– сказал он. – Ты меня не убиваешь, потому что ты душегуб, это ясно.
Иносенсио умер не исповедовавшись, но никто и не привел к нему священника отпустить грехи, дон Хесус Мансанедо записал в своем блокноте ложь; нет, Иносенсио умер без покаяния, дон Хесус – лгун, как подумаешь, это самый меньший из его грехов, у дона Хесуса была дочь Кларита, жених ее бросил, потому что почувствовал отвращение, есть очень щепетильные люди, им стыдно, даже когда прочие отбрасывают стыд.
– Я иду защищать родину, Кларита, не пиши мне, скорей всего меня убьют.
Когда убили отца, Розиклер уехала в деревню и не носила траур, властям не нравится, когда соблюдают траур по некоторым покойникам.
Бенисья, дочь Адеги, очень хорошо готовит фильоас и разливает вино голая, с древней языческой мудростью.
– Так, по-моему, лучше. Хочешь, пущу вино через груди.
– Да, спасибо тебе, потому что мне немного грустно. Газеты обращают внимание на детали: Фулано Такой-то отказался принять помощь религии и умер без надежды, в то время как Менгано Такой-то исповедался и причастился с большим рвением и умер счастливым и примиренным. По обычаю, и примиренные, и беспокаянные попадают на кладбище святого Франциска, смерть к смерти летит. Мы, Гухиндесы, всегда любили драться во время паломничества, но теперь мы слегка чокнутые.
– Мне все осточертело, – жалуюсь я Робину Лебосану, – это ни с чем не сообразно, это как чума. Кто бы мог образумить людей и ввести немного порядка в этот круговорот?
– Знал бы я, кто!
Бывшего министра Гомеса Парраделу схватили в Верине, облили бензином и подожгли; по словам Антонио – никто не знает, что за Антонио, – тот, умирая, исполнил нечто вроде пляски смерти.
– А что за Антонио?
– Я уже сказал, никто не знает, за кого он, возможно, его забили палками, это скорее всего, таких всегда приканчивают палками.
Фабиан Мингела (Моучо) привез себе из деревни Розалию Трасульфе.
– И, кроме всего, молчи, ты здесь, чтобы развлекать меня и молчать, понимаешь?
Розалия Трасульфе на все соглашалась, Дурная Коза никогда не была дурой.
– Я жива, а Моучо кончил, как кончил; по-моему, каждый кончает жизнь смотря по тому, как прожил, иногда нет, но почти всегда так.
У Робина Лебосана обедает его кузен Андрес Бугалейра, только что приехавший из Ля-Коруньи.
На площади Ремесленников сожгли книги Барохи, Унамуно, Ортеги-и-Гассета, Мараньона и Бласко Ибаньеса, это ясно, но оставили Вольтера и Руссо, видно, не так звучат.
Газета сообщает: «На берегу моря, чтобы оно унесло остатки гнили и пачкотни, сожгли горы книг и листовок преступной антииспанской пропаганды и омерзительной порнографии».
– Видел Эсперансу после того, как убили ее мужа?
– Нет, она велела сказать мне, чтобы не заходил к ней. Андрес, кузен Робина Лебосана, хотел пробраться в Португалию.
– Если есть деньги и можешь быстро дойти до границы, хорошо, из Лиссабона проедешь в любую часть Европы, но если денег нет, иди с оглядкой, пограничники всех заворачивают, передают их в Туе – плохое место.
Чело Домингес из Авелайноса, жене Роке Гамусо, все бабы завидуют.
– Чтоб Господь призвал нас всех причастившимися, аминь – говорят, у Роке каральо величиной с шестимесячного лисенка.
– Ну что ты болтаешь! Все каральо одинаковы.
– Э, нет уж, есть такие, что увидеть их – счастье, есть и другие, похожие на дождевых червей.
– Это, милая, все относительно.
– Относительно чего?
– Чего, чего! Дура ты, что ли?
