— Ты, верно, озяб, надень домашние туфли, я их поставила поближе к газу.
Дон Роберто надел туфли и старый, изрядно потертый пиджак, который теперь стал домашним, а прежде был красивого коричневого цвета с тоненькой белой полоской, придававшей ему очень нарядный и элегантный вид.
— Как дети?
— В порядке. Уже легли. Малыш немного покапризничал, никак не хотел уснуть. Боюсь, не прихворнул ли.
Супруги отправились на кухню. Кухня — единственное место в доме, где зимой можно сидеть и не мерзнуть.
— Приходил этот прощелыга?
Жена не спешит с ответом — наверно, столкнулись в подъезде, и муж сейчас заведется. Как ни стараешься, чтобы все было по-хорошему, без неприятностей, иной раз случается, что они вот так встретятся, и тогда крику не оберешься.
— Я приготовила тебе на ужин жареных барабулек. Дон Роберто повеселел, жареные барабульки — это его любимое блюдо.
— Отлично.
Жена ласково улыбнулась.
— А еще я нынче на рынке немного сэкономила и купила тебе полбутылочки вина. Ты так много работаешь, тебе полезно время от времени выпить стаканчик.
Эта скотина Гонсалес, как называет его шурин, — человек мягкосердечный, любящий отец семейства и неудачник, каких редко встретишь; ему немного надо, чтобы растрогаться.
— Какая ты у меня добрая, женушка моя! Я не раз думал: бывают такие дни, что, если бы не мысль о тебе, я сам не знаю, что бы сотворил. Но терпение, терпение! Самое трудное — это первые годы, пока я не приобрету положения, всего только первые десять лет. Потом будем жить припеваючи, вот увидишь.
Дон Роберто поцеловал жену в щеку.
— Ты меня очень любишь?
— Очень, ты же сам знаешь, Роберто.
Супруги поели на ужин супу, жареных барабулек и по одному банану. После сладкого дон Роберто пристально посмотрел на жену.
— Что ты хотела бы получить завтра в подарок? Жена улыбнулась счастливой и благодарной улыбкой.
— Ах, Роберто! Я так рада! Я думала, ты и в этом году не вспомнишь.
— Молчи, дурочка! Почему бы это мне не вспомнить? В прошлом году я, конечно, забыл, но что было, то было, а уж в этом году…
— Ах, знаешь, я себя так невысоко ставлю! Если бы она еще хоть одну секунду подумала о том, как невысоко себя ставит, у нее слезы бы покатились градом.
— Ну скажи, какой подарок ты бы хотела?
— Да что ты! Ведь у нас так туго с деньгами! Дон Роберто, глядя в тарелку, сказал вполголоса:
— Я выпросил в булочной немного в счет жалованья.
Жена посмотрела на него нежно и чуть грустно.
— Ах, бестолковая я! Заболталась и забыла дать тебе стакан молока.
Пока жена доставала молоко из холодильника, дон Роберто продолжал:
— Мне еще дали десять песет, чтобы я купил детям какую-нибудь игрушку.
— Какой ты добрый, Роберто!
— Вовсе нет, это ты все выдумываешь, такой, как все, — не лучше и не хуже.
Дон Роберто выпил свой стакан молока, жена всегда дает ему стакан молока как дополнительное питание.
— Я решил купить детям мяч. А если что останется, выпью рюмку вермута. Хотел ничего тебе не говорить, да видишь, я не умею хранить тайны.
Донье Рамоне Брагадо позвонил по телефону дон Марио де ла Вега, владелец типографии. Он хотел узнать, есть ли новости в одном деле, которое волнует его вот уже несколько дней.
— К тому же вы работаете в одной области, эта девочка служит в типографии, пока, кажется, ученицей.
— Вот как? В какой типографии?
— Называется она «Будущее», это на улице Мадера.
— Так-так. Ну что ж, тем лучше, товарищи по работе. Послушайте, а вы считаете, что она?… Точно?
— Да-да, не беспокойтесь, я ручаюсь. Завтра, когда освободитесь, загляните ко мне в молочную и под каким-нибудь предлогом заговорите со мной.
— Так-так.
