– Господи помилуй!
– Настоящее его имя – Торибио Экспосито, Торибио де Могровехо – имя святого, епископа Лимы в Перу, который защищал в испанской Америке церковное учение.
– Гляди-ка!
– Видите ли, это мне уточнил секретарь…
– Понимаю…
– Бустильо дель Оро – его родной город в провинции Самора, там его, кажется, разыскивают разные судебные инстанции.
– И за разные преступления?
– Наверно.
Ну так вот, Торибио де Могровехо, Раймундо, что из Касандульфов, и Робин Лебосан увязли в очень возвышенном споре, остальные молчали, не решаясь высказать свое мнение. Постулаты были таковы: Торибио де Могровехо, самый благомыслящий, верил в Бога и церковь, Раймундо, что из Касандульфов, верил в Бога (предпочитая называть его Высшим Мастером), но не в церковь, Робин Лебосан, вероятно, чтобы тема не иссякла, верил в церковь, но не в Бога.
– Вот глупость!
– Еще бы!
Диспут прервала во втором часу ночи полиция. Торибио де Могровехо побледнел, когда его спросили:
– Вы Торибио Экспосито?
– К вашим услугам.
– Вы арестованы.
Торибио не сопротивлялся, дал надеть наручники и исчез в ночи, вниз по дороге с полицейскими по бокам.
– Холодно.
– На ходу согреешься…
Донья Рита решила, что дон Росендо не уйдет живым, и добилась его: кто хочет, тот добьется. Донья Рита начала атаковать священника со стороны желудка, тщеславия и жадности, похотью она его уже держала, это был верный расчет – дон Росендо обжора, скупердяй, сластолюбив и тщеславен.
– Возьми золотые часы моего слабоумного – лучше носить их тебе, ты больше мужчина.
– Спасибо, я велю выбить на них дату, когда они подарены.
Донья Рита заговорила прямо:
– Не хочу ходить вокруг да около, не удивляйся! – скинешь рясу и станешь жить со мной, получишь миллион песо. Решай.
Дон Росендо ответил, что да, он уже не колеблется, взял миллион и зажил со вдовой. Скандал был страшный, но дон Росендо улыбался:
– Ругань пройдет, а деньги останутся; мы с Ритой счастливы, когда положение урегулируется, поженимся. Чего еще нужно Господу, кроме счастья его созданий?
На кладбище Санта-Росинья де Херико растет мандрагора, самец и самка, разницу можно заметить по корням, к корню привязывают собаку, женщина, дотронувшись до мандрагоры, забеременеет, иногда достаточно наступить, а собака воет, когда нужно, чтобы некто пришел, заснул и во сне сказал: я виновен в том, что зарубил путника в шляпе с маргаритками и с бабочками в сто цветов, убил за косой взгляд и за то, что подстерегал меня в полвосьмого, не беда, что меня удавят. Господь простит мои грехи, я знаю; мертвеца я сжег с камелиями, чтоб не питал ко мне злобы. Палач поставил виселицу на кладбище Санта-Росинья, над самым нежным ростком мандрагоры, чтобы повешенный напитал его семенем, дающим жизнь, кровью, поддерживающей жизнь, и слюной, которая умягчает. У Луисиньо Парульо болели глаза, и дон Бениньо велел лечить их толченым корнем мандрагоры, смешанным с вином и маслом.
– Помогло?
– Нет, сеньор, ослеп.
Если корень мандрагоры похож на мужской член, всякого, кто пройдет мимо, будут любить женщины до крайности, до того, что его убьют из-за любви, и священник по доброте похоронит.
Если корень мандрагоры похож на женский орган, в прошедшую мимо женщину влюбится бородатый карлик с шевелюрой дыбом, по имени Мандрагоро, который ест крапиву и отруби и говорит, не открывая рта:
– Полюбишь меня, красавица?
– Заткнись, слюнтяй! Помрешь еще!
Прежде чем вырвать мандрагору, нужно шпагой начертить круг вокруг себя, при этом шлюха должна петь псалмы, а монах-послушник плясать канкан, задирая рясу до неприличия. Выдергивать следует, привязав к корню веревку, и пусть голодный пес тащит ее, не переводя дыхания; когда растение вскрикнет от боли, пес умрет от испуга.
– Не зарывай его, пусть вороны съедят.
Из-за органа вкуса и органа любви или из-за слизистой оболочки рта и нежной ткани другого места – дон Росендо во власти доньи Риты.