Мончо Прегисас, тот, что с деревяшкой, с мучительной тоской говорит о тете Микаэле:
– Храню золотые воспоминания детства, пастилки, кофе с молоком, печеные яблоки, дремлющие кусты роз, постель, что мне стелила тетя Микаэла… бедняжка была очень ласкова, шалила со мной, чтобы пробудить мой дух, интерес к жизни и жажду познать мир.
– Не говори глупостей! Она с тобой шалила потому, что ей это нравилось, это всем им нравится.
Адела и Георгина, кузины Мончо Прегисаса, танцуют танго с сеньоритой Рамоной и Розиклер.
– Хочешь, сниму блузку?
– Сними…
Моя тетя Сальвадора, мать Раймундо, что из Касандульфов, в Мадриде, о ней ничего не известно, коммуникации прерваны, в лучшем случае получаем известия через Красный Крест. Дядя Клето продолжает изображать джаз, тети Хесуса и Эмилита кажутся замороженными, а может быть, и впрямь заморожены.
– Какой ужас, какой ужас! Клето целый день стучит, чтобы у нас болела голова, не знаем, почему не запишется в «Крестоносцы Оренсе» и не оставит нас в покое.
Тети Хесуса и Эмилия получают пропагандистский листок: «Галисийская женщина, подумай, что никогда не были так актуальны слова Кеведо: женщина – орудие для сокрушения королевств (Боже, какая пошлость!), в этих словах конденсируется сила твоего влияния на мир».
– Ты это понимаешь?
– Ну, не очень, и потом, мне кажется, что следовало бы написать «сеньора», а не «женщина» – велик ли труд? По-моему, они хотят, чтобы мы вязали свитера, вот увидишь.
Веспора, сука моего дяди Клето, ночи напролет воет, ясно, чует в воздухе смерть, тети Хесуса и Эмилия, полные тайных предчувствий, молятся, как никогда, шепчутся, как никогда, и мочатся все чаще и обильнее, суть в том, что потеряли всякую способность удерживаться, видимо, мочатся без устали, и дом воняет как общественный писсуар.
– Пахнет кошками.
– Да, кошками! Воняет старыми засранками.
– Боже!
Дохлые зверьки, висящие на винограднике пономаря, постепенно разлагаются, уже никакого вида нет.
– Из-за конкуренции?
– Конечно.
Долорес, служанка попа церкви Сан-Мигель де Бусиньос, дона Мерехильдо, спрятала Алифонсо Мартинеса, телеграфного служащего, его не нашли, когда принялись искать.
– Здесь не проходил?
– Нет, чтоб мне умереть на месте! Дон Мерехильдо сказал Алифонсо:
– Пережди грозу, а пока не высовывай носа, это не может длиться всю жизнь.
– Да, сеньор, спасибо, кого я боюсь, так это Фабиана Мингелу (Моучо из рода Каррупов), говорят, он идет сюда с кучей портупей.
– Брось, в деревню он не пойдет, увидишь, пока я здесь, не пойдет.
– Ваши слова да Богу в уши…
Марикинья жила в деревне Тохединьо, приход Парада де Отейро, муниципалитет Вилар де Сантос, в Лимии, это было давно, при маврах. Ворона арестанта Мануэлиньо Ремесейро Домингеса зовут Мончо (как кузена, что умер от чахотки), было приятно следить его полет. Марикинья – юная пастушка, бедная и красивая – каждое утро пасла корову, двух овец и трех коз в месте по имени гора Кантариньяс. Ворон Мончо учится свистеть, знает уже несколько тактов мазурки, которую слепой Гауденсио играет только когда хочет. Мать Марикиньи – вдова, в ее доме хорошо знали запах нищеты и тревог. Дон Клаудио Допико Лабунейро – учитель, теперь для учителей плохая пора, путается с доньей Эльвирой, хозяйкой дома, кажется, спит и со служанкой, Касторой.
