Это было все, что я сумел нажить, будучи мужем Каролины.
Якобы нечаянно оглянувшись, я заметил в одном из окон нашей квартиры бледное лицо Каро. Она даже не соизволила попрощаться со мной.
Я изобразил широкую улыбку, показав все свои белые и крепкие зубы, до сих пор не знавшие дантистов-инквизиторов, и поклонился, сделав реверанс. Каролина отпрянула от окна с такой потрясающей скоростью, словно ее кто-то укусил за заднее место. (Очень даже аппетитное заднее место, смею доложить).
Удовлетворенный этой маленькой прощальной местью, я посмотрел на небо – погода обещала не подпортить мой исход в неизвестность, что не могло меня не радовать – и бодро зашагал по направлению к стоянке такси.
Я ехал к художнику Венедикту Крисюку, пардон, Бьену Кирису – это он придумал себе такой забойный псевдоним.
В городе Беня-Веня был выдающейся личностью. Он действительно имел незаурядный талант и огромную пробивную силу, чем отличался от многих других художников, своих коллег, которые дальше уличного вернисажа (сиречь, обычной барахолки) свои произведения продвинуть не могли.
Совсем недавно Венедикт возвратился из Америки, где успешно выставлялся и с не меньшим успехом толкнул почти все свои произведения за очень даже хорошие деньги. Теперь этот богатенький Буратино день и ночь гужевал с многочисленными приятелями и прихлебателями (благо было за что), при этом каким-то чудом умудряясь заниматься творческим процессом.
Ехал я к Венедикту не без задней мысли устроиться к нему постояльцем хотя бы на некоторое время – пока не обзаведусь каким-то образом собственным углом.
Конечно, это была бредовая идея. Увы, мои финансы давно пели романсы – пенсия у меня не ахти какая, собственные сбережения в российских рубликах я прокутил, проиграл, а втихомолку пополнять личную копилку от щедрот своей супруги считал зазорным.
Правда, кое-какие деньжата у меня были, но в заграничных банках. Однако туда еще нужно добраться, а мне ох как не хочется высовывать свой нос за рубеж, чтобы его, случаем, там не прищемили мои бывшие противники. А это очень злопамятные господа.
К тому же я твердо решил потратить валюту лишь тогда, когда буду совсем старым и всеми брошенным. А такой момент может наступить в жизни любого человека, независимо от того, кем он был.
Так что вопрос, как купить квартиру, не имея на данный момент в кармане ни гроша, встал передо мной во всей своей неприглядной наготе.
Но человек живет надеждой. Вот и я надеялся, что меня озарит какая-нибудь стоящая идея, и я враз превращусь в местного магната, ворочающего миллионами. Фантазировать, знаете ли, не вредно…
Уже подъезжая к мастерской Венедикта, я от отчаяния придумал способ, как разжиться деньгами. Он здорово попахивал криминалом, но рациональное зерно в моей задумке, конечно же, присутствовало.
Я решил, что ради этого не грех тряхнуть стариной и отрыть свой томагавк, чтобы выйти на тропу войны за правое дело, благо воевать я умел, притом вполне профессионально.
Однако деньги, которые я намеревался реквизировать, открыв невидимый фронт борьбы за собственное выживание (и за справедливость; ведь каждой войне требуется глобальная идея), должны быть непременно «грязными», то есть, нажитыми криминальным путем.
Мысленно взвесив все «за» и «против», я пришел к мнению, что грязнее денег, чем от продажи наркотиков, придумать трудно. Ну разве что потрясти какого-нибудь крупного чиновника-мздоимца, нагло обирающего и так бедных соотечественников, доводя их до полной нищеты и деградации.
Клиента для экспроприации я наметил сразу же, без особых мыслительных усилий. Мне довелось нечаянно познакомиться с ним, когда Каролина однажды затащила меня на очередную презентацию… уж не помню чего.
Этот тип походил на хорошо откормленного борова с лицом старого павиана, а ростом он был Каролине по плечо, что не мешало ему ухлестывать за моей женушкой с пылом и настойчивостью стройного красавца-плейбоя.
