Все предыдущие вопросы были относительно безопасными, похожими на хорошо уложенные мостки: с таких ни за что не свалишься. Теперь же Сардик собирался задать самый главный и совсем не безопасный, шаткий вопрос:
– Скажи, я тебе хоть немного нравлюсь, Ёлка?
– Ты мне нравишься…
У Сардика камень с души упал, но, видно, рано он обрадовался. Да и не стоило радоваться, не услышав уточнения. А оно последовало:
– Ты должен мне нравиться… По-настоящему. Иначе… я ничего не понимаю…
– Значит, я нравлюсь тебе не по-настоящему?
– Ты милый. – Ангел попытался уклониться от прямого ответа. – Забавный. Страшный симпатяга. Да нет, ты просто красавчик, американский певец Пол Анка отдыхает… Ты художник от Бога. Человеке воображением…
– Но чего-то мне не хватает? – продолжал упорствовать Сардик. – Чертовой харизмы, да?
– Да нет же! При чем здесь харизма? У тебя всего с избытком…
– Но…
– Если бы я знала…
– Значит, «но» все-таки существует? – произнеся это, Сардик так перепугался, как не пугался еще никогда в жизни. И чтобы заглушить этот невесть откуда взявшийся страх, начал рассказывать Ёлке, что именно почувствовал, когда увидел ее – парящую над Невским. Он не упустил ни одного нюанса, ни одного движения души: все они были зафиксированы, классифицированы и запаяны в сосуд с надписью «ХРАНИТЬ ВЕЧНО». Мне кажется, я ждал тебя всю жизнь, сказал Сардик, неужели мне снова не повезло и это не ты? – сказал Сардик.
– Это я, – просто ответил ангел, слушавший Сардика с крепко зажмуренными глазами. – Должна быть я. По всему выходит, что я.
В отличие от Ёлки Сардик и не думал закрывать глаза. И наконец увидел главное: не ангела и не чудо, а самую обыкновенную (пусть и очень красивую) девушку, которая хочет любить и быть любимой.
Так же, как сам Сардик.
– Вот видишь… – Он осторожно взял ее за руку. – Ты – это ты. А я – это я… Мы узнали друг друга. Мы друг друга нашли. Что еще нужно?
– Ничего.
– Тогда можно я поцелую тебя снова?..
Ёлка молчала, и Сардик воспринял это как согласие. Она и правда не сопротивлялась, когда он коснулся губами ее щек, ее скул и переносицы. Все тело Сардика ныло от самых невероятных предчувствий будущей счастливой жизни, какой она будет? Не важно какой – счастливой. Ёлка поселится здесь, с ним; вдохновленный ее присутствием, он наконец-то выберется из полосы тотальных неудач и станет писать жутко востребованные картины. Настоящие шедевры. Со временем его имя превратится в бренд («арт-бренд», как сказал бы фотограф Женька), и Сардик развернется по полной. Он станет издавать собственные каталоги и календари – от карманных до настенных. А еще можно украшать оттисками своих произведений тарелки, кружки и футболки. И изготавливать крохотные подушки-думки – опять же с копиями картин на лицевой стороне. Сайт в Интернете тоже необходим, как и собственная (пусть небольшая) галерея… Постеры! Он забыл про постеры, отпечатанные на суперкачественной финской бумаге, а ведь это еще один дополнительный источник дохода…
Ну и мыслишки у тебя, старичок! Прям как у настоящего дельца, в Москве от таких суетливых дельцов и гениев самопиара не протолкнуться, они редко моют свои сальные длинные волосы, вязнут в бесконечных интервью и скупают недвижимость на Рублевке, Ривьере и побережье Коста-Бравы, а ведь Питер – не Москва. И… нужен ли такой делец чудесной девушке по имени Ёлка?.. Вдруг ей нравятся совсем другие парни? Парни не от мира сего, парни с секретом типа исчезнувшего нелегала-уборщика? Ты не имеешь право на ошибку, старичок, потерять такую девушку, едва обретя ее, – невозможно. Потерять ее – верная гибель, а Сардик вовсе не хочет погибать, он хочет жить долго. Вечно.
– …Я не слишком хорошо целуюсь? – спросил Сардик.
– Ты замечательно целуешься. Просто…
– Просто – что?
