Но он, казалось, не обращал на это внимания. Она вспомнила, как он мельком взглянул на себя в зеркало и тут же отвернулся. Это отсутствие интереса к своей внешности больше всего поражало ее в нем. Точно мальчишка, который по наивности не осознает своей красоты, на какой-то миг подумалось ей, и тут же на ум пришел его рассказ, как он вместе с другими сбрасывал с вертолетов пленных арабов. На ее лице опять появилось замкнутое выражение: какой он все-таки противоречивый. Брук тотчас заметил происшедшую в ней перемену и стал усиленно предлагать сыр.
– Нам не следует засиживаться, – добавил он.
– Слушаюсь, сэр, – отчеканила она и сразу пожалела об этом.
В его глазах промелькнули удивление и легкая обида. Он ничего не сказал – продолжал лишь собирать крошки. Интересно, задумалась Ева, почему все-таки она так себя ведет: то дает понять, что прошлое его прощено и забыто, а то вдруг разворачивается и наносит ему удар.
– Надо позвать официанта и рассчитаться, – заметила она с вымученной улыбкой. Он настороженно посмотрел на нее и кивнул.
Они сели в машину и подъехали к колонке неподалеку от ресторана. Пока в бак заливали бензин, Брук ради экономии времени сам протер ветровое стекло, счищая с него пятна от раздавленных мошек. Ева наблюдала за его движениями, пытаясь представить себе, что он о ней думает. Наверняка, решила она, ненавидит.
Раздался стрекот мотоциклов, и Брук, перестав протирать стекло, обернулся в сторону двух полицейских-регулировщиков в старомодных шлемах и белых офицерских портупеях, к которым пристегивается кобура. Ева проследила за ним взглядом и вся сжалась от страха: полицейские затормозили буквально в нескольких ярдах от них. Заправщик у бензоколонки дружески помахал им и бросил что-то, чего она не смогла разобрать. Ева почувствовала, что ее бьет дрожь. Больше всего на свете она боялась не того, что ее схватят, – такая возможность все еще казалась ей абстрактной и нереальной, – а того, что могут заметить ее страх. Если уж я сейчас так боюсь, думала она с тревогой, то что же будет, когда я столкнусь с настоящей опасностью? Ева пришла в ужас при мысли, что может подвести своего спутника. Правда, этот ужас объяснялся скорее гордостью, чем любовью к ближнему. Боязнью собственной слабости, чем страхом перед силой противника.
Сев за руль, она от волнения слишком рано дернула на себя рычаг переключения скоростей – металлический скрежет заставил ее поморщиться.
– Эти фараоны здорово меня напугали, – произнес Брук, чтобы как-то начать разговор.
Ева понимала, что он почувствовал ее испуг и сейчас пытается дать ей возможность высказаться.
– И меня тоже, – улыбнулась она.
– Даже когда знаешь, что они не по твою душу, все равно боишься.
Она кивнула. Ему не пришлось особенно стараться, чтобы разговорить ее.
– Надеюсь, даже со мною в качестве водителя мы доберемся до места целыми и невредимыми, – произнесла она, решив, что пора переменить тему беседы.
– Вы к ней скоро привыкнете. Эти старые машины довольно надежны, и плохие дороги не помеха для них.
– Когда, вы думаете, мы приедем?
– Посмотрим, как пойдет дело. Никакого смысла – приезжать туда в темноту.
Брук почувствовал, что брюки снова начинают прилипать к ногам. Может, стоит все же рискнуть и провести ночь в какой-нибудь дешевой гостинице? Ему так хотелось принять в последний раз ванну: ведь предстоит жизнь без всяких удобств, да и усталость после бессонной ночи тоже не мешало бы снять. Впрочем, все упирается в один вопрос: нужно или не нужно предъявлять паспорта при заполнении карточки в гостинице. Обычно этими формальностями пренебрегают и документы требуют лишь в том случае, если приехавшие не заплатили вперед. Он искоса поглядел на Еву. Она сосредоточенно кусала нижнюю губу, как делают дети в школе, обдумывая трудную задачу. Брук обернулся, чтобы посмотреть на дорогу, и стал объяснять ей свой план.