Почему я тогда не отметелил его, до сих пор не пойму… А нужно было.
Так вот, этот самый боров-недомерок на поверку оказался очень крутым оптовым торговцем наркоты, которую поставляли в наш город нацмены. Так в сталинские времена называли представителей народов Кавказа и его окрестностей. В общем, восточные люди.
О его «бизнесе» мне рассказала под большим секретом Каролина, которая как-то ухитрилась выцыганить у него десять миллионов «зеленью» под очень маленький процент на какие-то насущные нужды своей фирмы.
Когда я спросил свою ненаглядную, а не замучает ли ее впоследствии совесть из-за того, что она воспользуется его грязными деньгами, Каро ответила мне в своем непринужденном прагматичном стиле: «Совесть и бизнес, в особенности крупный, – вещи несовместимые. Пора бы тебе это знать, милый. За происхождение денег ответственность несет кредитор».
Да, этого хмыря следовало бы потрясти… Я мечтательно ухмыльнулся. У меня совершенно не было сомнений в том, что он сидит на холме из наличных денег, которые ему приносят мелкие оптовики.
Мои временно лазурные мысли прервал водитель такси, сказав «Приехали…». Я расплатился и вышел.
Передо мной стоял дом с аркой, в котором ютились, как ласточки в норах, мастерские художников, так сказать, «в законе» – тех, кто имел счастье вступить в творческий союз еще в советские времена, когда к членскому билету прилагалось помещение для работы.
Как по мне, так это был не дом, а Содом и Гоморра вместе взятые. Гудеж тут не прекращался никогда, ни днем, ни ночью, ни в праздники, ни в будни. Оно понятно – творческие личности всегда пребывают в исканиях, а что лучше может взбодрить творческую мысль, как не добрая доза спиртного.
Входная дверь в мастерскую Венедикта, как обычно, была не заперта. Ну просто тебе проходной двор, подумал я неодобрительно, заходя без стука и звонка. Наверное, у Бьена Кириса очередной междусобойчик.
Я не ошибся. В мастерской стоял дым коромыслом от сигарет и раздавался разноязыкий гомон. Это уже было удивительно. Что тут забыли иностранцы?
Венедикт сразу же заметил мое появление, едва я стал на пороге. Он бросился на меня, как медведь на охотника, имевшего смелость поднять зверя среди зимы из берлоги, и облапил с неожиданной силой и страстью. (Чего-чего, а силушки Венедикту было не занимать).
Тычась своей окладистой бородищей «а ля рус» мне в лицо, он пьяно бормотал:
– Иво, друг! Ты где это запропастился, сукин сын!?
Нужно сказать, что о приезде Венедикта в родные пенаты я узнал из уст диктора телевидения. Дамочка с экрана преподнесла этот факт, как событие чрезвычайной важности.
В общем, она была где-то права. Ведь не каждый день наши провинциалы имеют возможность отметиться в Америке, притом с таким потрясающим успехом.
Все остальное мне стало известно от партнеров по преферансу, которые не раз забегали на огонек к Бьену Кирису, чтобы спеть очередной дифирамб его таланту и надраться на халяву до положения риз.
– Дела, знаешь ли… – ответил я уклончиво.
И конечно же, соврал. Никаких дел у меня не было. Просто я никак не мог доехать к Венедикту (хотя и собирался несколько раз), так как по пути к нему были еще и другие пункты, посещение которых вошло в мои привычки.
– Хорошо, что пришел, – гудел Венедикт. – Лучше позже, чем никогда. Бросай свои манатки и присоединяйся к нашей компании.
– Тогда сбегаю за бутылкой… – начал было я с наивным видом, но Венедикт, как и ожидалось, фразу закончить мне не дал.
– Обижаешь, старик. Сегодня я угощаю. Праздник у меня, ты это понимаешь?
– День рождения, что ли? – прикинулся я незнайкой.
– У меня теперь каждый день можно назвать днем рождения, – ответил Венедикт и гулко расхохотался.
Я глядел на него, и душа моя патриотическая радовалась. Нет, еще силен славянский генофонд, есть еще порох в русских пороховницах, не иссякла еще босяцкая сила.