Ёлка отстранилась от Сардика, уперлась ладонями в его грудь и пристально посмотрела в глаза. За плотно сжатыми губами девушки бродили слова (Сардик это чувствовал, видел – особым зрением, которым обладают лишь влюбленные); слова-близнецы, одетые в одинаковую униформу, разница заключалась лишь в количестве лычек на погонах -
сделай что-нибудь,
удиви меня,
дай понять, что ты – это именно ты, никто другой,
мое сердце спит, и твои поцелуи его не разбудили, так сделай же что-нибудь,
что-нибудь еще, ты должен знать – что,
сделай.
– …Мы поговорим об этом не сейчас. Позже.
– Я не хочу позже. И не хочу говорить. Хочу тебя целовать…
Цигель, – сказала Ёлка и похлопала по несуществующим часам на запястье: точь-в-точь, как герой бессмертной кинокомедии. – Цигель, цигель. Мы должны встретить твоего немца. Альбрехта. Разве ты забыл?..
***
…Она выбрала немца, кто бы сомневался!
Сардик – вот кто.
Немец Альбрехт оказался типичным гансиком – белобрысым и красномордым. С хорошо развитыми надбровными дугами и тяжелой, выдвинутой вперед нижней челюстью. Определить, сколько Альбрехту лет, не представлялось возможным: может, тридцать, а может – и все сорок. Впрочем, во всем было виновато Сардиково восприятие, по привычке разделявшее залетных бундесов на две категории. В первую входили сердобольные юные волонтеры (они заведовали раздачей супа для бездомных и курировали собачьи приюты). Во второй числились вездесущие пенсионеры, вне зависимости от сезона гнездившиеся поблизости от достопримечательностей города Питера. Альбрехт не был ни волонтером, ни пенсионером.
Он был сволочью.
Сволочь ты поганая, именно так и подумал Сардик, когда Альбрехт выкатился из своей неземной тачки цвета «баклажан», больше похожей на спортивный болид.
Сардик с Ёлкой ожидали прибытия Альбрехта, сидя на гранитном парапете реки Карповки. Больше они не целовались. И не разговаривали. И не скажешь, что молчание было благодатным, скорее – вынужденным. Ёлка как будто ожидала чего-то (сделай что-нибудь, удиви меня!), а Сардик не знал – что делать и чем удивить. Все неудачи сегодняшнего дня кроются в его прошлой жизни, решил Сардик про себя, он чересчур буквально следовал инструкциям Аньки-Амаретто, а нужно было использовать прихваты покойного Шурика. Шурик, как никто, умела завоевывать людей, хрен тебе, старичок!.. Этому не выучишься, с этим нужно родиться.
И все же… все же…
Ёлка здесь, с ним (а могла бы сто раз отчалить под любым благовидным предлогом); пристроилась рядышком, болтает ногами, щурится от теплого майского солнца и никуда не уходит, значит – есть еще шанс!..
Сардик упивался этой мыслью ровно до тех пор, пока на горизонте не появился проклятый приземистый «баклажан». Он эффектно притормозил в нескольких метрах от них, и Ёлка издала то ли вздох, то ли стон. Много говорящий, хотя и приглушенный. Такие стоны Сардик слышал не раз: они раздавались из-за стены, где Уж (тенор-саксофон Мчедлидзе, Иван Бабкин, байкер Леопольдыч) проводили ночи со своими женщинами. Про себя Сардик ничего такого не помнил: был ли он автором подобных вздохов/стонов или нет. Скорее всего – не был, иначе в его активе числилось бы с десяток долгоиграющих романов.
– В А У, – почти пропела Ёлка при виде гнуснейшего «баклажана».
Ничего общего с расхожим мелкоплавающим «Bay!» у этого«ВАУ» не было. Все буквы стояли отдельно друг от друга, как корабельные сосны, и самым решительным образом подпирали небеса. Восторг, упоение, нежность и мгновенно вспыхнувшая страсть – вот что было заключено в «В А У». Сардик даже не решился повернуть голову в сторону Ёлки: и так ясно, что он увидит. Восторг, упоение – и далее по списку.
– В А У. «Феррари». Вот это да!..
Между тем тачка, которую Ёлка назвала «Феррари», выдавила из себя белобрысого и красномордого типа с плотными ляжками и не слишком развитым плечевым поясом. Недостатки фигуры, однако, уравновешивались безупречно сшитым костюмом из дорогой ткани: он делал Альбрехта похожим на бизнесмена или банкира. Главного акционера. Старшего партнера. В любое другое время Сардик бы только порадовался этому обстоятельству. В любое другое – но только не сейчас.