— Вот и все. Она уже будет у меня, что-нибудь для этого придумаю. Мне кажется, дело на мази — только тронь, и яблочко упадет. Девчонке уже осточертело жить в нужде, она бы и сама надумала, даже и без нашего участия. Вдобавок у нее жених тяжело болен, она хочет купить ему лекарства; такие влюбленные дурочки легче всего поддаются, сами увидите. Дело верное.
— Дай-то Бог!
— Вот посмотрите. Имейте в виду, дон Марио, я из-за этого не сбавлю ни единого реала. Потрудилась я на совесть.
— Ладно, ладно, договоримся.
— Чего еще договариваться, нет-нет, все договорено. Смотрите, я ведь и на попятный могу пойти!
— Ладно, ладно.
Дон Марио хохотнул с явным желанием показать себя человеком, опытным в таких делах. Донья Рамона все же хотела поставить все точки над i.
— Значит, согласны?
— Согласен, согласен.
Возвратившись к столику, дон Марио сказал:
— Для начала будете получать шестнадцать песет. Понятно?
Тот, что сидел за столиком, ответил:
— Да, сеньор, понятно.
Тот, Другой, — неудачник, есть у него кое-какое образование, но пристроиться он нигде не может, судьба, видимо, такая невезучая, да и со здоровьем плоховато. В их семье чуть не у всех чахотка — вот недавно одного из братьев, по имени Пако, освободили от военной службы, потому что бедняга уже еле ноги тянет.
Подъезды домов уже заперты, однако в мире ночных гуляк жизнь продолжается, и они все более редкими группами движутся к автобусу.
Когда спускается ночной мрак, улицы зияют алчной и таинственной чернотой, и ветер, завывая меж домами, крадется мягкой волчьей поступью.
Мужчины и женщины, которые в этот час устремляются к центру Мадрида, — заядлые ночные гуляки, им невмоготу сидеть дома, они уже привыкли полуночничать; это богатые посетители всяких кабаре и кафе на Гран-Виа, где столько надушенных соблазнительных женщин с крашеными волосами, разодетых в нарядные черные шубки, эффектно отливающие серебристой сединой; но есть и ночные бродяги с пустым кошельком, которые отправляются в гости поболтать или идут в кафе выпить рюмочку. Все что угодно, лишь бы не сидеть дома.
Случайные ночные прохожие, любители кино, которые по вечерам выходят лишь изредка и никогда не слоняются без цели, а спешат в определенное место, те уже разошлись по домам до того, как закрылись подъезды. Сперва хорошо одетые посетители центральных кино — они спешат и стараются поймать такси: это завсегдатаи «Кальяо», «Капитоля», «Дворца Музыки», произносящие имена актрис почти без ошибок, некоторые из них даже получают иногда пригласительные билеты на фильмы, что идут в английском посольстве на улице Орфилы. Они знают все о кино и не говорят, как посетители окраинных кинотеатров: «Это потрясающий фильм с Джоан Крауфорд», — нет, они, как бы делясь с посвященными, скажут: «Очень милая комедия Рене Клера, вполне французская», или: «Это великая драма Франца Капры». Правда, никто из них точно не знает, что значит «вполне французская», но это неважно; наше время — время дерзких суждений, мы участвуем в спектакле, на который иные простодушные люди изумленно глядят из зала, не очень-то понимая, что происходит, хотя на самом деле суть совершенно ясна.
Посетители окраинных кинотеатров, не знающие фамилий режиссеров, появляются чуть попозже, когда двери подъездов уже заперты; они хуже одеты, идут не торопясь, лица их более беспечны, во всяком случае, в эту пору. Они ходили пешочком в кинотеатры «Нарваэс», «Алкала», «Тиволи», «Саламанка» и смотрели там фильмы уже прославившиеся, правда, слава эта чуть поблекла после нескольких недель демонстрации на Гран-Виа, фильмы с красивыми поэтическими названиями, намекающими на страшные загадки человеческой жизни, которым не всегда дается разгадка.
Посетителям окраинных кинотеатров придется немного подождать, пока им покажут «Подозрение» или «Приключения Марко Поло», или «Если бы солнце не взошло».
Полицейский Хулио Гарсиа Моррасо, в который уже раз дойдя до угла, вспомнил о Селестино, хозяине бара.
«Этот Селестино — чистый дьявол! Чего только от него не услышишь! Да, котелок у него варит, и книг этот парень перечитал уйму».