Аргентинские родичи Розиклер, которые называли радиолу витролой, уехали в Буэнос-Айрес, когда дон Хесус Мансанедо записал в блокноте об отце Розиклер, Иносенсио Сольейросе Нанде: № 37, 21 октября 36-го, служащий банка «Альто дель Фуриоло» умер, покаявшись (ложь!); они сказали, что уедут, и уехали, по-моему, поступили правильно.
– Произойдет бойня, никому не известно, кто спасет шкуру, а кто нет, будет пожар Трои, мы здесь не останемся, это дело самих испанцев.
Тетя Хесуса недавно заболела, заболела серьезно.
– Ты звал врача?
– Да.
– Что он говорит?
– Ну, что бедняжечка стара, очень одряхлела, ничего особенного нет, просто стареет, и сердце постепенно сдает.
– Боже правый!
Когда я отправился навестить ее, все нашел очень таинственным, собака Веспора уже не в силах столько возвещать смерть, дядя Клето играет только «Меня не убьешь помидором», раз за разом, сто, а то и сто пятьдесят раз на день, под конец сам не слышит, это как гул ветра в дубах. Тетя Эмилия и дядя Клето спорят из-за места на кладбище для тети Хесусы, она еще не труп, но может стать им в любой момент.
– Фамильный склеп полон, а мы сейчас не можем тратиться, это не ко времени.
– Да, но не хочешь же ты вышвырнуть останки наших предков в реку?
– Я ничего не хочу, но скажи, как нам поступить. Тетя Эмилия верит в долг потустороннему миру, в уважение к безупречной добродетели.
– Ты никогда не должен забывать, Клето, что Хесуса, как и я, одинока. Это еще хуже, чем оставить Лоурдес в Париже!
Дядя Клето смотрит на Эмилию взглядом гипнотизера.
– Ну и скотина ты, сестра, прямо ослица.
Тетя Эмилия рыдает, а дядя Клето выходит, насвистывая, предварительно пукнув, как обычно.
Известия, приходящие отовсюду, не очень утешают, вроде сообщений о чуме египетской, в головах помутилось, и люди стали сбиваться с толку.
– Наши, националисты, взяли Бадахос.
– Почему говоришь «наши»?
– Не знаю, а как сказать по-твоему?
Мисифу, что из Саморы, явился в Оренсе незваный и начал приказывать всем, видно, рожден начальником.
– Он слегка косит, правда?
Пожалуй, но мало кто решится смотреть на него. Мисифу, Усач, так его прозвали, а имя его – Бьенвенидо Гонсалес Росинос, был торговым экспертом. Мисифу низкоросл, но очень подтянут и шустр, если рядом никого, даже кажется высоким. Дон Брегимо Фараминьяс не любил низеньких, делил их на две большие и очень определенные группы: те, которых курица может клюнуть в зад, и те, кому на ходу нужно петь, чтобы на них не наступили.
– Все плохи, и те, и эти, одни хуже других. Карликов нужно запретить.
– Да, сеньор.
Мисифу был организатором, вдохновителем и первым главарем «Отряда зари», который действовал по очень торжественному ритуалу, похожему на итальянский. Мисифу убили кинжалом на крыльце Паррочи. Гауденсио знал кто, но не хотел сказать и, как слепой, мог увильнуть.
– Я играю на аккордеоне, откуда мне знать, что случилось, если я слепой. Вы не видите, что я слепой?
– Да, старик, да, извини; ладно, поищем еще.
Мисифу нанесли только два удара, в горло и в грудь, нападавший не был злым. Пура Гарроте, Парроча, никогда не любила драк.
– Или люди успокоятся, или закрою двери на ночь и всех буду пускать только днем, это приличное заведение, и я не допущу свар, пусть будет порядок.
Тело Мисифу оставили на улице, оттащили подальше и с перил крыльца смыли кровь. Пура Гарроте сказала ошарашенным кобелям:
– И теперь всем молчать, ясно? Лучше всего забыть, что случилось.
