..
Странный, странный тип этот Гаро!
Поляроидный снимок занимал центральное место на внутренней крышке чемодана, но вовсе не скучал в одиночестве. Со всех сторон он был обклеен лейблами, а лучше сказать – логотипами, срезанными с бумажных упаковок какого-то продукта. «МОЛОКО» – вычислил Сардик после непродолжительного двухминутного раздумья, уцепившись за французский вариант «LAIT» (в школе он когда-то изучал французский). «Lait», несомненно, относилось к Шарлеруа во франкоговорящей части Бельгии; были еще иероглифические и арабские надписи, и надписи латиницей – иногда с изображением пятнистой коровы, кувшина, стакана или свободно льющейся молочной струи. Иногда изображения не было вовсе, но всегда указывалась жирность.
Гаро любит молоко.
Или это его страшила-кот любил молоко? И где он сейчас? Ах, да! – почил в бозе. А картонки остались.
Странный, странный тип этот Гаро!..
Уже после несанкционированного постыдного обыска Сардика так и подмывало порасспросить Гаро о молочном вернисаже на крышке чемодана. И о доминошных костях. И о коте заодно – особенно о коте. Но расспрашивать означало бы выдать себя, поэтому Сардик и держал рот на замке. Даст бог, когда-нибудь все разъяснится ко всеобщему удовлетворению.
Со временем многое и вправду разъяснилось.
Гаро жил довольно скромно, питаясь в основном хлебом и молоком (!), исправно вносил плату за аренду, женщин не водил (котов, впрочем, тоже). Почти все свободное время он отсиживался в своей комнате, выстраивая длинные ленты из костяшек домино: чтобы потом опрокинуть одну, а уже эта одна опрокинет все последующие. Первое время Сардик вздрагивал от грохота костей, а потом привык. Как привык к тому, что звонок в мастерской больше не работает. И периодически вышибает пробки, и то и дело возникают перебои с освещением. И с текущим холодильником – тоже. Хорошо еще, что у меня нет телевизора, думал Сардик, иначе телевизор обязательно бы взорвался.
Альтернативой упражнениям с доминошными костями служил сон. Гаро спал много дольше, чем положено молодому человеку двадцати пяти лет. И даже тридцатипятилетнему мужчине, если исходить из поляроида. Однажды вечером Гаро заснул прямо на кухне, перед стаканом молока. И Сардиком, который рассказывал ему о новой картине, к которой приступил три недели назад. Картина называлась довольно пафосно – «Воркующий рыцарь» и призвана была явить миру нового Сардика. Сардора Муминова – философа-дуалиста, яростного новатора (не чурающегося, впрочем, всех культурных достижений, выработанных человечеством); святого, борющегося с искушением страсти; нежного любовника, чья жизнь подчинена служению Прекрасной Даме. Таким хотел видеть себя Сардик. Таким он, по большому счету, и был.
Вот только ни одна из женщин до сих пор не заметила этого. Не захотела принять его дар.
А еще негодяй Гаро – взял и откинулся, обормот!..
Сардику немедленно захотелось растрясти уборщика, вернуть спящего к действительности, но он не сделал этого. Все дело было в лице уснувшего Гаро: раз зацепившись за него, Сардик так и не смог больше отвести глаз, все глубже и глубже погружаясь в тайную жизнь этого лица.
Совсем другой Гаро предстал перед Сардиком.
Не простейшее, не примитив, не пастух, коротающий время с овцами, не уборщик в офисе и даже не исполнитель мелодий на трехструнном сямисэне.
Совсем нет.
Такое лицо могло принадлежать только философу. И не доморощенному, как Сардик, а самому настоящему, и совсем не важно было – дуалист он или, напротив, монист. Или еще кто-то. Важно было, что люди с подобными лицами создают целые направления. Целые школы, которые меняют представление человека об окружающем мире.