– Оседлай меня, я тебе плачу за это, мерзавец! Тебе нравится жрать вволю и чтоб тебя ласкали, верно? Ну-ка, уложи детей и возвращайся поскорее, но не забудь благословить их на ночь!
– Извини…
Браулио Доаде, один из слуг сеньориты Рамоны (четверо очень старых, почти слепых и почти глухих ревматиков и астматиков), был на Филиппинах, когда они еще принадлежали Испании. Браулио Доаде всегда был сверхэлегантным и бойким.
– Вы помните знаменитый приказ генерала Камило Полавьеха на острове Минданао о том, что он кастрирует любого туземца, «схваченного с оружием в руках»?
– Нет, не помню, может, вы это выдумали?
Когда Браулио Доаде умер, он был очень истощен, почти невесом.
– Велим отслужить мессу, сеньорита?
– Вот еще! Думаю, с лихвой хватит «Отченаша».
В Сан-Рокиньо да Мальта на празднике святых Диониса и Леониса дьявол продает свою мазь для полета, – знал бы Мамерто Пайхон, прыгнувший с колокольни! – поручает продавать ее ведьме, а может быть, продает и сам, переодетый, до восхода солнца, за полцены, чтобы бедняки могли наслаждаться.
– Летать, как птицы небесные и души чистилища! Кто хочет летать, лети!
Чтобы приготовить мазь (можно и помаду, она гуще), варят черного или некрещеного младенца в розовой воде, в медной кастрюле; когда вода выкипит, достаточно смешать оставшееся с менструацией вдовы, толчеными костями висельника, женской мочой, корнем мандрагоры и тремя травами Вельзевула: беленой, что помогает летать и унимать боль зубов, головы и ушей, беладонной, которой женщины и актеры расширяют зрачки, и плодом кладбищенской колючки, колючки-призрака, адской колючки, которая облегчает приход сладостного сна смерти. В Сан-Рокиньо продается эликсир долголетия и сироп для неверных жен – реал за глоток.
– Хотите сточить зубы совести и свести родинку прелюбодеяния?
Однажды, когда у дона Росендо случилась осечка, донья Рита так его треснула палкой, что пришлось вмешаться рабочим «Английского бисквита» с управляющим во главе. На Касиано Ареаля всегда можно было положиться!
– Успокойтесь, сеньорита! Ради бога, вы его убьете! Если дон Росендо не может, возьмите кого-нибудь из нас! Успокойтесь, сеньорита, нам просто неловко! Закройте, извините, грудь, а то подцепите пневмонию!
На кладбище Санта-Росинья де Херико, где растет мандрагора, полицейский Фаусто Белинчон Гонсалес, уроженец Мотильи де Паланкар в Ла Манче и мой дядя Клето играли в орлянку; невероятно, но точно – я сам видел.
– В подлости, Камилито, – признавался мне дядя Клето, – тоже есть свое очарование; плохо не то, что наступил на мандрагору, а то, что начинаешь кружить и кружить и падаешь все ниже – посмотри на Риту Фрейре: молода и с возможностями, а умрет, исходя жалобами.
На горе Сан-Кристобаль волки в одну ночь зарезали трех коров с телятами, никто не думал, что они там рыщут. Танис Гамусо пошел искать их с собаками и ружьем и на следующую ночь убил двух волков, один весил шестьдесят кило (не сакумейрский волк, но лишь чуточку меньше), овчарку Кайзера, раненого, пришлось добить, это всегда тяжело. Танис велел снять с волков шкуры и послал их вместе с тремя, что у него были, Анунсиасьон Сабоделье из дома Паррочи.
– Возьми, сделай Гауденсио одеяло, под ним очень уютно.
Когда кузены из Ля-Коруньи прислали мне сигары, я отнес их безногому Маркосу Альбите.
– Обещание – долг.
– Спасибо, надоело жевать португальский табак, слюна все портит, ты меня избалуешь.
Катуха Баинте принесла Маркосу Альбите вина из таверны.
– Сегодня делаю что хочу, мало таких дней. Он понизил голос:
– Извини, что я тебе тыкаю при людях; Катуха, по правде, не в счет, почти не в счет.
Мне показалось, что момент удобный.
– Пожалуй, перейдем на «ты», как до войны, ты ведь тоже Гухиндес, такой же Гухиндес, мы родственники.
– Да, это так, но я Гухиндес бедный, Гухиндес, который ни на что не годен.
Катуха поднесла две рюмки вина, одну Маркосу, одну мне, было приятно осушить ее до дна.
– Хочешь?
– Да.
Маркос Альбите погладил сигары.