Анунсия Сабаделье (Нунча) сказала Гауденсио:
– Прости меня, Господь, но я рада, что Мисифу убили.
– И я, Нунчинья, и я.
– И знаю вдобавок кто.
– Забудь его имя, даже не думай об этом.
Мисифу забыли скоро, так как происшествия выталкивали друг друга, чтобы уместиться в сознании.
– Дашь мне кофе, Нунча?
– Да, уже несу…
Сеньорита Рамона велела оседлать коня и поехала в горы, в Арентейро встретила двух полицейских.
– Добрый день, сеньорита, куда вы едете?
– Как это куда? Куда хочу! Нельзя разве ехать куда хочешь?
– Можно, сеньорита, мы дурного не говорим, можно ехать куда хотите, верно, но все сейчас перепуталось.
– А кто перепутал?
– Ах, не знаю, сеньорита! Похоже, все запуталось само. Когда сеньорита Рамона вернулась домой, ее ожидали Раймундо, что из Касандульфов, и Робин Лебосан, ее кузены. Раймундо улыбнулся и сказал:
– Меня вызывают к губернатору.
– Зачем?
– Не знаю, вызывают к новому губернатору, подполковнику Кироге.
– Ты пойдешь?
– Тоже не знаю, об этом и хотел спросить тебя, как ты думаешь?
– Не знаю, что сказать, нужно спокойно поразмыслить.
В такой момент никогда не знаешь, как поступить. Раймундо считал, что нужно пойти, но Робин – нет. Робин пытался отговорить его.
– Броситься в Португалию будет ошибкой, там пограничники, но отсюда выбраться легко, можешь записаться в легион «Знамя Галисии», фронт, по-моему, всегда лучше, чем это.
Подполковник дон Мануэль Кирога Масиа, гражданский губернатор провинции, уполномоченный по общему порядку, вызвал Раймундо, чтобы назначить его алькальдом Пиньор де Села.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Иносенсио умер не исповедовавшись, но никто и не привел к нему священника отпустить грехи, дон Хесус Мансанедо записал в своем блокноте ложь; нет, Иносенсио умер без покаяния, дон Хесус – лгун, как подумаешь, это самый меньший из его грехов, у дона Хесуса была дочь Кларита, жених ее бросил, потому что почувствовал отвращение, есть очень щепетильные люди, им стыдно, даже когда прочие отбрасывают стыд.
– Я иду защищать родину, Кларита, не пиши мне, скорей всего меня убьют.
Когда убили отца, Розиклер уехала в деревню и не носила траур, властям не нравится, когда соблюдают траур по некоторым покойникам.
Бенисья, дочь Адеги, очень хорошо готовит фильоас и разливает вино голая, с древней языческой мудростью.
– Так, по-моему, лучше. Хочешь, пущу вино через груди.
– Да, спасибо тебе, потому что мне немного грустно. Газеты обращают внимание на детали: Фулано Такой-то отказался принять помощь религии и умер без надежды, в то время как Менгано Такой-то исповедался и причастился с большим рвением и умер счастливым и примиренным. По обычаю, и примиренные, и беспокаянные попадают на кладбище святого Франциска, смерть к смерти летит. Мы, Гухиндесы, всегда любили драться во время паломничества, но теперь мы слегка чокнутые.
– Мне все осточертело, – жалуюсь я Робину Лебосану, – это ни с чем не сообразно, это как чума. Кто бы мог образумить людей и ввести немного порядка в этот круговорот?
– Знал бы я, кто!
Бывшего министра Гомеса Парраделу схватили в Верине, облили бензином и подожгли; по словам Антонио – никто не знает, что за Антонио, – тот, умирая, исполнил нечто вроде пляски смерти.
– А что за Антонио?
– Я уже сказал, никто не знает, за кого он, возможно, его забили палками, это скорее всего, таких всегда приканчивают палками.