Но не прошло и минуты, как лицо Гаро снова изменилось, и он стал похож на поэта, а потом (благодаря отвердевшим скулам, и выпятившемуся подбородку, и неожиданно возникшей складке между бровями) – на полководца. А потом Гаро стал китайцем, а потом – метисом, а потом у него вдруг стала пробиваться борода: она росла и росла и, сложившись в затейливый ассирийский узор, вдруг исчезла. А потом на лице Гаро возник шрам, какие получают в уличных драках, но вскоре исчез и он – и Гаро опять стал интеллектуалом. В голове Сардика зашумело, она наполнилась самыми разнообразными (в основном – незнакомыми) звуками. Это были обрывки музыки, и обрывки каких-то разговоров на непонятных языках, и треньканье каких-то музыкальных инструментов, трамвайных звонков и автомобильных клаксонов; шорох листвы, плеск волн, пение птиц, невнятное бормотание улицы, а потом (заслушавшись, Сардик так и не узнал, сколько же времени прошло) Гаро открыл глаза. И снова стал Гаро-простейшим и – как ни в чем не бывало – сказал:
– Эта твоя картина – не просто картина.
– Что? – Сардик никак не мог прийти в себя после нахлынувших на него видений, но спросить о них Гаро не решился. – О чем ты говоришь?
– О картине. Хорошо, что ты ее рисуешь.
– Что, получу за нее сумасшедшие деньги? – после долгой паузы произнес Сардик.
– Почему деньги? Необязательно деньги. Деньги – тьфу! Сегодня нет, а завтра будут. Сегодня есть, а завтра испарились…
– Так я продам картину?
– Если будешь думать о том, чтобы продать, – никогда не продашь.
– Странный ты все-таки человек, Гаро.
Гаро отпил молоко из стакана и, прищурившись, посмотрел на Сардика:
– Зачем странный? Самый обыкновенный.
– Живешь здесь больше месяца, а толком о себе не рассказал. И никто к тебе не ходит…
– Кому же ходить? Я здесь никого не знаю.
– А сколько ты уже в Питере?
Гаро поднял глаза к потолку, а потом по очереди загнул большой, указательный и средний пальцы:
– Раз, два, три… Три полных года. И уже прошла половина четвертого.
– Вот видишь, три года. А друзей не нажил. У тебя хоть девушка есть?
– Девушка? – Гаро мечтательно улыбнулся и сразу стал похожим на себя самого – с поляроидного снимка с котом. – У меня была девушка. Очень красивая, очень добрая. Из города Китакюсю, префектура Фукуока. Я о ней каждый день думаю. Скучаю.
– Что же ты уехал из Китакюсю? Раз так ее любил…
Воспоминание о девушке (как и любое воспоминание о любой девушке) неожиданно развязало Гаро язык. Он отодвинул молоко, ухватился за край стола и прошептал едва слышно:
– Разве я говорил, что уехал оттуда? Я никуда не уезжал…
– А как же… Как же ты оказался здесь? – Сардик недоверчиво пожал плечами.
Как обычно. Как всегда оказываюсь. Вечером заснул в одном городе. А проснулся в другом. Понимаешь?
Не будь ассирийской бороды и шрама на лице спящего, не будь звуковых эффектов в Сардиковой голове – он рассмеялся бы. Он ржал бы, не переставая, час или два. Но все это было! – и Сардик поверил. Более того, сказанное Гаро неожиданным образом многое прояснило: и отсутствие документов, и отсутствие вещей. И – главное – отсутствие путей (воздушных и наземных) ко всем городам, в которых жил Гаро, и их особую замкнутость, и их стерильность. Бедолага Гаро – он сидел в них, как в клетке, дожидаясь очередного сна! Единственным светлым пятном был, безусловно, Китакюсю – с прекрасной и очень доброй японкой в эпицентре. Но и оттуда неумолимая судьба (неумолимый сон) выдернули Гаро, как тут не расстроиться!..
– Печальная история, – только и смог выговорить Сардик.
– Не печальная, – поправил Гаро. – Просто история. Но я уже привык. Я надеюсь однажды проснуться в Китакюсю. Я думаю, это обязательно случится. И я снова ее увижу – мою девушку. Я даже подарок для нее купил. Ей понравится.
Сердоликовые бусы из чемодана! Вот кому они предназначались!..
– Значит, ты веришь, что вернешься?
– Я знаю, что вернусь. – Гаро улыбнулся Сардику обезоруживающей улыбкой пациента психушки.
