— Надеюсь. Завтра в девять утра у вас будет возможность показать свое усердие. Куда вы теперь направляетесь?
— Домой, куда же еще? Пойду спать. Вы тоже рано ложитесь?
— Да, постоянно. Я веду регулярный образ жизни.
Элой Рубио Антофагаста почувствовал позыв к подхалимажу — видимо, угодливость была для него естественным состоянием.
— Если не возражаете, сеньор Вега, я вас провожу.
— Как вам угодно, дружище Элой, весьма благодарен. Сразу видно, надеетесь, что авось вам перепадет еще сигарета?
— Вовсе не потому, сеньор Вега, поверьте мне.
— Ладно уж, не прикидывайтесь святошей, все мы сперва были поварами, а уж потом монахами.
Хотя ночь была прохладная, дон Марио и его новый корректор, подняв воротники пальто, пошли еще прогуляться. Когда дону Марио выпадал случай поговорить на любимые темы, ни холод, ни голод, ни жара не были ему помехой.
Пройдя порядочный кусок, дон Марио и Элой Рубио Антофагаста наткнулись на кучку людей, стоявших на углу, тут же находились двое полицейских и никого не пропускали.
— Что случилось? Какая-то женщина обернулась.
— Не знаю, говорят, преступление, зарезали двух пожилых женщин.
— Черт возьми!
В разговор вмешался мужчина.
— Не прибавляйте, сеньора, зарезали не двух, а только одну.
— Вам этого мало?
— О нет, сеньора, даже слишком много. Но все же я бы предпочел, чтобы их было две.
К группе присоединился юноша.
— Что происходит?
Ему ответила другая женщина:
— Говорят, совершено преступление, задушили махровым полотенцем девушку. Говорят, артисткой была.
Два брата, Маурисио и Эрменехильдо, надумали опрокинуть за галстук по стаканчику.
— Послушай-ка, что я тебе скажу. Сегодня самый подходящий вечер нам кутнуть. Если дело у тебя выгорит, отпразднуем заранее, а если нет — ну что ж, все-таки повеселимся, а то когда еще придется. Не пойдем сейчас выпить, будешь целую ночь думать да гадать. Ты сделал все, что должен был сделать, теперь остается ждать, что смогут сделать другие. Эрменехильдо озабоченно сказал:
— Да, пожалуй, ты прав. Хожу весь день, все об одном думаю и только расстраиваюсь. Пойдем куда хочешь, ты ведь лучше моего знаешь Мадрид.
— Значит, не возражаешь, если пойдем выпить?
— Ладно, пойдем. Но как же так, без компании?
— Да уж кого-нибудь найдем. В такое время девок сколько хочешь.
Маурисио Сеговия и его брат Эрменехильдо отправились в обход по барам па улице Эчегарая. Маурисио вел, а Эрменехильдо послушно следовал за ним и платил.
— Будем считать, что нынче мы празднуем мое назначение. Я плачу.
— Хорошо. А если тебе не хватит на обратную дорогу, скажешь, я подкину.
В одной из пивнушек на улице Фернандес-и-Гон-салеса Эрменехильдо подтолкнул Маурисио локтем.
— Посмотри на этих двоих, вот безобразники. Маурисио обернулся.
— М-да, здорово. У этой Маргариты Готье и впрямь чахоточный вид, а в петлице-то, видишь, красная камелия, все как положено. Эх, брат, здесь у нас кто без стыда, тот и герой.
С другого конца зала раздался громовой голос:
— Ты не очень-то похабничай, Заднюшка, прибереги что-нибудь на потом!
Пепе Сучок поднялся с места.
— А ну, кто тут такой храбрый? Пусть выйдет со мной на улицу!
Дон Ибрагим говорил сеньору судье:
— Видите ли, сеньор судья, нам не удалось ничего выяснить. Каждый из жильцов обыскал свою квартиру, но ничего подозрительного мы не нашли.
Жилец со второго этажа дон Фернандо Касуэла, судебный прокурор, потупил глаза — он-то кое-что нашел.
Судья обратился к дону Ибрагиму:
— Начнем по порядку. У погибшей есть родные?
— Да, сеньор, есть сын.
— Где он?
— Ах, да кто его знает, сеньор судья! Это тип, известный своим дурным поведением.
— Бабник?
— Да нет, сеньор судья, он не бабник.
— Может быть, игрок?
— Нет, насколько мне известно.
Судья посмотрел в упор на дона Ибрагима.
— Пьяница?