Фабиан Мингела (Моучо) привез себе из деревни Розалию Трасульфе.
– И, кроме всего, молчи, ты здесь, чтобы развлекать меня и молчать, понимаешь?
Розалия Трасульфе на все соглашалась, Дурная Коза никогда не была дурой.
– Я жива, а Моучо кончил, как кончил; по-моему, каждый кончает жизнь смотря по тому, как прожил, иногда нет, но почти всегда так.
У Робина Лебосана обедает его кузен Андрес Бугалейра, только что приехавший из Ля-Коруньи.
На площади Ремесленников сожгли книги Барохи, Унамуно, Ортеги-и-Гассета, Мараньона и Бласко Ибаньеса, это ясно, но оставили Вольтера и Руссо, видно, не так звучат.
Газета сообщает: «На берегу моря, чтобы оно унесло остатки гнили и пачкотни, сожгли горы книг и листовок преступной антииспанской пропаганды и омерзительной порнографии».
– Видел Эсперансу после того, как убили ее мужа?
– Нет, она велела сказать мне, чтобы не заходил к ней. Андрес, кузен Робина Лебосана, хотел пробраться в Португалию.
– Если есть деньги и можешь быстро дойти до границы, хорошо, из Лиссабона проедешь в любую часть Европы, но если денег нет, иди с оглядкой, пограничники всех заворачивают, передают их в Туе – плохое место.
Чело Домингес из Авелайноса, жене Роке Гамусо, все бабы завидуют.
– Чтоб Господь призвал нас всех причастившимися, аминь – говорят, у Роке каральо величиной с шестимесячного лисенка.
– Ну что ты болтаешь! Все каральо одинаковы.
– Э, нет уж, есть такие, что увидеть их – счастье, есть и другие, похожие на дождевых червей.
– Это, милая, все относительно.
– Относительно чего?
– Чего, чего! Дура ты, что ли?
Мончо Прегисас, тот, что с деревяшкой, с мучительной тоской говорит о тете Микаэле:
– Храню золотые воспоминания детства, пастилки, кофе с молоком, печеные яблоки, дремлющие кусты роз, постель, что мне стелила тетя Микаэла… бедняжка была очень ласкова, шалила со мной, чтобы пробудить мой дух, интерес к жизни и жажду познать мир.
– Не говори глупостей! Она с тобой шалила потому, что ей это нравилось, это всем им нравится.
Адела и Георгина, кузины Мончо Прегисаса, танцуют танго с сеньоритой Рамоной и Розиклер.
– Хочешь, сниму блузку?
– Сними…
Моя тетя Сальвадора, мать Раймундо, что из Касандульфов, в Мадриде, о ней ничего не известно, коммуникации прерваны, в лучшем случае получаем известия через Красный Крест. Дядя Клето продолжает изображать джаз, тети Хесуса и Эмилита кажутся замороженными, а может быть, и впрямь заморожены.
– Какой ужас, какой ужас! Клето целый день стучит, чтобы у нас болела голова, не знаем, почему не запишется в «Крестоносцы Оренсе» и не оставит нас в покое.
Тети Хесуса и Эмилия получают пропагандистский листок: «Галисийская женщина, подумай, что никогда не были так актуальны слова Кеведо: женщина – орудие для сокрушения королевств (Боже, какая пошлость!), в этих словах конденсируется сила твоего влияния на мир».
– Ты это понимаешь?
– Ну, не очень, и потом, мне кажется, что следовало бы написать «сеньора», а не «женщина» – велик ли труд? По-моему, они хотят, чтобы мы вязали свитера, вот увидишь.
Веспора, сука моего дяди Клето, ночи напролет воет, ясно, чует в воздухе смерть, тети Хесуса и Эмилия, полные тайных предчувствий, молятся, как никогда, шепчутся, как никогда, и мочатся все чаще и обильнее, суть в том, что потеряли всякую способность удерживаться, видимо, мочатся без устали, и дом воняет как общественный писсуар.