Венедикт со своей бородищей, черной (правда, уже кое-где с проседью) гривой волос, в рубахе-косоворотке, которая едва не лопалась на литых чугунных плечах, и ростом под два метра был похож на былинного богатыря.
– Никак покорил Америку? – спросил я с деланным удивлением.
– Я, конечно, не Колумб, но шороху там наделал, – не без рисовки ответил Венедикт. – Эти тупые янки сколько мне бабок скинули за мои фигли-мигли, что я теперь могу не работать и бухать хоть до Страшного суда.
– Фигли-мигли?…
– Да брось ты притворяться, – махнул своей ручищей Венедикт. – Разве можно мои железяки назвать искусством? Все это барахло, мусор со свалки.
– Вот те раз…
Должен сказать, что у Вени была своя манера художественного творчества. Он собирал на свалках и складах металлолома разные железки и варганил с них разнообразные композиции.
Любому здравомыслящему человеку, воспитанному на картинных галереях Эрмитажа и Третьяковки, кажется, что все это чушь, чепуха на постном масле, очередной бзик или, если хотите, зигзаг художественной моды.
Все это верно. За одним маленьким исключением – в руках гения (ладно, пусть таланта) даже невзрачная металлическая шестеренка, которую вдобавок еще и называют «паразиткой» (ручаюсь за достоверность, сам где-то читал) неожиданно превращается в яркую красавицу-звезду, которая только что свалилась с небосвода.
Венедикт был просто гениален. Хотя до конца этого факта и не осознавал. В общем, как многие из нас. Практически любому человеку от рождения дается какой-нибудь талант. Но вот беда – не каждому дано его реализовать.
Причин тому много. А главными есть лень, бедность, пьянство и провинциализм. Жаль, нет статистики, сколько на Руси пропало безымянных талантов, большей частью в посконной глубинке.
Но иногда на Венедикта находило, и он брался за кисть. То, что у него получалось на холсте, иначе как шедевром назвать было трудно. Особенно удавались ему портреты. Лица на полотнах Венедикта казались живыми.
– Иво, все эти годы я выживал. Когда хочется есть, а в кармане пусто, собакой залаешь. Вот я и лепил горбатого, благо за это хорошо башляли.
– Позволь с тобою не согласиться. Мне кажется, за портреты тебе платили гораздо больше. И заказчики шли в твою мастерскую косяками.
– Чудак человек… – Венедикт обнял меня за плечи и потащил в мастерскую. – Пойдем, я кое-что тебе покажу. Дело в том, что в любое по настоящему художественное произведение приходится вкладывать частичку себя. А ко мне приходили заказывать свои парсуны такие дебильные морды, что блевать хотелось, глядя на них. У меня кисть вываливалась из рук, когда я принимался за портрет. Дабы изобразить хоть что-то, приходилось «вдохновляться»… сам знаешь чем.
– Знаю… – Я коротко улыбнулся.
– Вот. А в модный металлолом душу вкладывать не нужно. Лепи, как придется. Что-нибудь да получится. При этом все восхищаются, руку жмут, благодарят. Дубье… Но бабки платят. И очень даже приличные… ха-ха… Заходи.
Комната, куда завел меня Венедикт, служила ему кабинетом и местом, где он хранил краски, кисти, растворители, лаки, масла и тому подобное. Когда я гостевал в его мастерской последний раз (почти год назад), она была серой, замызганной и убогой; в общем, кладовая она и есть кладовая.
Но теперь я не узнал ее. Венедикт сделал шикарный ремонт, прорубил дополнительное окно, отчего комната стала как бы шире ну и, понятное дело, значительно светлей, и обзавелся приличной мебелью.
– Впечатляет? – спросил Венедикт, хитро ухмыляясь в свою бородищу.
– Не то слово… Я сражен наповал.
Я не погрешил против истины. Я действительно был сражен. Но не евроремонтом, на который сподобился обычно бесшабашный и безалаберный Венедикт.
В кабинете отсутствовал старый просторный диван, на который я имел виды. Вместо него стояли два хлипких с виду модерновых креслица и журнальный столик. И где теперь прикажете мне спать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49