этот Хименес Фигерас, сразу видно, более привычен к таким передрягам.
— Слушай, а почему нас здесь держат?
— Почем я знаю? Ты, я надеюсь, не обольстил какую-нибудь добродетельную девицу и не бросил ее с деточкой?
— Ах, Пепе, какое у тебя хладнокровие!
— Просто я знаю, малыш, что тут ничем не поможешь.
— Да, конечно, это верно. Больше всего меня огорчает, что я не мог предупредить мамочку.
— Ты опять?
— Нет-нет, не буду.
Обоих друзей задержали накануне вечером в баре на улице Вентуры де ла Веги. Полицейские, идя за ними следом, вошли в бар, огляделись и — хлоп! — пулей кинулись прямо к ним. Вот собаки, опытные, видно!
— Следуйте за нами!
— Ай! Почему вы меня хватаете? Я честный человек, я никого не трогаю, у меня все документы в порядке.
— Очень хорошо. Все это вы объясните, когда вас спросят. Выкиньте этот цветок.
— Ай! Почему? Мне вовсе незачем следовать за вами, я ничего плохого не делаю.
— Пожалуйста, не скандальте. Взгляните сюда. Сеньор Суарес взглянул. Из кармана у полицейского торчали серебристые браслеты наручников.
Пепе Сучок поднялся.
— Пойдем с этими господами, Хулиан, там все выяснится.
— Пойдем, конечно, но только какие манеры!
В управлении на них не пришлось заполнять карточки, они уже там значились. Записали только дату задержания да два-три слова, которых им не удалось прочесть.
— Почему нас арестовали?
— Вы не знаете?
— Нет, ничего не знаю. Откуда мне знать?
— Погодите, узнаете.
— Скажите, я не могу известить, что меня арестовали?
— Завтра, завтра известите.
— У меня, видите ли, мамочка старушка, она, бедная, будет очень беспокоиться.
— Ваша мать?
— Да, ей уже семьдесят шесть лет.
— Ничего не могу сделать. И сказать вам тоже ничего не могу. Завтра все выяснится.
В камере, куда их привели, огромном квадратном помещении с низким потолком, при скудном свете пятнадцатисвечовой лампочки в проволочной сетке сперва ничего нельзя было разглядеть. Немного погодя, когда глаза стали привыкать, сеньор Суарес и Пепе Сучок начали постепенно узнавать знакомые лица — злосчастных педерастов, карманников, алкоголиков, профессиональных шулеров, всяких людишек, которые привычны к каверзам судьбы и всегда ходят с потупленной головой.
— Ай, Пепе, хорошо бы сейчас выпить чашечку кофе!
Пахло в камере очень противно — прогорклый, резкий запах, от которого свербило в носу.
— О, сегодня ты рано. Где был?
_Как всегда, выпил чашечку кофе с друзьями.
Донья Виси целует мужа в плешь.
— Если б ты знал, как я рада, когда ты приходишь пораньше!
— Скажи пожалуйста! Старый что малый.
Донья Виси улыбается, бедная донья Виси всегда улыбается.
— Знаешь, кто придет сегодня вечером?
— Еще бы, какая-нибудь сплетница.
Донья Виси никогда не обижается.
— Нет, моя приятельница Монсеррат.
— Великое счастье!
— Она очень добрая женщина!
— Она сообщила тебе еще о каком-нибудь чуде этого обманщика из Бильбао?
— Замолчи, что за еретические слова! И почему тебе так нравится говорить гадости — ведь ты думаешь иначе.
— Да уж нравится.
Дон Роке с каждым днем все больше проникается убеждением, что его жена глупа.
— Ты посидишь с нами?
— Нет.
— Ох упрямец!
Раздается звонок у двери, и в квартиру входит приятельница доньи Виси, как раз в ту минуту, когда попугай на третьем этаже изрыгает ругательства.
— Слушай, Роке, это просто невыносимо. Если их попугай не научится вести себя прилично, я донесу в полицию.
— Ну что ты болтаешь! Ты представляешь себе, какая потеха будет в комиссариате, когда ты явишься туда с доносом на попугая?
Прислуга ведет донью Монсеррат в гостиную.
— Я сейчас скажу хозяйке, присаживайтесь.
Донья Виси помчалась приветствовать подругу, а дон Роке, немного поглядев из-за занавесок на улицу, сел у жаровни и вытащил колоду карт.
