Она может в тебя по уши влюбиться, но все равно мужу верной останется. С такими опасно иметь дело, если что, может и в петлю голову сунуть, я на свою душу грех брать не собираюсь.
– Дочка остается, – Герман подмигнул Сереброву.
– Она жизнью уже немного тертая, хотя воспитывалась в строгости. Деньги любит, но мужчин настоящих у нее не было, я сразу это почувствовал.
– Кого ты относишь к настоящим мужчинам?
– До двадцати пяти лет, Герман, настоящих мужчин не бывает.
– А верхний предел какой?
– Верхнего предела, мой друг, не существует.
Мужчиной можно оставаться и в восемьдесят, и в девяносто. Мужчине столько лет, на сколько он себя чувствует.
– А женщине?
– Женщине лет столько, на сколько она выглядит.
– Что на завтра?
– Ложись пораньше, с утра поедем на автодром совершенствовать навыки вождения, – и, не дав Герману что-либо возразить и спросить, что к чему, Серебров вышел из машины.
«Черт знает что такое! Квартиру снял, газету изготовил, фотографии на компьютере час собирал по крупицам, от одного идиота мундир, от другого нормального человека, пусть он извинит меня за святотатство, звезду Героя России. Голову от Сереброва приладил и все на фон шасси стратегического бомбардировщика поместил. А он пять минут генерала в квартире подержал и, кажется, даже вспоминать о ней больше не собирается».
* * *
Генерал Кабанов после вчерашнего еще спал, а Кристина уже поднялась.
Мать удивленно уставилась на дочку:
– Чего это тебя ни свет ни заря с постели подняло?
– На занятия.
– Какие?
– По вождению.
– Врешь, не бывает занятий по воскресеньям, у тебя только по будням.
– Мне полковник Кречетов пообещал на своей машине дать потренироваться, у него тоже «Волга».
– Если Кречетов, то иди.
– Мама, даже если бы это был кто-то другой, мне уже двадцать один год, и твое счастье, что ты обо мне многого не знаешь.
– Договоришься у меня!
Выходя из подъезда, Кристина дала себе зарок, что будет держать себя с полковником Кречетовым строго. Как любил говорить ее отец, «следует соблюдать дистанцию».
Но это не удалось ей с самого начала. Женщине тяжело отказать, если мужчина любезен с ней. Серебров распахнул дверцу машины, не дал Кристине даже прикоснуться к ручке. Мягко прикрыл дверцу.
– Я пока ехал, уже все разузнал, где у вас автодром, где у вас магазин, где у вас ресторан.
На автодроме Серебров передал Кристину под опеку Германа, а сам, устроившись на лавочке, принялся сочинять речь для генерала Кабанова, которую тот должен будет произнести в эфире. В подобном жанре Сергей раньше никогда не работал, но ему даже не понадобились ни записи выступлений других кандидатов в депутаты, ни газетные статьи.
Серебров рассудил так: самое важное и нужное само остается в голове, а второстепенное забывается.
Все, что ему запомнилось из случайно услышанных выступлений, все, что запало в память с мельком виденных листовок, он свел воедино. Получилось вполне прилично, главное – коротко и доходчиво.
"Выступление должно напоминать куплетик идиотской песни, лишенной смысла. Единственное требование – чтобы слова, как гвозди, забивались в мозг.
И мне это, кажется, удалось".
Сереброву хорошо работалось на лавочке, несмотря на шум двигателей машин, мучимых неумелыми водителями. Он любил работать на улице, сливаясь с городом.
Герман оказался хорошим инструктором, главным образом благодаря соблюдению правил поведения, сформулированных для него Серебровым.
– Ты инструктор, и поэтому не должен приставать к женщине: не клади ей ладонь на колено, не придерживай за плечи, – предупреждал его Серебров.
– Это будет тяжело сделать, – признался Богатырев.
– Есть хороший прием, как избежать соблазна.
– Какой же?
– Он действует безотказно. Представь, что рядом с тобой сидит мужчина. Веди себя с женщиной так, как вел бы себя с мужиком.
– Так что, и матом ругаться можно? – съехидничал Богатырев.
