золота и закрасил его черной краской.
– Точно. Его повесили. Все дело в том, что нет способа проверить, какой на корабле груз. Ведь было же такое, и не раз, что половина спасенного груза с потонувшего корабля стоила больше, чем все записанное в его декларации. Ведущий корабль флотилии, так называемая капитана, мог иметь на борту зарегистрированных грузов на три миллиона долларов. Но это не капитана: с этим кораблем не было никакой флотилии. Возможно, этот корабль доставлял домой часть людей, спасшихся в 1715 году. И возможно, там была часть спасенных сокровищ. Но тогда должна была быть какая-то запись – если не здесь, то в Кадиксе или в Севилье – о спасшихся, уехавших из Гаваны и закончивших путешествие здесь. Но таких записей не найдено. – Трис полез внутрь своего водолазного костюма и вынул овальную пластину золота. – А вот еще другая загадка.
– Монета?
– Нет. – Трис передал предмет Сандерсу. – Медальон. На медальоне была изображена голова женщины и буквы “S. С. О. Р. N.”.
– Я думаю, что это Святая Клара, – сказал Трис. – “О. Р. N.” по-латыни – “ora pro nobis”. “Святая Клара, молись за нас”. Посмотрите на обороте.
Сандерс перевернул медальон. Обратная сторона была чистая, за исключением инициалов “Е. F.”.
– Те же самые инициалы!
– Точно. Утром я переворошил горы бумаг, но так и не смог найти ни одного офицера, дворянина или капитана с этими инициалами.
Сандерс вернул медальон Трису.
– Может быть, это был подарок кому-то.
– Черт подери, не похоже. Никто не отдает кому-то вещи такого рода.
Трис засунул медальон и монету куда-то вглубь своего водолазного костюма, выключил верхний свет и запустил движок. Он послал Сандерса вперед поднять якорь и, когда услышал клацанье железной цепи о палубу, круто рванул руль влево и направил лодку в море.
Сандерс вернулся в кокпит и спросил:
– Что же мы будем делать теперь?
– Подержимся подальше от этого места пару деньков, пока я попытаюсь понять, что, черт подери, может быть под “Голиафом”.
– Клоше...
– Да. Теперь он знает, что я тоже заинтересован, и он просто обязан в ближайшее время поднять бучу. Для вас обоих, наверное, лучше всего было бы упаковать вещи и вернуться домой. Вряд ли он предпримет что-то против меня, но уж вас не оставит в покое.
Сандерс не ответил; он знал, что Трис прав. Чувство самосохранения подсказывало, что следует уговорить Гейл улететь домой на первом же самолете сегодня утром. Вряд ли Клоше контролирует воздушное пространство. Если кто и мог совладать с ним, так это Трис, а уязвимость Сандерсов послужила бы ему лишней помехой.
Но он не мог согласиться с собственной логикой. Если он уедет, это будет означать, что он лгал себе всю жизнь. Его мечты и амбиции: работа с Кусто, путешествия вокруг света для “Джиогрэфик” – можно считать фантазиями мечтателя, не покидающего любимое кресло. Здесь же представлялся шанс сделать что-то, чего он не делал никогда прежде, шанс идти по лезвию бритвы, а не скользить по жизни в качестве наблюдателя. Сопровождающий эту авантюру риск был настоящим, непритворным и предвещал интереснейший жизненный опыт. Кроме того, если на “Голиафе” обнаружится клад, наградой может стать... Сандерс даже не стал пытаться вести подсчеты.
Он поглядел на Триса, затем на палубу, пытаясь сформулировать вопрос, и в конце концов произнес:
– А что, если там, внизу, пропасть золота?
– Мы получим истинно королевское удовольствие поднять его из всей этой кучи взрывчатки.
– Нет... я имею в виду, что, если мы на самом деле доставим его наверх?
– Ну, тогда... – Трис остановился и улыбнулся Сандерсу. – Я вижу, как в вашем мозгу начинают проворачиваться шестеренки. Хорошо. Испытываю искушение солгать вам, убедить, что вам лучше уехать, но это не в моих правилах. Я думаю, если человек хочет рискнуть, не мое дело его останавливать. Тогда мы поступим следующим образом: мы едем в Бюро регистрации кораблекрушений и подаем прошение на приобретение лицензии.
– Вам нужна лицензия?
– Конечно, чтобы можно было нырять в район любого кораблекрушения. Лицензия действует в течение года. Мы могли бы сказать, что работаем с “Голиафом”, район которого открыт для всех, и не возиться с лицензией. Но я все же буду просить лицензию, чтобы все было по закону. Они еще никогда мне не отказывали. В лицензии нас оформят полноправными партнерами. Обычно лодка считается самостоятельным физическим лицом.
– А что это означает?