— Если трефовый валет выйдет раньше, чем пятерка, — хороший знак. Если туз — это ни к чему, я уже не мальчишка.
У дона Роке свои приемы гадания на картах. Трефовый валет вышел третьим.
— Бедняжка Лола, она меня ждет! Сочувствую, малышка!
Лола — сестра Хосефы Лопес, бывшей прислуги семейства Роблес, с которой у дона Роке кое-чего было, но теперь она растолстела, постарела, и ее вытеснила младшая сестра. Лола помогает по хозяйству донье Матильде, той самой пенсионерке, у которой сын мечтает стать великим артистом.
Донья Виси и донья Монсеррат стрекочут взахлеб. Донья Виси счастлива — на последней странице двухнедельного журнала «Херувим-миссионер» напечатано ее имя и имена троих ее дочерей.
— Сейчас увидите собственными глазами, что я не выдумываю, это истинная правда! Роке! Роке!
С другого конца квартиры дон Роке откликается:
— Чего тебе?
— Дай девочке журнал, где про китайцев напечатано!
— Что?
Донья Виси объясняет приятельнице:
— Ах, Боже мой, эти мужчины как будто глухие.
Она кричит мужу еще громче:
— Я говорю, дай девочке… Ты слышишь?
— Слышу!
— Так вот, дай девочке журнал, где напечатано про китайцев!
— Какой журнал?
— Где про китайцев, ну, про тех китайцев, которых крестили!
— Что? Не понимаю. Про каких китайцев?
Донья Виси улыбается донье Монсеррат.
— Муж мой такой добряк, но его ничто не интересует. Сейчас я сама схожу за журналом, одну минуточку. Вы уж извините.
Войдя в комнату, где дон Роке сидит у ночного столика и раскладывает пасьянс, она спрашивает:
— Ну, что это такое? Ты разве не слышал, что я сказала?
Дон Роке не поднимает глаз от карт.
— Довольно глупо с твоей стороны думать, что я встану с места из-за каких-то китайцев!
Донья Виси порылась в корзинке с шитьем, нашла нужный номер «Херувима-миссионера» и, тихонько ворча, вернулась в гостиную, где так холодно, что едва можно усидеть.
Швейная корзинка осталась открытой, и оттуда между мотками штопки и коробкой с пуговицами — коробкой из-под леденцов от кашля, купленных в год эпидемии гриппа, — робко выглядывал уголок другого номера журнала доньи Виси.
Дон Роке откинулся на спинку стула и взял журнал.
— Вот он где.
«Он» — это священник из Бильбао, совершающий чудеса. Дон Роке принялся читать журнал.
«Росарио Кесада (Хаэн), за исцеление ее сестры от затяжного колита, 5 песет.
Рамон Эрмида (Луго), за разные успехи, ниспосланные ему в коммерческих делах, 10 песет.
Мария Луиса дель Валье (Мадрид), за исцеление от небольшой опухоли на глазу, происшедшее без помощи окулиста, 5 песет.
Гуадалупе Гутьеррес (Сьюдад-Реаль), за исцеление ребенка в возрасте одного года семи месяцев от ранения вследствие падения с балкона второго этажа, 25 песет.
Мартина Лопес Ортега (Мадрид), за успешное приручение домашнего животного, 5 песет.
Благочестивая вдова (Бильбао), за отыскание пакета с деньгами, утерянного служащим ее магазина, 25 песет».
Дон Роке озадачен…
— Ну, уж этому я не поверю, это не серьезно.
Донья Виси чувствует себя в какой-то мере обязанной извиниться перед приятельницей.
— Вам не холодно, Монсеррат? В этом доме временами прямо-таки мерзнешь!
— О нет, что вы, Виситасьон, здесь очень приятно. Очень милая у вас квартира, вполне комфортабельная, как говорят англичане.
— Ах, Монсеррат, вы всегда душка!
Донья Виси улыбнулась и начала искать свое имя в списке. Донья Монсеррат, высокая, мужеподобная, костлявая, неуклюжая усатая дама, слегка косноязычная и близорукая, надела пенсне.
Действительно, как уверяла донья Виси, на последней странице «Херувима-миссионера» значилось ее имя и имена трех ее дочек.