А Сардик на некоторое время задумался: если бы Гаро не был простейшим, если бы он и наяву оставался таким же интеллектуалом, как во сне, – он обязательно бы вывел закономерность в подборе городов. И навел бы порядок с периодичностью возникновения таких вот телепортационных сновидений. И еще Сардик подумал вот о чем: лучшее всегда достается примитивам, без всяких усилий с их стороны. Вот если бы этот дар принадлежал ему, Сардику! Уж он-то распорядился бы им по уму и по достоинству. Сколько новых мест он сумел бы запечатлеть, сколько новых людей! И он не сидел бы сиднем при полотере и офисных корзинах для мусора, нет. Он бы, он бы…
– Наверное это скоро произойдет, – прервал мечтания Сардика Гаро. – Я здесь уже очень долго. Дольше, чем в Люцерне, Шарлеруа и Парамарибо, если сложить их вместе.
– А если не произойдет? – вдруг спросил Сардик. – Если ты останешься здесь навсегда?
Гаро смертельно побледнел и сглотнул слюну:
– Зачем говоришь такое? Не было случая, чтобы я остался.
– Но ведь прошло уже три года, даже больше… а ты до сих пор здесь…
– Я все равно не останусь!
– Ладно-ладно, не кипятись. Я пошутил… А почему бы тебе просто не улететь в Японию, если уж ты так скучаешь по своей девушке? Взять билет и р-р-р-р… – Сардик довольно ловко сымитировал звук самолетных двигателей и раскинул руки, изображая крылья.
– Нет. У меня нет таких документов, чтобы взять билет. – Гаро вздохнул. – Я ведь нелегал. И потом… Даже если бы у меня были такие документы, и я взял бы билет, и р-р-р-р… Вдруг тот Китакюсю, куда я прилечу, окажется совсем не тем Китакюсю, где я жил? И там не будет моей девушки, а будет какая-то другая. Которая меня и не вспомнит. Что тогда?
От столь долгой и сложной тирады Гаро мгновенно вспотел. Взмок и Сардик – но, скорее, от тщетности осмыслить философскую подоплеку сказанного.
– Д-а-а… Может быть, ты и прав, друг Гаро. Может быть, имеет смысл подождать, чтобы наверняка… Подарок девушке, – тут Сардик весело подмигнул Гаро, – он не скоропортящийся?
– Зачем скоропортящийся? – обиделся Гаро. – Это ведь не молоко. Это бусы.
– Ну и хорошо, что бусы… Лучше, чем бусы, подарка не придумаешь.
– Правда?
– Уж поверь. А вообще как давно… ты путешествуешь?
Расслабившийся было Гаро неожиданно напрягся:
– Много лет. И много городов. И одна девушка, – дипломатично заметил он.
– Это понятно. А как все началось?
«Как все началось» и было главным секретом Гаро. Тщательно охраняемым. Во всяком случае, Гаро ничего не сказал Сардику – он так и заявил, открытым текстом:
– Не надо спрашивать меня об этом.
– Почему? Ты ведь мне многое уже рассказал.
– Нуда… Никому никогда не рассказывал, а тебе рассказал. Но про это – не буду.
– Не понимаю…
– Что будет, когда я расскажу тебе все?
– Ничего. Просто твою историю узнает еще один человек. Я ведь очень люблю всякие истории.
Было видно, что Гаро борется с искушением: морщит лоб, раздувает щеки, складывает в трубочку губы. Наконец здравый смысл (если в случае Гаро можно вообще было говорить о здравом смысле) победил.
– Нет. Если я тебе расскажу про начало, то может измениться конец. Вдруг сны перестанут действовать?..
Сардик только хмыкнул: при всем примитивизме Гаро нельзя было отказать в логике. Совершенно особенной, психопатической логике. Вот оно! – осенило Сардика, вот кто такой Гаро на самом деле – самый настоящий психопат. Душевнобольной. Шизофреник. И этот шизофреник каким-то образом втянул в орбиту своего недуга Сардика – абсолютно здорового человека. А душевные болезни заразны – это Сардик знал по прошлому опыту: ведь мор в рядах многочисленных подружек и натурщиц Ужа происходил прямо у него на глазах. Вирус ревности, вирус неконтролируемой ярости и общего психического нездоровья передавался от одной к другой. Лучшим выходом было бы отказать Гаро от угла, но куда тот денется в Питере без документов, без друзей и знакомых?.. Нет, такого вероломного поступка Сардик не совершит, он просто сократит контакты с Гаро до минимума. «Привет-привет, пока-пока», и ладно.