– Сволочь ты поганая,-
подумал он, а затем и произнес вслух, наблюдая, как Ёлка соскочила с парапета. И подлетела к красномордому немецкому гнусу – как если бы это был по меньшей мере Санта-Клаус. Или популярный в текущем сезоне поп-певец Дима Билан. Не-ет, нет – ангел совсем не такой, чихать он хотел на Санта-Клауса и уж тем более на Диму Билана.
Он совсем не такой. Совсем.
Да нет, старичок. Он такой же, как и все остальные, мрачно рассуждал Сардик, глядя, как Ёлка о чем-то щебечет с немцем, поглаживая ладонью капот «Феррари». Несколько раз она повернула голову в его сторону – можно ли считать это утешением?
Нисколько, и Сардик сам виноват в случившемся: зачем ему было нужно вообще упоминать имя Альбрехта всуе?..
Он не сдвинулся с места даже тогда, когда Ёлка подвела немца к парапету и торжественно произнесла:
– Это и есть Сардор. Замечательный художник.
– Привет, – вяло ответил Сардик.
– А это Альбрехт, и он жаждет увидеть твои работы.
– Ja, Ja, – закивал головой немец. – Можем ми взглянут?
– Да ради бога. Отчего не взглянуть? Идемте, взглянем.
…На то, чтобы ознакомиться с творческим наследием Сардика, у немца ушло больше часа. Никто и никогда не рассматривал его картины с таким вниманием. Не рылся в папках с таким азартом. В любое другое время Сардик бы только порадовался этому обстоятельству, да что там – он был бы на седьмом небе от счастья. В любое другое – но только не сейчас. Чем больше немец углублялся в работы, что-то отмечая в крохотной записной книжке, тем больше Сардику хотелось выпроводить его восвояси, предварительно начистив морду. Попутно Альбрехт сообщил, что держит небольшую галерею на Куйбышева, а это совсем неподалеку. И живет он тоже неподалеку – в бывшем Доме политкаторжан: снимает апартаменты с видом на Неву, Нева прекрасна, не правда ли, фройляйн?
«Фройляйн», конечно же, относилось к Ёлке, никакие к Сардику. Дураку понятно, что этот недоеденный кусок гамбургера запал на ангелочка не по-детски, потому и обращается исключительно к нему. На ангела рассчитаны дешевые россказни про галерею и апартаменты с видом. И про туманный бизнес в Амстердаме и ЮАР.
– Неужели бриллианты? – спросила Ёлка, до того рассеянно слушавшая болтовню немца, сидя на подоконнике.
– Т-с-с… – Альбрехт приложил палец к толстым мокрым губам и рассмеялся. – Я предпочитаю говорить o Juwelierladen. Как это по-русски? Небольшой ювелирный магазинчик. А современная живопись России – мое хобби. И странно, что такой… такой eigenartig… как это по-русски?
– Самобытный…
– О, ja! Что такой самобытный художник до сих пор находился вне поля зрения… Фройляйн знает немецкий?
– Немного.
– Это прекрасно, прекрасно. У вас изумительная подруга, Сардор. Я восхищен. Воистину сегодня удивительный день…
Сейчас начнется, с тоской подумал Сардик: у вас изумительная подруга! и ей непременно нужно посетить мою галерею и мой небольшой ювелирный магазинчик, и в идеале – отправиться со мной в Германию, дабы вволю попрактиковаться в немецком (на примере порнофильмов с субтитрами), а после этого нас ждут Амстердам и ЮАР, и черт в ступе, чтоб ты пропал, сволочь поганая!..
– Брать-то что-нибудь будете? – рявкнул Сардик, перебивая немца самым бесцеремонным образом.
– Пожалуй, я бы взял несколько картин… Вот эту, например.
– Она называется «Воркующий рыцарь».
– «Воркующий рыцарь», ja. Очень романтическое название. Сколько вы за нее хотите?
– Пятнадцать тысяч евро.
Неужели это он, Сардик, произнес такую запредельную цифру? Ни в толчке, ни в рывке ее не одолеешь, пупок развяжется. Рыночная цена художника Сардора Муминова на сегодняшний день составляла пятьсот условных единиц, если вспомнить эпопею с продажей «Вида на Поцелуев мост». И вот теперь он замахнулся на пятнадцать тысяч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Скажи, я тебе хоть немного нравлюсь, Ёлка?