– А где вы думаете остановиться? – спросила Ева.
– В Марселе. Нам не придется делать большой крюк, к тому же и город достаточно большой, чтобы никто не обратил там на нас особого внимания. Мы доберемся туда часам к девяти. Да и звонить в Англию в это время тоже безопаснее.
– Похоже, вы убеждены, что надо поступить именно так.
– Я просто высказал свое мнение. Мне вовсе не хочется, чтобы меня опять приняли за бульдозер.
Она тут же ответила с улыбкой:
– Что, усвоили урок или просто хотите установить мир?
– И то и другое.
– Итак, полпалатки или полкровати? – бросила она вызов, чувствуя легкое головокружение от собственной смелости.
– Но ведь мы можем снять отдельные номера, – поспешил успокоить ее Брук.
– Или один из нас останется ночевать в машине, – докончила она за него. – Но, во-первых, нам надо как следует выспаться после вчерашней бессонной ночи, когда мы оба лежали как две мумии, и после сегодняшних пятнадцати часов езды. Так что это должен быть отель. А во-вторых, мы не можем позволить себе транжирить деньги – значит, будет не две комнаты, а одна. О'кей?
– Никогда не слышал более романтичного предложения, – пошутил он и сразу же пожалел о своих словах. (Идиот! Снова напортачил. Нет чтобы сперва подумать, выругался он про себя.)
– А я и не собиралась его вам делать, – холодно бросила Ева в ответ.
– Знаю, знаю, – сказал Брук. – Я просто неудачно пошутил. Виноват.
Она скептически посмотрела на него, но ничего не сказала. Затем произнесла со вздохом:
– Будьте добры, передайте мне мои сигареты.
Он явно обрадовался, что на сей раз все сошло легко.
– А вы мне толком так ничего о себе и не рассказали, – заметил он, выждав несколько минут. – Мне-то вчера вы устроили форменный допрос…
– И сегодня ваша очередь?
– Только если вы не возражаете.
– Едва ли я могу сказать вам «нет», – съязвила она, – после всего, что вы претерпели по моей милости.
– Уверяю вас, это совсем не обязательно.
– Ну, так приступайте… или я должна начать свое жизнеописание с младенчества?
– Не знаю, как хотите… ну ладно, расскажите мне о своих родителях. Вы с ними ладите?
– Да, вполне. Но вы, наверное, хотите узнать, как они относятся к моим политическим взглядам. – Она посмотрела на него, и он утвердительно кивнул. – Я им рассказывала, но это как бы выше их разумения. Отец у меня учитель, сейчас на пенсии; всю свою жизнь он кому-то подчинялся, и, подобно китаянке, привыкшей к тому, что надо с детства бинтовать ступни ног, он привык к этим путам – снимите их с него, и ему покажется, что мир рушится. – Ева заметила, что Брук беспокойно заерзал на сиденье, и поняла, что его не удовлетворило ее вчерашнее объяснение. – Отчасти вы ведь тоже такой, да?
– Вам кажется, что мои взгляды на жизнь до сих пор определяются условиями, в которых я находился.
– Скажите, а сколько лет вы провели в обстановке строжайшей дисциплины, основанной целиком на отношениях господства и подчинения?
– Хорошо, но…
– Послушайте, Брук, – прервала она его, – вы, похоже, клюете на эту старую, как мир, выдумку, будто мы считаем, что, уничтожив государство, можно разом решить все проблемы. Ничего подобного. Сперва надо создать основы свободного общества. Люди должны сначала научиться работать и действовать сообща, а иначе будет хаос, который приведет к еще худшей диктатуре. Веками нас учили – конечно, те, кто сам находился у власти, – что подчинение властям – ко всеобщему благу, и людям, естественно, трудно переварить такой крутой поворот в миропонимании. Представьте себе, что вас вдруг выпустили из темницы, где вы просидели всю жизнь. У вас будет полная потеря ориентации, неуверенность в своих силах, которую вам успели внушить. Поэтому-то я и считаю, что священных коров лучше добивать издевкой, а не ножом. В общем, – она поглядела на него с застенчивой улыбкой, – я, кажется, несколько уклонилась от рассказа о моих родных.
– Отец у вас очень строгий?