Они и вправду больше не откровенничали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Странный, странный тип этот Гаро!
Поляроидный снимок занимал центральное место на внутренней крышке чемодана, но вовсе не скучал в одиночестве. Со всех сторон он был обклеен лейблами, а лучше сказать – логотипами, срезанными с бумажных упаковок какого-то продукта. «МОЛОКО» – вычислил Сардик после непродолжительного двухминутного раздумья, уцепившись за французский вариант «LAIT» (в школе он когда-то изучал французский). «Lait», несомненно, относилось к Шарлеруа во франкоговорящей части Бельгии; были еще иероглифические и арабские надписи, и надписи латиницей – иногда с изображением пятнистой коровы, кувшина, стакана или свободно льющейся молочной струи. Иногда изображения не было вовсе, но всегда указывалась жирность.
Гаро любит молоко.
Или это его страшила-кот любил молоко? И где он сейчас? Ах, да! – почил в бозе. А картонки остались.
Странный, странный тип этот Гаро!..
Уже после несанкционированного постыдного обыска Сардика так и подмывало порасспросить Гаро о молочном вернисаже на крышке чемодана. И о доминошных костях. И о коте заодно – особенно о коте. Но расспрашивать означало бы выдать себя, поэтому Сардик и держал рот на замке. Даст бог, когда-нибудь все разъяснится ко всеобщему удовлетворению.
Со временем многое и вправду разъяснилось.
Гаро жил довольно скромно, питаясь в основном хлебом и молоком (!), исправно вносил плату за аренду, женщин не водил (котов, впрочем, тоже). Почти все свободное время он отсиживался в своей комнате, выстраивая длинные ленты из костяшек домино: чтобы потом опрокинуть одну, а уже эта одна опрокинет все последующие. Первое время Сардик вздрагивал от грохота костей, а потом привык. Как привык к тому, что звонок в мастерской больше не работает. И периодически вышибает пробки, и то и дело возникают перебои с освещением. И с текущим холодильником – тоже. Хорошо еще, что у меня нет телевизора, думал Сардик, иначе телевизор обязательно бы взорвался.
Альтернативой упражнениям с доминошными костями служил сон. Гаро спал много дольше, чем положено молодому человеку двадцати пяти лет. И даже тридцатипятилетнему мужчине, если исходить из поляроида. Однажды вечером Гаро заснул прямо на кухне, перед стаканом молока. И Сардиком, который рассказывал ему о новой картине, к которой приступил три недели назад. Картина называлась довольно пафосно – «Воркующий рыцарь» и призвана была явить миру нового Сардика. Сардора Муминова – философа-дуалиста, яростного новатора (не чурающегося, впрочем, всех культурных достижений, выработанных человечеством); святого, борющегося с искушением страсти; нежного любовника, чья жизнь подчинена служению Прекрасной Даме. Таким хотел видеть себя Сардик. Таким он, по большому счету, и был.
Вот только ни одна из женщин до сих пор не заметила этого. Не захотела принять его дар.
А еще негодяй Гаро – взял и откинулся, обормот!..
Сардику немедленно захотелось растрясти уборщика, вернуть спящего к действительности, но он не сделал этого. Все дело было в лице уснувшего Гаро: раз зацепившись за него, Сардик так и не смог больше отвести глаз, все глубже и глубже погружаясь в тайную жизнь этого лица.
Совсем другой Гаро предстал перед Сардиком.
Не простейшее, не примитив, не пастух, коротающий время с овцами, не уборщик в офисе и даже не исполнитель мелодий на трехструнном сямисэне.
Совсем нет.
Такое лицо могло принадлежать только философу. И не доморощенному, как Сардик, а самому настоящему, и совсем не важно было – дуалист он или, напротив, монист. Или еще кто-то. Важно было, что люди с подобными лицами создают целые направления. Целые школы, которые меняют представление человека об окружающем мире.