– Ты мне нравишься…
У Сардика камень с души упал, но, видно, рано он обрадовался. Да и не стоило радоваться, не услышав уточнения. А оно последовало:
– Ты должен мне нравиться… По-настоящему. Иначе… я ничего не понимаю…
– Значит, я нравлюсь тебе не по-настоящему?
– Ты милый. – Ангел попытался уклониться от прямого ответа. – Забавный. Страшный симпатяга. Да нет, ты просто красавчик, американский певец Пол Анка отдыхает… Ты художник от Бога. Человеке воображением…
– Но чего-то мне не хватает? – продолжал упорствовать Сардик. – Чертовой харизмы, да?
– Да нет же! При чем здесь харизма? У тебя всего с избытком…
– Но…
– Если бы я знала…
– Значит, «но» все-таки существует? – произнеся это, Сардик так перепугался, как не пугался еще никогда в жизни. И чтобы заглушить этот невесть откуда взявшийся страх, начал рассказывать Ёлке, что именно почувствовал, когда увидел ее – парящую над Невским. Он не упустил ни одного нюанса, ни одного движения души: все они были зафиксированы, классифицированы и запаяны в сосуд с надписью «ХРАНИТЬ ВЕЧНО». Мне кажется, я ждал тебя всю жизнь, сказал Сардик, неужели мне снова не повезло и это не ты? – сказал Сардик.
– Это я, – просто ответил ангел, слушавший Сардика с крепко зажмуренными глазами. – Должна быть я. По всему выходит, что я.
В отличие от Ёлки Сардик и не думал закрывать глаза. И наконец увидел главное: не ангела и не чудо, а самую обыкновенную (пусть и очень красивую) девушку, которая хочет любить и быть любимой.
Так же, как сам Сардик.
– Вот видишь… – Он осторожно взял ее за руку. – Ты – это ты. А я – это я… Мы узнали друг друга. Мы друг друга нашли. Что еще нужно?
– Ничего.
– Тогда можно я поцелую тебя снова?..
Ёлка молчала, и Сардик воспринял это как согласие. Она и правда не сопротивлялась, когда он коснулся губами ее щек, ее скул и переносицы. Все тело Сардика ныло от самых невероятных предчувствий будущей счастливой жизни, какой она будет? Не важно какой – счастливой. Ёлка поселится здесь, с ним; вдохновленный ее присутствием, он наконец-то выберется из полосы тотальных неудач и станет писать жутко востребованные картины. Настоящие шедевры. Со временем его имя превратится в бренд («арт-бренд», как сказал бы фотограф Женька), и Сардик развернется по полной. Он станет издавать собственные каталоги и календари – от карманных до настенных. А еще можно украшать оттисками своих произведений тарелки, кружки и футболки. И изготавливать крохотные подушки-думки – опять же с копиями картин на лицевой стороне. Сайт в Интернете тоже необходим, как и собственная (пусть небольшая) галерея… Постеры! Он забыл про постеры, отпечатанные на суперкачественной финской бумаге, а ведь это еще один дополнительный источник дохода…
Ну и мыслишки у тебя, старичок! Прям как у настоящего дельца, в Москве от таких суетливых дельцов и гениев самопиара не протолкнуться, они редко моют свои сальные длинные волосы, вязнут в бесконечных интервью и скупают недвижимость на Рублевке, Ривьере и побережье Коста-Бравы, а ведь Питер – не Москва. И… нужен ли такой делец чудесной девушке по имени Ёлка?.. Вдруг ей нравятся совсем другие парни? Парни не от мира сего, парни с секретом типа исчезнувшего нелегала-уборщика? Ты не имеешь право на ошибку, старичок, потерять такую девушку, едва обретя ее, – невозможно. Потерять ее – верная гибель, а Сардик вовсе не хочет погибать, он хочет жить долго. Вечно.
– …Я не слишком хорошо целуюсь? – спросил Сардик.
– Ты замечательно целуешься. Просто…
– Просто – что?