— Нет, и не пьяница.
На губах судьи появилась язвительная усмешечка.
— Но послушайте, что же вы называете дурным поведением? Коллекционирование марок?
Дон Ибрагим обиделся.
— Нет, сеньор судья, дурным поведением я называю многое, например, быть «подружкой» педика.
— Ах, вот как! Сын погибшей — «подружка»?
— Да, сеньор судья, это всем известно!
— Ну что ж. Очень благодарен вам всем, сеньоры. Возвращайтесь домой, пожалуйста, в случае надобности я вас вызову.
Жильцы послушно стали расходиться. Дон Фернандо Касуэла, войдя в свою квартиру в правом крыле второго этажа, застал жену плачущей в три ручья.
— Ах, Фернандо! Если хочешь, убей меня! Но только пусть наш мальчик ни о чем не знает.
— Ну милая, как же я тебя убью, когда у нас в доме судья! Иди ложись спать. Недостает только, чтобы твой возлюбленный оказался убийцей доньи Маргот!
Чтобы развлечь толпу на улице, где собралось уже несколько сот человек, шестилетний цыганенок пел фламенко, прихлопывая себе в такт ладошками. Симпатичный мальчишечка, шустрый, где его только не встретишь…
Как-то раз один портняжка
из сукна штаны кроил,
увидал то цыганенок,
что креветки разносил.
Когда вынесли тело доньи Маргот, чтобы отвезти его в морг, малыш почтительно умолк.
Глава третья
После обеда дон Пабло направляется в тихое кафе на улице Сан-Бернардо сыграть, как обычно, партию в шахматы с доном Франсиско Роблес-и-Лопес Патоном, а попозже, часов в пять, полшестого идет за доньей Пурой, чтобы вместе совершить прогулку и затем стать на якорь в кафе доньи Росы — там они пьют по чашечке шоколада, который дону Пабло всегда кажется водянистым.
За одним из соседних столиков, у окна, играют в домино четверо: дон Роке, дон Эмилио Родригес Ронда, дон Тесифонте Овехеро и сеньор Рамон.
У дона Франсиско Роблес-и-Лопес Патона, врача-венеролога, есть дочь Ампаро, она замужем за доном Эмилио Родригесом Рондой, тоже врачом. Дон Роке — это муж доньи Виси, сестры доньи Росы; по мнению свояченицы, дон Роке Моисее Васкес — негодяй, каких мало. Дон Тесифонте Овехеро-и-Солана, ветеринар в чине капитана, добродушный провинциал, немного застенчивый, носит кольцо с изумрудом. Наконец, сеньор Рамон — булочник, хозяин довольно большой пекарни неподалеку от кафе.
Все шестеро друзей собираются здесь каждый вечер, это люди спокойные, серьезные, есть, конечно, у каждого какая-нибудь слабость, но ведут они себя чинно, никогда не спорят, только переговариваются, сидя за своими столиками, чаще всего насчет игры, а порой и о других делах.
Дон Франсиско потерял слона.
— Плохи мои дела!
— Еще бы! Я бы на вашем месте сдался.
— Ну нет, подожду.
Дон Франсиско глядит на зятя, который играет в паре с ветеринаром.
— Слушай, Эмилио, как там девочка? Девочка — это Ампаро.
— Хорошо. Уже поправилась. Завтра подыму ее с постели.
— Вот как, очень рад. Сегодня вечерком к вам зайдет мать.
— Очень приятно. А вы придете?
— Не знаю, может быть, и я смогу.
Тещу дона Эмилио зовут донья Соледад, донья Соледад Кастро де Роблес.
Сеньор Рамон выставил дубль пять, который у него чуть было не засох. Дон Тесифонте отпускает обычную свою шуточку:
— Кому везет в игре…
— И наоборот, капитан. Вы меня поняли?
Дон Тесифонте корчит недовольную мину, друзья смеются. В действительности дону Тесифонте не везет ни с женщинами, ни с костяшками. Весь день он сидит в четырех стенах, выходит только сыграть в домино.
У дона Пабло выигрышная позиция, он рассеян, почти не смотрит на доску.
— Слышишь, Роке, вчера твоя свояченица здорово ругалась.
Дон Роке досадливо машет рукой — его-де ничем уже не удивишь.
— Она всегда ругается, с руганью, наверно, и родилась. Ох и хитрая бестия эта моя свояченица! Если бы не девочки, я бы уж давно показал ей, где раки зимуют! Но что поделаешь, терпение и выдержка! Такие толстухи, да еще до рюмочки охотницы, не заживаются.