А Селестино Ортис, вспомнив насчет слепой ярости и животного, убрал свою книгу, единственную свою книгу, с бутылок вермута и спрятал ее в ящик. Странно все устроено! Мартин Марко ушел из бара цел и невредим лишь благодаря Ницше — не то бы получил бутылкой в голову. Если бы Ницше встал из гроба и узнал об этом!
Глядя из-за занавесок окна в цокольном этаже, донья Мария Моралес де Сьерра, сестра доньи Клариты Моралес де Перес, жены дона Камило, того самого мозольного оператора, что живет в одном доме с доном Игнасио Гальдакано, который не смог присутствовать на собрании у дона Ибрагима, потому что мозги у него не в порядке, — итак, донья Мария говорит своему супругу, дону Хосе Сьерре, служащему министерства общественных сооружений:
— Ты обратил внимание на этого полицейского? Чего это он все ходит взад-вперед, будто кого-то поджидает?
Муж не ответил. Когда он читает газету, он совершенно отключается, словно уносясь в безмолвный далекий мир, за тридевять земель от свой жены. Если бы дол Хосе Сьерра не приобрел столь ценного навыка полностью отключаться, он бы не смог у себя дома и газету почитать.
— Вот он опять возвращается. Ах, как бы я хотела знать, что он тут делает! Ведь в нашем квартале всегда тишина и порядок, люди тут живут солидные. Лучше пошел бы он туда, на пустырь, где была арена для боя быков, там темень хоть глаз выколи!
Территория бывшей арены находится в нескольких десятках шагов от дома доньи Марии.
— Вот там совсем другое дело, там могут и напасть, и ограбить! А здесь что? Господи Боже милостивый, да здесь тишь да гладь! Здесь мыши и те не скребутся!
Донья Мария оглянулась с улыбкой. Муж ее улыбки не видел, он продолжал читать.
Викторита все плачет и плачет, разные планы беспорядочно теснятся в ее мозгу — пойти в монахини, пойти торговать собой, все будет лучше, чем жить дома. Если бы ее жених мог работать, она предложила бы ему бежать вместе — неужто же они, оба работая, не смогли бы прокормиться! Но бедный Пако — это ясно — уже ни на что не способен, весь день только лежит не вставая, даже говорить у него нет сил. Какая жестокая судьба! Люди говорят, болезнь эта, которой болен Пако, иногда проходит — только надо хорошо питаться и уколы делать; ну, если и не совсем проходит, то, во всяком случае, можно поправиться и тянуть еще много лет, и жениться, и жить, как все люди. Но Викторита не знает, как раздобыть денег. Вернее сказать, знает, но не может на это решиться; если Пако узнает, он сейчас же ее оставит, шутка сказать! А ведь если Викторита и решилась бы на что-нибудь ужасное, так только ради него одного, ради Пако. Временами Викторите кажется, что Пако ей скажет: «Ладно, делай что хочешь, мне это безразлично», — но вдруг она осознает, что это невозможно, что Пако никогда ей так не скажет. Дома жить Викторита больше не может, в этом она уверена; мать отравляет ей жизнь, с утра до ночи грызет. Но и решиться на что-нибудь очертя голову, оказаться без всякой поддержки очень рискованно. Викторита все рассчитала, конечно, есть в этом деле и плюсы, и минусы: если все пойдет хорошо, тогда будешь кататься как сыр в масле, но чтобы все шло хорошо, такого почти не бывает, а чаще все идет очень даже плохо. Главное — надо, чтобы везло и чтобы кто-нибудь о тебе заботился, только кто же будет о ней-то, о Викторите, заботиться? Среди ее знакомых нет ни одного, у кого хоть десять дуро накоплено, все живут на жалованье. Викторита чувствует себя очень усталой, в типографии она все время на ногах, жениху с каждым днем все хуже, мать ругается без умолку, командует всеми, отец — человек бесхарактерный, вечно пьян, на него ни в чем нельзя положиться. Кому счастье привалило, так это Пируле, которая работала с Викторитой в типографии, тоже упаковщицей: ее взял в любовницы один сеньор, содержит, как королеву, все капризы ее выполняет, да еще любит ее и уважает. Можно бы у Пирулы попросить денег, она не откажет, но Пирула, ясное дело, даст не больше чем каких-нибудь двадцать дуро, да и с чего она станет давать больше?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34