Ёлка отстранилась от Сардика, уперлась ладонями в его грудь и пристально посмотрела в глаза. За плотно сжатыми губами девушки бродили слова (Сардик это чувствовал, видел – особым зрением, которым обладают лишь влюбленные); слова-близнецы, одетые в одинаковую униформу, разница заключалась лишь в количестве лычек на погонах -
сделай что-нибудь,
удиви меня,
дай понять, что ты – это именно ты, никто другой,
мое сердце спит, и твои поцелуи его не разбудили, так сделай же что-нибудь,
что-нибудь еще, ты должен знать – что,
сделай.
– …Мы поговорим об этом не сейчас. Позже.
– Я не хочу позже. И не хочу говорить. Хочу тебя целовать…
Цигель, – сказала Ёлка и похлопала по несуществующим часам на запястье: точь-в-точь, как герой бессмертной кинокомедии. – Цигель, цигель. Мы должны встретить твоего немца. Альбрехта. Разве ты забыл?..
***
…Она выбрала немца, кто бы сомневался!
Сардик – вот кто.
Немец Альбрехт оказался типичным гансиком – белобрысым и красномордым. С хорошо развитыми надбровными дугами и тяжелой, выдвинутой вперед нижней челюстью. Определить, сколько Альбрехту лет, не представлялось возможным: может, тридцать, а может – и все сорок. Впрочем, во всем было виновато Сардиково восприятие, по привычке разделявшее залетных бундесов на две категории. В первую входили сердобольные юные волонтеры (они заведовали раздачей супа для бездомных и курировали собачьи приюты). Во второй числились вездесущие пенсионеры, вне зависимости от сезона гнездившиеся поблизости от достопримечательностей города Питера. Альбрехт не был ни волонтером, ни пенсионером.
Он был сволочью.
Сволочь ты поганая, именно так и подумал Сардик, когда Альбрехт выкатился из своей неземной тачки цвета «баклажан», больше похожей на спортивный болид.
Сардик с Ёлкой ожидали прибытия Альбрехта, сидя на гранитном парапете реки Карповки. Больше они не целовались. И не разговаривали. И не скажешь, что молчание было благодатным, скорее – вынужденным. Ёлка как будто ожидала чего-то (сделай что-нибудь, удиви меня!), а Сардик не знал – что делать и чем удивить. Все неудачи сегодняшнего дня кроются в его прошлой жизни, решил Сардик про себя, он чересчур буквально следовал инструкциям Аньки-Амаретто, а нужно было использовать прихваты покойного Шурика. Шурик, как никто, умела завоевывать людей, хрен тебе, старичок!.. Этому не выучишься, с этим нужно родиться.
И все же… все же…
Ёлка здесь, с ним (а могла бы сто раз отчалить под любым благовидным предлогом); пристроилась рядышком, болтает ногами, щурится от теплого майского солнца и никуда не уходит, значит – есть еще шанс!..
Сардик упивался этой мыслью ровно до тех пор, пока на горизонте не появился проклятый приземистый «баклажан». Он эффектно притормозил в нескольких метрах от них, и Ёлка издала то ли вздох, то ли стон. Много говорящий, хотя и приглушенный. Такие стоны Сардик слышал не раз: они раздавались из-за стены, где Уж (тенор-саксофон Мчедлидзе, Иван Бабкин, байкер Леопольдыч) проводили ночи со своими женщинами. Про себя Сардик ничего такого не помнил: был ли он автором подобных вздохов/стонов или нет. Скорее всего – не был, иначе в его активе числилось бы с десяток долгоиграющих романов.
– В А У, – почти пропела Ёлка при виде гнуснейшего «баклажана».
Ничего общего с расхожим мелкоплавающим «Bay!» у этого«ВАУ» не было. Все буквы стояли отдельно друг от друга, как корабельные сосны, и самым решительным образом подпирали небеса. Восторг, упоение, нежность и мгновенно вспыхнувшая страсть – вот что было заключено в «В А У». Сардик даже не решился повернуть голову в сторону Ёлки: и так ясно, что он увидит. Восторг, упоение – и далее по списку.
– В А У. «Феррари». Вот это да!..
Между тем тачка, которую Ёлка назвала «Феррари», выдавила из себя белобрысого и красномордого типа с плотными ляжками и не слишком развитым плечевым поясом. Недостатки фигуры, однако, уравновешивались безупречно сшитым костюмом из дорогой ткани: он делал Альбрехта похожим на бизнесмена или банкира. Главного акционера. Старшего партнера. В любое другое время Сардик бы только порадовался этому обстоятельству. В любое другое – но только не сейчас.