– Лодка считается владельцем акций, чтобы обеспечивать оборудование и ремонты, участвовать в обсуждениях в планировании затрат. Все такое. Но мы не будем на сей раз беспокоиться об этих вопросах. Мы обсудим лишь разделение затрат. Так что вы и ваша жена разделите свои расходы пополам или как вам это будет угодно. Все, что бы мы ни нашли, по закону принадлежит Бермудам, но до тех пор, пока у них нет оснований считать нас разбойниками, они не будут лезть в наши дела бесцеремонно. То, что захочет получить в свое владение Управление наследием исторических кораблекрушений на Бермудах, оно заставит нас предложить ему. Если там окажется что-нибудь, что они действительно страстно хотят получить, мы должны будем принять их предложение, которое определяется арбитром, назначенным – кем бы вы думали? – конечно, проклятым правительством. То, за что им не захочется платить, они вернут нам, и мы сможем распоряжаться этими вещами в свое удовольствие.
– Продать?
– Возможно. – Трис помолчал. – Но я должен сказать вам сейчас, даже если мы пока просто мечтаем, – именно тогда мы можем дойти до рукопашной.
Сандерс изумился.
– Из-за продажи?
– Именно. У нас с вами есть разница в целях. Мне не нужны деньги, а вас, как я представляю, они интересуют. Я забочусь о сохранении находок в первоначальном состоянии, а вы мало что знаете о том, как обращаться с объектами кораблекрушений.
Это замечание укололо Дэвида.
– Меня можно научить, – сказал он с некоторым вызовом.
– Может быть, – рассмеялся Трис. – Так или иначе, при нынешнем состоянии рынка, возможно, мы ничего не сможем продать. Подонки!
– Кто?
– В конце пятидесятых и начале шестидесятых люди находили массу вещей. Это когда я нашел свой первый корабль, а Вагнер – восемь кораблей 1715 года. Все хотели иметь испанское золото, поэтому несколько сукиных сынов поумнели и начали его подделывать. Это достаточно легко, а подделку трудно отличить. Возраст золота нельзя определить с помощью углеродного метода, а современная технология позволяет любому негодяю изготовить великолепную испанскую монету.
– А вы можете выявить подделку?
– Иногда, но это трудно. В прошлом году мне позвонили из Музея Форрестера. Профессор Пибоди хотел, чтобы я приехал и посмотрел кое-какие вещи. Он не сказал мне, в чем дело, но я догадался, что он почуял недоброе, иначе с чего бы он захотел оплатить мне весь путь до Делавэра. Я поглядел на монеты и, черт меня подери, не нашел в них ничего сомнительного. Но я знал, что-то должно быть не так. Я засел в комнате, глядя на проклятые монеты, и так провел целую неделю. Они были безупречны! Я начал говорить с собой, спорить с собой по поводу каждого штриха на каждой монете. И наконец нашел ответ. На всех монетах была буква “Р”. Это была марка изготовления, она означала, что они были отчеканены в Потоси в Перу. Сейчас это Боливия. А на одной из монет я обнаружил дату: “1621”. Вот и все...
– Что “все”?
– Завод в Потоси не выпустил ни одной золотой монеты до конца 1650-х. Мы схватили негодяя за руку, прямо на месте преступления, можно сказать. Оказалось, что он тратил тысячи долларов, покупая золото в Европе и отливая монеты.
– Для чего?
– От продажи подлинного испанского золота можно получить неплохую прибыль. Хороший королевский дублон может быть оценен в пять тысяч долларов. У меня был брусок, всего сорок восемь унций золота – даже по двести долларов за унцию это меньше, чем десять тысяч, а мне предложили за него сорок тысяч. Но у этого парня была работа посложнее. Он подделывал монеты, чтобы убедить людей, что он нашел остатки кораблекрушения, которое долго разыскивал: “Сан-Диего”, затонувшего в 1580-е годы. Он убедил в этом нескольких людей и вытягивал из них деньги для своей корпорации. Он называл ее “Дублоны, Инкорпорейтед”. Думаю, что его в конце концов поймали на мошенничестве.
– Его монеты были пущены в обращение?
– Вот здесь и зарыта собака. Никто не может быть ни в чем уверен. Но даже если его монеты и не были в денежном обращении, мог объявиться кто-то другой и с еще лучшими монетами. Сейчас нельзя даже надеяться продать монету или золотой брусок, не получив на них документы из Смитсоновского института и каждого агентства, какие существуют по этим вопросам в мире. Я видел на аукционах монеты, которые не могли стоить более пятнадцати долларов. Они сделаны на Филиппинах. Сожмите такую монету посильнее, и вы сотрете с нее дату изготовления. Пробиться стало настолько трудно, что некоторые парни – прямые, честные парни, владеющие подлинными вещами, вынуждены продавать испанские монеты дантистам, которые расплавляют их для изготовления пломб. Монеты трехсотлетней, четырехсотлетней давности, источающие аромат истории, находят место в дырявом зубе какой-нибудь пожилой леди.
– А что мы можем сделать с тем, что найдем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39