Но не прошло и минуты, как лицо Гаро снова изменилось, и он стал похож на поэта, а потом (благодаря отвердевшим скулам, и выпятившемуся подбородку, и неожиданно возникшей складке между бровями) – на полководца. А потом Гаро стал китайцем, а потом – метисом, а потом у него вдруг стала пробиваться борода: она росла и росла и, сложившись в затейливый ассирийский узор, вдруг исчезла. А потом на лице Гаро возник шрам, какие получают в уличных драках, но вскоре исчез и он – и Гаро опять стал интеллектуалом. В голове Сардика зашумело, она наполнилась самыми разнообразными (в основном – незнакомыми) звуками. Это были обрывки музыки, и обрывки каких-то разговоров на непонятных языках, и треньканье каких-то музыкальных инструментов, трамвайных звонков и автомобильных клаксонов; шорох листвы, плеск волн, пение птиц, невнятное бормотание улицы, а потом (заслушавшись, Сардик так и не узнал, сколько же времени прошло) Гаро открыл глаза. И снова стал Гаро-простейшим и – как ни в чем не бывало – сказал:
– Эта твоя картина – не просто картина.
– Что? – Сардик никак не мог прийти в себя после нахлынувших на него видений, но спросить о них Гаро не решился. – О чем ты говоришь?
– О картине. Хорошо, что ты ее рисуешь.
– Что, получу за нее сумасшедшие деньги? – после долгой паузы произнес Сардик.
– Почему деньги? Необязательно деньги. Деньги – тьфу! Сегодня нет, а завтра будут. Сегодня есть, а завтра испарились…
– Так я продам картину?
– Если будешь думать о том, чтобы продать, – никогда не продашь.
– Странный ты все-таки человек, Гаро.
Гаро отпил молоко из стакана и, прищурившись, посмотрел на Сардика:
– Зачем странный? Самый обыкновенный.
– Живешь здесь больше месяца, а толком о себе не рассказал. И никто к тебе не ходит…
– Кому же ходить? Я здесь никого не знаю.
– А сколько ты уже в Питере?
Гаро поднял глаза к потолку, а потом по очереди загнул большой, указательный и средний пальцы:
– Раз, два, три… Три полных года. И уже прошла половина четвертого.
– Вот видишь, три года. А друзей не нажил. У тебя хоть девушка есть?
– Девушка? – Гаро мечтательно улыбнулся и сразу стал похожим на себя самого – с поляроидного снимка с котом. – У меня была девушка. Очень красивая, очень добрая. Из города Китакюсю, префектура Фукуока. Я о ней каждый день думаю. Скучаю.
– Что же ты уехал из Китакюсю? Раз так ее любил…
Воспоминание о девушке (как и любое воспоминание о любой девушке) неожиданно развязало Гаро язык. Он отодвинул молоко, ухватился за край стола и прошептал едва слышно:
– Разве я говорил, что уехал оттуда? Я никуда не уезжал…
– А как же… Как же ты оказался здесь? – Сардик недоверчиво пожал плечами.
Как обычно. Как всегда оказываюсь. Вечером заснул в одном городе. А проснулся в другом. Понимаешь?
Не будь ассирийской бороды и шрама на лице спящего, не будь звуковых эффектов в Сардиковой голове – он рассмеялся бы. Он ржал бы, не переставая, час или два. Но все это было! – и Сардик поверил. Более того, сказанное Гаро неожиданным образом многое прояснило: и отсутствие документов, и отсутствие вещей. И – главное – отсутствие путей (воздушных и наземных) ко всем городам, в которых жил Гаро, и их особую замкнутость, и их стерильность. Бедолага Гаро – он сидел в них, как в клетке, дожидаясь очередного сна! Единственным светлым пятном был, безусловно, Китакюсю – с прекрасной и очень доброй японкой в эпицентре. Но и оттуда неумолимая судьба (неумолимый сон) выдернули Гаро, как тут не расстроиться!..
– Печальная история, – только и смог выговорить Сардик.
– Не печальная, – поправил Гаро. – Просто история. Но я уже привык. Я надеюсь однажды проснуться в Китакюсю. Я думаю, это обязательно случится. И я снова ее увижу – мою девушку. Я даже подарок для нее купил. Ей понравится.
Сердоликовые бусы из чемодана! Вот кому они предназначались!..
– Значит, ты веришь, что вернешься?
– Я знаю, что вернусь. – Гаро улыбнулся Сардику обезоруживающей улыбкой пациента психушки.