Дон Роке полагает, что ему надо лишь сидеть и ждать — со временем кафе «Утеха» с целой кучей всяких вещей в придачу перейдет к его дочкам. Если рассудить, дон Роке поступает неглупо — ради такого наследства, несомненно, стоит потерпеть, подождать хоть бы и пятьдесят лет. Париж стоит мессы.
Донья Матильда и донья Асунсьон каждый вечер встречаются — не поесть, Боже упаси! — в молочной на улице Фуэнкарраль, хозяйка которой, донья Рамона Брагадо, крашеная, но очень еще бойкая старуха, их приятельница. Во времена генерала Примо она была актрисой и сумела с грандиозным скандалом добиться доли в десять тысяч дуро в завещании маркиза де Каса Пенья Сураны — того самого, что был сенатором и дважды занимал пост заместителя министра финансов, — он по меньшей мере лет двадцать был ее любовником. У доньи Рамоны хватило здравого смысла не растратить эти деньги попусту, а приобрести молочную, которая давала приличный доход и имела надежную клиентуру. Но и кроме того донья Рамона не зевала, бралась за любые поручения и умела добывать деньги из воздуха; лучше всего удавались ей дела любовные — под прикрытием своей молочной она с успехом исполняла роль сводни и посредницы, нашептывая заманчивые, ловко состряпанные небылицы какой-нибудь девчонке, мечтавшей купить сумочку, а затем запуская руку в денежную шкатулку какого-нибудь ленивого барчука из тех, что не любят утруждать себя и ждут, пока им все поднесут на блюдечке. Особы вроде доньи Рамоны — пластырь на любую болячку.
В этот вечер общество в молочной от души веселилось.
— Принесите нам булочек, донья Рамона, я плачу.
— Вот как! В лотерею выиграли?
— Ах, донья Рамона, всякие бывают лотереи! Я получила письмо от Пакиты из Бильбао. Поглядите, что она пишет.
— А ну-ка, прочтите!
— Прочтите сами, у меня зрение совсем никуда становится. Вот, читайте здесь, внизу.
Донья Рамона надела очки и прочла:
— «Жена моего друга заболела злокачественным малокровием». Черт возьми, донья Асунсьон, значит, дело может пойти на лад?
— Читайте, читайте.
— «И он говорит, что нам уже не надо предохраняться, а если я буду в положении, он на мне женится». Послушайте, да вы прямо-таки счастливая женщина!
— Да, благодарение Богу, с этой дочкой мне повезло.
— А ее друг — преподаватель?
— Да, дон Хосе-Мария де Самас, преподает психологию, логику и этику.
— Ну что ж, дорогая, поздравляю вас! Отлично пристроили дочку!
— А что, недурно!
У доньи Матильды тоже была приятная новость — не столь определенно приятная, какой могла стать новость, сообщенная Пакитой, но все же, бесспорно, приятная. Ее сыну, Флорентино де Маре Ноструму, удалось заключить очень выгодный контракт в Барселоне на выступления в «Паралело», в блестящем спектакле-ревю под названием «Национальные мелодии», и, так как спектакль этот проникнут патриотическим духом, можно было надеяться, что власти окажут ему поддержку.
— Я ужасно довольна, что он будет работать в большом городе — деревня наша такая некультурная, актеров иногда даже камнями забрасывают. Как будто они и не люди! Однажды в Хадраке дошло до того, что пришлось вмешаться полиции; не подоспей она вовремя, эти безжалостные дикари убили бы моего бедняжку до смерти — для них нет лучшего развлечения, чем драться да говорить гадости артистам. Ох, ангелочек мой, какого страху он там натерпелся!
Донья Рамона соглашается.
— Да-да, в таком большом городе, как Барселона, ему, конечно же, будет лучше — там больше будут ценить его искусство и уважать его.
— О да! Когда он мне пишет, что отправляется в турне по деревням, у меня просто сердце переворачивается. Бедненький мой Флорентино, он такой чувствительный, а ему приходится выступать перед такой отсталой и, как он выражается, полной предрассудков публикой! Это ужасно!
— Да, конечно. Но теперь-то все пойдет хорошо…
— Дай Боже, чтобы и дальше так было!
Лаурита и Пабло обычно пьют кофе в шикарном баре неподалеку от Гран-Виа — таком шикарном, что как поглядишь на него с улицы, так, пожалуй, не сразу решишься войти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34