– Про себя можно ругаться самыми страшными словами. Кстати, это один из приемов политических выступлений, его, сам того не зная, использует Кабанов. Он не умеет думать без матерщины, но генеральские должности приучили его время от времени в публичных местах избегать мата. Поэтому вместо непристойных слов он делает паузы, проговаривая эти слова в голове. От этого его речь кажется размеренной, и люди уверены, что он тщательно обдумывает каждое слово. Мат не звучит, но эмоциональная окраска остается.
– Нет, Кристина, не так, – говорил Богатырев, когда женщина вновь включала не ту передачу, и тут же задерживал свою ладонь над ее пальцами, не решаясь прикоснуться к ним.
– Как? – Кристина доверчиво смотрела на Богатырева.
– Первая передача в «Волге» включается вот так, – и Герману приходилось браться не за набалдашник, а за рычаг. Его словно током ударило, когда его пальцы скользнули по ноге женщины. – Извините, – пробормотал он.
– За что?
Герман смутился.
– Я и не заметила, – весело отвечала Кристина, ее забавляла нерешительность инструктора. Все она прекрасно замечала и понимала.
Герман набычился и попытался представить на месте соблазнительной женщины мужика. Удавалось это с трудом, но наконец Герман сумел представить рядом с собой Сереброва, его-то видеть на переднем сиденье уже приходилось.
«Рядом со мной – мужик, – убеждал себя Герман, – даже не Серебров, а просто мужик, грязный, потный. У него волосатые ноги и волосатая грудь, а волосы черные, кучерявые, такие жесткие, что пробиваются сквозь материю рубашки», – воображаемое зрелище и впрямь было отвратительным.
– Вы на меня так странно смотрите, будто я делаю что-то не так, – изумилась Кристина.
Только что ей удалось безукоризненно заехать на стоянку, обозначенную полустертыми линиями на растрескавшемся асфальте, и она ждала похвалы.
– Вы молодец, у вас все хорошо получается.
В машине было жарко, солнце нещадно нагрело черный кузов. Кристина вышла наружу, присела на багажник и долго сомневалась, можно ли курить при друге ее отца.
– Это ничего, если я закурю? – наконец-то поинтересовалась она у Сереброва, доставая пачку сигарет.
Сергей пожал плечами и щелкнул зажигалкой:
– Каждый выбирает свою судьбу сам. Я бы не советовал курить вам, но ничего предосудительного в этом не вижу. Женщинам настолько же не пристало курить, как и мужчинам, – сказал Серебров и закурил сам. – На сегодня занятие закончено.
– Спасибо, я многому научилась.
– Герману спасибо, но запомните: человека невозможно научить, – сказал Серебров, – он учится сам.
Если вы не против, то можете потренироваться за городом, мне как раз нужно заехать в одно место, – и глаза Сереброва сделались отстраненно-грустными, словно он увидел что-то недоступное взору других.
– Я с удовольствием.
Кристине, честно говоря, не хотелось расставаться с Серебровым. Она чувствовала себя защищенной, ей почему-то казалось, что, если рядом с ней будет сидеть этот мужчина, годящийся ей по возрасту в отцы, она никогда не попадет в аварию.
– Я буду ехать очень осторожно, – предупредила Кристина.
– Хорошо. Потому что мне важно попасть в нужное место именно сегодня, это такой день…
Все сели в машину. Кристина – за руль. Герман на заднем сиденье чувствовал себя неуютно; он сам недолюбливал женщин за рулем и был уверен, что Кабанова-младшая врежется если не в первый столб, то уж в десятый – наверняка.
– Поехали, – скомандовал Серебров, но сделал это мягко.
Кристина старательно исполняла все, чему ее учили в автошколе и на автодроме. Перед тем как выехать на улицу, она заволновалась, смотрела то влево, то вправо.
– Кристина, – сказал Серебров, – никому не хочется умирать. Никому не хочется стукнуть свою машину, поэтому, если ты не пропустишь того урода на джипе, он притормозит сам.
Когда молодая женщина увидела, что правила игры, предложенные другом отца, действуют и джип действительно притормозил, ей стало легче. В руках, в ногах появилась уверенность.