– Пахнет кошками.
– Да, кошками! Воняет старыми засранками.
– Боже!
Дохлые зверьки, висящие на винограднике пономаря, постепенно разлагаются, уже никакого вида нет.
– Из-за конкуренции?
– Конечно.
Долорес, служанка попа церкви Сан-Мигель де Бусиньос, дона Мерехильдо, спрятала Алифонсо Мартинеса, телеграфного служащего, его не нашли, когда принялись искать.
– Здесь не проходил?
– Нет, чтоб мне умереть на месте! Дон Мерехильдо сказал Алифонсо:
– Пережди грозу, а пока не высовывай носа, это не может длиться всю жизнь.
– Да, сеньор, спасибо, кого я боюсь, так это Фабиана Мингелу (Моучо из рода Каррупов), говорят, он идет сюда с кучей портупей.
– Брось, в деревню он не пойдет, увидишь, пока я здесь, не пойдет.
– Ваши слова да Богу в уши…
Марикинья жила в деревне Тохединьо, приход Парада де Отейро, муниципалитет Вилар де Сантос, в Лимии, это было давно, при маврах. Ворона арестанта Мануэлиньо Ремесейро Домингеса зовут Мончо (как кузена, что умер от чахотки), было приятно следить его полет. Марикинья – юная пастушка, бедная и красивая – каждое утро пасла корову, двух овец и трех коз в месте по имени гора Кантариньяс. Ворон Мончо учится свистеть, знает уже несколько тактов мазурки, которую слепой Гауденсио играет только когда хочет. Мать Марикиньи – вдова, в ее доме хорошо знали запах нищеты и тревог. Дон Клаудио Допико Лабунейро – учитель, теперь для учителей плохая пора, путается с доньей Эльвирой, хозяйкой дома, кажется, спит и со служанкой, Касторой.
Аргентинские родичи Розиклер, которые называли радиолу витролой, уехали в Буэнос-Айрес, когда дон Хесус Мансанедо записал в блокноте об отце Розиклер, Иносенсио Сольейросе Нанде: № 37, 21 октября 36-го, служащий банка «Альто дель Фуриоло» умер, покаявшись (ложь!); они сказали, что уедут, и уехали, по-моему, поступили правильно.
– Произойдет бойня, никому не известно, кто спасет шкуру, а кто нет, будет пожар Трои, мы здесь не останемся, это дело самих испанцев.
Тетя Хесуса недавно заболела, заболела серьезно.
– Ты звал врача?
– Да.
– Что он говорит?
– Ну, что бедняжечка стара, очень одряхлела, ничего особенного нет, просто стареет, и сердце постепенно сдает.
– Боже правый!
Когда я отправился навестить ее, все нашел очень таинственным, собака Веспора уже не в силах столько возвещать смерть, дядя Клето играет только «Меня не убьешь помидором», раз за разом, сто, а то и сто пятьдесят раз на день, под конец сам не слышит, это как гул ветра в дубах. Тетя Эмилия и дядя Клето спорят из-за места на кладбище для тети Хесусы, она еще не труп, но может стать им в любой момент.
– Фамильный склеп полон, а мы сейчас не можем тратиться, это не ко времени.
– Да, но не хочешь же ты вышвырнуть останки наших предков в реку?
– Я ничего не хочу, но скажи, как нам поступить. Тетя Эмилия верит в долг потустороннему миру, в уважение к безупречной добродетели.
– Ты никогда не должен забывать, Клето, что Хесуса, как и я, одинока. Это еще хуже, чем оставить Лоурдес в Париже!
Дядя Клето смотрит на Эмилию взглядом гипнотизера.
– Ну и скотина ты, сестра, прямо ослица.
Тетя Эмилия рыдает, а дядя Клето выходит, насвистывая, предварительно пукнув, как обычно.