А Сардик на некоторое время задумался: если бы Гаро не был простейшим, если бы он и наяву оставался таким же интеллектуалом, как во сне, – он обязательно бы вывел закономерность в подборе городов. И навел бы порядок с периодичностью возникновения таких вот телепортационных сновидений. И еще Сардик подумал вот о чем: лучшее всегда достается примитивам, без всяких усилий с их стороны. Вот если бы этот дар принадлежал ему, Сардику! Уж он-то распорядился бы им по уму и по достоинству. Сколько новых мест он сумел бы запечатлеть, сколько новых людей! И он не сидел бы сиднем при полотере и офисных корзинах для мусора, нет. Он бы, он бы…
– Наверное это скоро произойдет, – прервал мечтания Сардика Гаро. – Я здесь уже очень долго. Дольше, чем в Люцерне, Шарлеруа и Парамарибо, если сложить их вместе.
– А если не произойдет? – вдруг спросил Сардик. – Если ты останешься здесь навсегда?
Гаро смертельно побледнел и сглотнул слюну:
– Зачем говоришь такое? Не было случая, чтобы я остался.
– Но ведь прошло уже три года, даже больше… а ты до сих пор здесь…
– Я все равно не останусь!
– Ладно-ладно, не кипятись. Я пошутил… А почему бы тебе просто не улететь в Японию, если уж ты так скучаешь по своей девушке? Взять билет и р-р-р-р… – Сардик довольно ловко сымитировал звук самолетных двигателей и раскинул руки, изображая крылья.
– Нет. У меня нет таких документов, чтобы взять билет. – Гаро вздохнул. – Я ведь нелегал. И потом… Даже если бы у меня были такие документы, и я взял бы билет, и р-р-р-р… Вдруг тот Китакюсю, куда я прилечу, окажется совсем не тем Китакюсю, где я жил? И там не будет моей девушки, а будет какая-то другая. Которая меня и не вспомнит. Что тогда?
От столь долгой и сложной тирады Гаро мгновенно вспотел. Взмок и Сардик – но, скорее, от тщетности осмыслить философскую подоплеку сказанного.
– Д-а-а… Может быть, ты и прав, друг Гаро. Может быть, имеет смысл подождать, чтобы наверняка… Подарок девушке, – тут Сардик весело подмигнул Гаро, – он не скоропортящийся?
– Зачем скоропортящийся? – обиделся Гаро. – Это ведь не молоко. Это бусы.
– Ну и хорошо, что бусы… Лучше, чем бусы, подарка не придумаешь.
– Правда?
– Уж поверь. А вообще как давно… ты путешествуешь?
Расслабившийся было Гаро неожиданно напрягся:
– Много лет. И много городов. И одна девушка, – дипломатично заметил он.
– Это понятно. А как все началось?
«Как все началось» и было главным секретом Гаро. Тщательно охраняемым. Во всяком случае, Гаро ничего не сказал Сардику – он так и заявил, открытым текстом:
– Не надо спрашивать меня об этом.
– Почему? Ты ведь мне многое уже рассказал.
– Нуда… Никому никогда не рассказывал, а тебе рассказал. Но про это – не буду.
– Не понимаю…
– Что будет, когда я расскажу тебе все?
– Ничего. Просто твою историю узнает еще один человек. Я ведь очень люблю всякие истории.
Было видно, что Гаро борется с искушением: морщит лоб, раздувает щеки, складывает в трубочку губы. Наконец здравый смысл (если в случае Гаро можно вообще было говорить о здравом смысле) победил.
– Нет. Если я тебе расскажу про начало, то может измениться конец. Вдруг сны перестанут действовать?..
Сардик только хмыкнул: при всем примитивизме Гаро нельзя было отказать в логике. Совершенно особенной, психопатической логике. Вот оно! – осенило Сардика, вот кто такой Гаро на самом деле – самый настоящий психопат. Душевнобольной. Шизофреник. И этот шизофреник каким-то образом втянул в орбиту своего недуга Сардика – абсолютно здорового человека. А душевные болезни заразны – это Сардик знал по прошлому опыту: ведь мор в рядах многочисленных подружек и натурщиц Ужа происходил прямо у него на глазах. Вирус ревности, вирус неконтролируемой ярости и общего психического нездоровья передавался от одной к другой. Лучшим выходом было бы отказать Гаро от угла, но куда тот денется в Питере без документов, без друзей и знакомых?.. Нет, такого вероломного поступка Сардик не совершит, он просто сократит контакты с Гаро до минимума. «Привет-привет, пока-пока», и ладно.
Они и вправду больше не откровенничали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54