Ева засмеялась, и он с удивлением посмотрел на нее.
– Не думайте, что мои убеждения – результат подавленных в детстве стремлений, – сказала она, тряхнув головой. – Но, пожалуй, правильно будет сказать, что по-своему он на меня влиял: самый вид его помог мне многое понять. Он, мне кажется, считает, что кокон, в котором он существует, это и есть мир, а люди – это недисциплинированные школьники, которых надлежит держать в узде.
– Но вы все равно любите его?
– Конечно. Не могу же я возненавидеть его только за то, что он смотрит на вещи не так, как я. Порой, правда, меня прямо отчаянье берет, когда он упрется как вол – и ни с места, но это не его вина: так его воспитал собственный отец, мой дед. Судя по всему, это был настоящий тиран. К счастью, я его не застала, потому что была поздним ребенком.
– А вашему отцу нравилось учительствовать?
Она на мгновение задумалась.
– Точно не знаю. Скорей всего, ему приходилось нелегко. Вообще-то, по натуре он человек мягкий, и дети этим пользовались вовсю, как только раскусили его. Ко мне он, во всяком случае, относился хорошо и не навязывал своих взглядов. Летом мы устраивали загородные пикники – если бы вы видели, сколько мы всего запихивали в наш старенький «моррис», то наверняка решили бы, что мы отправляемся на Северный полюс. Двигались мы со скоростью не больше двадцати миль в час, прижимаясь к самой обочине: его прямо в дрожь бросало, когда сзади раздавался гудок машины. Он всегда считал, что это сигналят нам. Приехав, мы часами искали подходящее место, прежде чем разостлать коврики. Настоящий ритуал! – Она улыбнулась. – Странное ощущение вызывали у меня эти коврики. Точно сидишь на отцовском халате. А халат у него был такой мохнатый, обшитый по краям, с завитушками над обшлагами. Словом, в таком пьют какао с бисквитами.
Брук подбодрил Еву улыбкой.
– А ваша матушка?
– Она у меня всегда тише воды, ниже травы. Молчунья. По национальности датчанка. Встретились они с отцом в конце войны, когда он оказался на континенте по делам авиационного снабжения. Мама у меня старомодна до ужаса: занимается домом, держит его в образцовом порядке и никогда не критикует мужа. Словно до конца жизни будет благодарна ему за то, что он на ней женился. В общем-то, знаете ли, не очень интересная семья, – добавила она неожиданно.
Брук не знал, соглашаться с ней или нет.
– Но, уж конечно, куда более здоровая, чем наша – в лице моего, по существу, единственного оставшегося в живых родственника, – заметил он, избегая ответа.
– Это не ваша вина. Но, как сказал Мигель, виноваты не только большие злые волки. А и люди, которые позволяют им безнаказанно разбойничать.
– Вроде вашего отца?
– Да, такие, как он. Те, что думают: таков уж заведенный в мире порядок – и боятся поставить под сомнение то, чему их учили. А главное, передают свою трусливую покорность поколению, идущему вслед. Мои идеи пугают его отчасти потому, что он наслушался «популярных» бредней, но прежде всего потому, что они ставят под сомнение тот образ жизни, который он вел и продолжает вести. Если бы он с ними согласился и принял их, подобной ноши ему бы не вынести. Мне это понятно, потому-то я и не могу его ненавидеть, как он ни упрям и ни слеп. – И она повернулась, чтобы посмотреть, как реагирует на ее слова Брук, а он смущенно улыбнулся.
Затерявшись в вечернем Марселе, они в конце концов подыскали дешевенькую гостиницу возле старого порта и припарковали неподалеку свой фургончик. Пока Ева выясняла, есть ли свободные комнаты, Брук блаженствовал в машине, вытянув ноги. У него начиналась головная боль, и глаза устали от яркого солнца, когда ему приходилось все время щуриться. Устраиваясь поудобнее, чтобы дать отдохнуть спине и шее, он подумал: не слишком ли опасно оставлять вещи в машине и не лучше ли взять все с собой. Через несколько минут вернулась Ева и позвала его; идя за ней, Брук с тревогой думал о той минуте, когда надо будет заполнять гостиничные карточки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35