– Тебе больше нравятся «Бревас»?
– Трудно сказать.
Что-то пролетело по небу, как вспышка надежды, – пожалуй, голубь.
– Я и в Бога не верю, раньше он меня защищал, но теперь меня засунули в этот гроб на колесах!
Телега, влекомая волами, громыхает по дороге, ось поет, отпугивая волка и подбадривая лису, мир – резонирующий ящик, кожа земли натянута, как барабан, в точности барабанная перепонка. Маркос Альбите заново выкрасил стрелку и надраил свои инициалы.
– Я тебе почти окончил святого, этот Сан-Камило на все сто! Увидишь, на той неделе дам тебе, нужно только почистить наждаком.
Фелисиано Вилагабе Сан-Мартиньо долго не женился, 23 года был обручен с Ангустией Соньян Корвасин, а брак оказался кратким, меньше полутора часов; когда новобрачные вышли из церкви, она сказала:
– Зайдем на минуточку с мамой на кладбище, положим цветы на папину могилу.
– Вы идите, я здесь подожду.
Когда Ангустия вернулась, Фелисиано исчез, как ветром сдуло, из таверны Рауко вышла Ремедиос, хозяйка, и дала Ангустии конверт.
– Фелисиано оставил это для тебя.
Ангустия открыла конверт, нервничая, там на листке было размашисто написано: иди в задницу. О Фелисиано так никогда ничего не узнали, он как сквозь землю провалился, кто-то говорил, что его видели в Мадриде кондуктором автобуса.
– А Ангустия?
– А что ей делать? Сперва ждала, уже привыкла ждать, ждала четыре года, пять лет, потом пошла в монахини, в шлюхи не годилась, тут нужно больше тепла, меньше важности.
Вилагабе – господа, всегда такими были, их, правда, невысоко ставили, но они – аристократы, деликатные, сверхприличные, утонченные во вкусах и пристрастиях. У Ангустии, наоборот, смешные претензии и множество предрассудков, ужасная манера держать нож; оттопыривала мизинчик, поднимая чашку, и говорила пакости.
– Это очень грустно.
– Да, очень, это хуже чем прелюбодеяние, – такое не редкость и в хороших семьях, а то, что с Ангустией, бывает лишь среди отребья, теперь все вверх дном.
– А почему он ее бросил?
– Знать бы мне! Говорят, он с ней, бедняжкой, много лет развлекался.
– Ну, хуже было бы, если б препирался.
– Пожалуй, да, смотря как считать.
Сеньорита Рамона всегда говорила, что Ангустия – вроде мебели.
– Она – как ночной столик, а может, еще хуже. Ангустия всегда была простоквашей, есть женщины, что и на людей не похожи. Ангустия – домашняя скотина, вроде коровы.
Тересита дель Ниньо Хесус Минес Гандарела, сбежавшая жена ветеринара Медардо Конгоса, стрижется по-мужски и курит при мужчинах.
– Какое бесстыдство! И куда она сбежала?
– Не очень далеко, в Саррию, с маклером, который хорошо плясал танго и фокстрот, – известно, хромота мужа ей досаждала; по правде, иные женщины и не думают об этом.
Мы с Раймундо, что из Касандульфов, видим, как наша кузина Рамона проходит меж деревьев сада под своим зонтиком, грациозно и одиноко, сбоку песик Уайльд, мы с Раймундо долго смотрим, ничего не говоря, – зачем? Наша кузина Рамона доходит до реки, секунду стоит, вглядываясь в воду, и потом, всегда очень медленно, возвращается в дом. Я ухожу, а Раймундо делает вид, будто только что пришел.
– Вот тебе всегдашняя камелия.
– Спасибо.
– Пойдешь погулять?
– Нет, я ходила к реке поглядеть на воду, сегодня мамина годовщина.
– Верно!
Наша кузина Рамона грустно улыбается.
– Как идет время, Раймундино! Когда умерла мама, я была девчонкой, тринадцать лет, и чувствовала, что мир рушится.
– Да.
– Все мы старимся, и с возрастом тщеславие и надменность покидают нас.
– Да.
– И многие страсти тоже.
– Тоже.
Наша кузина Рамона – редкость. Раймундо она кажется прекраснее всех.
– Оставь меня одну, хочу поплакать.
Когда в Саррии Тересита дель Ниньо Хесус, сбежавшая жена Медардо Конгоса, соединилась с Филемоном Тоусидо Росабалесом, маклером без документов, она повела себя образцово, чтобы сбить людей с толку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32