– Налево. Направо, – командовал Серебров.
Вскоре машина оказалась за городом. Этих мест Кристина не знала, она редко выбиралась за пределы кольцевой дороги.
– По шоссе ехать куда легче, чем по городу.
– Конечно. Только не разгоняйся слишком сильно и не обращай внимания на тех, кто подгоняет тебя.
Ты едешь на пределе дозволенного и не поддавайся на провокации.
С полчаса машина петляла, то съезжая по развязке на другое шоссе, то вновь забираясь по съезду на насыпь.
– Теперь – прямо, – и вновь глаза Сереброва сделались туманно-стеклянными.
Рука сильно сжала подлокотник, и Кристине показалось, что полковник Кречетов забыл о ее существовании.
Вдоль дороги потянулась однообразная кладбищенская ограда. Новые кладбища всегда ужасали Кристину, огромные, бесконечно длинные, с множеством одинаковых памятников.
Когда машина поравнялась с воротами, Серебров негромко сказал:
– Направо. И притормози у навеса.
Он вышел к полосатому сине-белому навесу, трепетавшему на ветру. Под ним расположился торговец цветами, венками, свечками. Имелись в продаже и маленькие лопатки, грабельки. Здесь можно было купить все, что может понадобиться человеку, приехавшему проведать могилу на кладбище, даже наборы кисточек и краски.
– Двадцать белых роз, – вздохнул Серебров.
Герман, сидевший на заднем сиденье, наклонил голову, чтобы Кристина не заметила его улыбку.
– Если вы будете оставлять их на могиле, – посоветовал продавец, – то поломайте стебли. Бомжи здесь ходят, цветы с могил воруют, потом в городе продают за полцены.
– Да, хорошо, – рассеянно отвечал Серебров. – И еще три цветка, пожалуйста, отдельно.
Он вернулся к машине с охапкой белых роз, три алых подал генеральской дочке, сделал это, даже не глядя на нее.
Новые кладбища хороши тем, что на них можно заехать на машине.
– Прямо, все время прямо, – закрыв глаза, говорил Серебров.
– По кладбищу?
– Да. Если хотите, Герман сядет за руль.
Пристроив цветы под лобовым стеклом, Кристина поехала по кладбищу. Мелькали памятники. Женщина ужаснулась, как много людей умирает, даты почти не отличались друг от друга.
Серебров не открывал глаза. Кристина не видела, что Герман пропустил руку между спинкой сиденья и дверцей и держит Сергея за локоть. После небольшого холма, когда справа заблестела молодыми березками аллейка, Герман сжал пальцы.
– Теперь направо, – безучастно произнес Сергей Владимирович, прижимая охапку цветов к груди.
Кристина покорно свернула. Через пятнадцать секунд Герман опять сжал пальцы на локте Сереброва.
Тот тихо произнес, так и не открыв глаза:
– Здесь.
И лишь когда машина замерла, когда замолчал двигатель, Сергей посмотрел в стекло.
– Да, – тихо проговорил он, – вот мы и приехали.
Рядом с машиной возвышалось изящное надгробие из белого мрамора, выгодно отличавшееся от остального пейзажа. Каменная глыба, в которой был просечен сквозной крест и строгая надпись: «Ядвига Биганская». Дату рождения и дату смерти Кристина рассмотреть не успела: Серебров закрыл ее букетом белых роз.
– Кто это? – спросила генеральская дочка.
– Это его секрет, – притворно вздохнул Богатырев, – большая любовь.
– Он даже с закрытыми глазами нашел дорогу к могиле.
– Сердце вело его.
Серебров присел на бортик могилы и гладил ладонью цветы так, словно это были нежные женские волосы. Ветер свистел над кладбищем, гнул тонкие березки, буквально пел, вырываясь на свободу сквозь прорезь мраморного креста. Кристина не почувствовала основательности вечного покоя, которая ощущается на старых кладбищах. Чуть тронутый травой песок, венки, недостроенные памятники, временные деревянные кресты, ни одного большого дерева. Кладбище еще жило, и подпитывала его смерть.
– Дорогая моя, – шептал Серебров так, чтобы его могли слышать в машине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44