– Сволочь ты поганая,-
подумал он, а затем и произнес вслух, наблюдая, как Ёлка соскочила с парапета. И подлетела к красномордому немецкому гнусу – как если бы это был по меньшей мере Санта-Клаус. Или популярный в текущем сезоне поп-певец Дима Билан. Не-ет, нет – ангел совсем не такой, чихать он хотел на Санта-Клауса и уж тем более на Диму Билана.
Он совсем не такой. Совсем.
Да нет, старичок. Он такой же, как и все остальные, мрачно рассуждал Сардик, глядя, как Ёлка о чем-то щебечет с немцем, поглаживая ладонью капот «Феррари». Несколько раз она повернула голову в его сторону – можно ли считать это утешением?
Нисколько, и Сардик сам виноват в случившемся: зачем ему было нужно вообще упоминать имя Альбрехта всуе?..
Он не сдвинулся с места даже тогда, когда Ёлка подвела немца к парапету и торжественно произнесла:
– Это и есть Сардор. Замечательный художник.
– Привет, – вяло ответил Сардик.
– А это Альбрехт, и он жаждет увидеть твои работы.
– Ja, Ja, – закивал головой немец. – Можем ми взглянут?
– Да ради бога. Отчего не взглянуть? Идемте, взглянем.
…На то, чтобы ознакомиться с творческим наследием Сардика, у немца ушло больше часа. Никто и никогда не рассматривал его картины с таким вниманием. Не рылся в папках с таким азартом. В любое другое время Сардик бы только порадовался этому обстоятельству, да что там – он был бы на седьмом небе от счастья. В любое другое – но только не сейчас. Чем больше немец углублялся в работы, что-то отмечая в крохотной записной книжке, тем больше Сардику хотелось выпроводить его восвояси, предварительно начистив морду. Попутно Альбрехт сообщил, что держит небольшую галерею на Куйбышева, а это совсем неподалеку. И живет он тоже неподалеку – в бывшем Доме политкаторжан: снимает апартаменты с видом на Неву, Нева прекрасна, не правда ли, фройляйн?
«Фройляйн», конечно же, относилось к Ёлке, никакие к Сардику. Дураку понятно, что этот недоеденный кусок гамбургера запал на ангелочка не по-детски, потому и обращается исключительно к нему. На ангела рассчитаны дешевые россказни про галерею и апартаменты с видом. И про туманный бизнес в Амстердаме и ЮАР.
– Неужели бриллианты? – спросила Ёлка, до того рассеянно слушавшая болтовню немца, сидя на подоконнике.
– Т-с-с… – Альбрехт приложил палец к толстым мокрым губам и рассмеялся. – Я предпочитаю говорить o Juwelierladen. Как это по-русски? Небольшой ювелирный магазинчик. А современная живопись России – мое хобби. И странно, что такой… такой eigenartig… как это по-русски?
– Самобытный…
– О, ja! Что такой самобытный художник до сих пор находился вне поля зрения… Фройляйн знает немецкий?
– Немного.
– Это прекрасно, прекрасно. У вас изумительная подруга, Сардор. Я восхищен. Воистину сегодня удивительный день…
Сейчас начнется, с тоской подумал Сардик: у вас изумительная подруга! и ей непременно нужно посетить мою галерею и мой небольшой ювелирный магазинчик, и в идеале – отправиться со мной в Германию, дабы вволю попрактиковаться в немецком (на примере порнофильмов с субтитрами), а после этого нас ждут Амстердам и ЮАР, и черт в ступе, чтоб ты пропал, сволочь поганая!..
– Брать-то что-нибудь будете? – рявкнул Сардик, перебивая немца самым бесцеремонным образом.
– Пожалуй, я бы взял несколько картин… Вот эту, например.
– Она называется «Воркующий рыцарь».
– «Воркующий рыцарь», ja. Очень романтическое название. Сколько вы за нее хотите?
– Пятнадцать тысяч евро.
Неужели это он, Сардик, произнес такую запредельную цифру? Ни в толчке, ни в рывке ее не одолеешь, пупок развяжется. Рыночная цена художника Сардора Муминова на сегодняшний день составляла пятьсот условных единиц, если вспомнить эпопею с продажей «Вида на Поцелуев мост». И вот теперь он замахнулся на пятнадцать тысяч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54