Известия, приходящие отовсюду, не очень утешают, вроде сообщений о чуме египетской, в головах помутилось, и люди стали сбиваться с толку.
– Наши, националисты, взяли Бадахос.
– Почему говоришь «наши»?
– Не знаю, а как сказать по-твоему?
Мисифу, что из Саморы, явился в Оренсе незваный и начал приказывать всем, видно, рожден начальником.
– Он слегка косит, правда?
Пожалуй, но мало кто решится смотреть на него. Мисифу, Усач, так его прозвали, а имя его – Бьенвенидо Гонсалес Росинос, был торговым экспертом. Мисифу низкоросл, но очень подтянут и шустр, если рядом никого, даже кажется высоким. Дон Брегимо Фараминьяс не любил низеньких, делил их на две большие и очень определенные группы: те, которых курица может клюнуть в зад, и те, кому на ходу нужно петь, чтобы на них не наступили.
– Все плохи, и те, и эти, одни хуже других. Карликов нужно запретить.
– Да, сеньор.
Мисифу был организатором, вдохновителем и первым главарем «Отряда зари», который действовал по очень торжественному ритуалу, похожему на итальянский. Мисифу убили кинжалом на крыльце Паррочи. Гауденсио знал кто, но не хотел сказать и, как слепой, мог увильнуть.
– Я играю на аккордеоне, откуда мне знать, что случилось, если я слепой. Вы не видите, что я слепой?
– Да, старик, да, извини; ладно, поищем еще.
Мисифу нанесли только два удара, в горло и в грудь, нападавший не был злым. Пура Гарроте, Парроча, никогда не любила драк.
– Или люди успокоятся, или закрою двери на ночь и всех буду пускать только днем, это приличное заведение, и я не допущу свар, пусть будет порядок.
Тело Мисифу оставили на улице, оттащили подальше и с перил крыльца смыли кровь. Пура Гарроте сказала ошарашенным кобелям:
– И теперь всем молчать, ясно? Лучше всего забыть, что случилось.
Анунсия Сабаделье (Нунча) сказала Гауденсио:
– Прости меня, Господь, но я рада, что Мисифу убили.
– И я, Нунчинья, и я.
– И знаю вдобавок кто.
– Забудь его имя, даже не думай об этом.
Мисифу забыли скоро, так как происшествия выталкивали друг друга, чтобы уместиться в сознании.
– Дашь мне кофе, Нунча?
– Да, уже несу…
Сеньорита Рамона велела оседлать коня и поехала в горы, в Арентейро встретила двух полицейских.
– Добрый день, сеньорита, куда вы едете?
– Как это куда? Куда хочу! Нельзя разве ехать куда хочешь?
– Можно, сеньорита, мы дурного не говорим, можно ехать куда хотите, верно, но все сейчас перепуталось.
– А кто перепутал?
– Ах, не знаю, сеньорита! Похоже, все запуталось само. Когда сеньорита Рамона вернулась домой, ее ожидали Раймундо, что из Касандульфов, и Робин Лебосан, ее кузены. Раймундо улыбнулся и сказал:
– Меня вызывают к губернатору.
– Зачем?
– Не знаю, вызывают к новому губернатору, подполковнику Кироге.
– Ты пойдешь?
– Тоже не знаю, об этом и хотел спросить тебя, как ты думаешь?
– Не знаю, что сказать, нужно спокойно поразмыслить.
В такой момент никогда не знаешь, как поступить. Раймундо считал, что нужно пойти, но Робин – нет. Робин пытался отговорить его.
– Броситься в Португалию будет ошибкой, там пограничники, но отсюда выбраться легко, можешь записаться в легион «Знамя Галисии», фронт, по-моему, всегда лучше, чем это.
Подполковник дон Мануэль Кирога Масиа, гражданский губернатор провинции, уполномоченный по общему порядку, вызвал Раймундо, чтобы назначить его алькальдом Пиньор де Села.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32