«Донья Виситасьон Леклерк де Моисес, на крещение двух китайских младенцев именами Игнасио и Франсиско-Хавьер — 10 песет. Сеньорита Хулита Моисее Леклерк, на крещение китайского младенца именем Вентура — 5 песет. Сеньорита Виситасьон Моисее Леклерк, на крещение китайского младенца именем Мануэль — 5 песет. Сеньорита Эсперанса Моисее Леклерк, на крещение китайского младенца именем Агустин — 5 песет».
— Ну, что вы скажете?
Донья Монсеррат любезно кивает.
— Очень похвально, ну просто очень-очень похвально. А сколько еще предстоит сделать! Страшно становится, как вспомнишь, сколько еще миллионов язычников надо обратить. Эти языческие страны, наверно, кишат людьми, как муравейник муравьями.
— Воображаю! А какие миленькие эти малютки китайчата! Если бы мы жадничали и не хотели кое-чем пожертвовать, все они отправились бы прямехонько в лимб . И несмотря на наши скромные старания, там, в лимбе, вероятно, полным-полно китайцев, не правда ли?
— О да, да.
— Дрожь берет при одной мысли! И над всеми китайцами тяготеет проклятие! Толкутся все они там взаперти, не знают, бедненькие, что делать…
— Это ужасно!
— А младенчики-то, которые еще и ходить не умеют, они тоже, как червяки какие-нибудь, будут вечно копошиться на одном месте?
— Поистине так.
— Возблагодарим же Господа за то, что мы родились испанками. Родись мы в Китае, наши деточки, скорее всего, угодили бы на веки вечные в лимб. Стоит ради этого растить детей! Сколько мук примешь, пока их родишь, да потом еще натерпишься!
Донья Виси с нежностью вздыхает.
— Бедные девочки, они и не подозревают, что им угрожало! Слава Богу, что они родились в Испании, а если бы им привелось родиться в Китае… Ведь такое тоже могло случиться, не правда ли?
Все соседи покойной доньи Маргот собрались в квартире дона Ибрагима. Нет только Леонсио Маэстре, которого по распоряжению судьи арестовали; еще нет жильца из цокольного, секция Г, дона Антонио Хареньо, проводника, работающего в спальных вагонах и находящегося в поездке; нет и жильца с третьего, секция Б, дона Игнасио Гальдакано — он, бедняга, сумасшедший, — да сына покойницы, дона Хулиана Суареса, который неизвестно куда запропастился. Все остальные в полном составе, все очень взволнованы происшедшим и с готовностью явились по приглашению дона Ибрагима, чтобы обменяться мнениями.
В не слишком просторной квартире дона Ибрагима все приглашенные едва умещались — большинству пришлось стоять у стен и в промежутках между мебелью, как это бывает на заупокойных бдениях.
— Дамы и господа, — начал дон Ибрагим, — я разрешил себе созвать вас сюда, так как в нашем доме произошло событие, выходящее за рамки нормального.
— Хвала Господу! — прервала его донья Тереса Корралес, пенсионерка с пятого этажа, секция Б.
— Да услышит Он нас! — торжественно ответил дон Ибрагим.
— Аминь! — вполголоса заключили несколько человек.
— Когда вчера вечером, — продолжал дон Ибрагим де Остоласа, — наш сосед, дон Леонсио Маэстре, которому все мы желаем, чтобы его невиновность вскоре воссияла ярким, ослепительным светом, подобно лучам солнца…
— Мы не должны осложнять деятельность правосудия! — воскликнул дон Антонио Перес Паленсуэла, служащий в правлении профсоюза, жилец со второго, секция Б. — Мы должны воздерживаться от каких бы то ни было преждевременных суждений! Я в этом доме ответственный съемщик, и моей обязанностью является не допускать даже малейшего давления на судебные власти!
— Помолчите, не перебивайте, — сказал дон Камило Перес, мозольный оператор, жилец с первого, секция Д. — Дайте говорить дону Ибрагиму.
— Пожалуйста, продолжайте, дон Ибрагим, я не намерен мешать вашему выступлению, я только требую уважения к нашим почтенным судебным органам и содействия их работе на благо порядка…
— Тс-с… Тс-с… Дайте ему говорить!
Дон Антонио Паленсуэла умолк.
— Как я уже сказал, когда вчера вечером дон Леонсио Маэстре сообщил мне печальную весть о преступлении, жертвой коего стала донья Маргот Соброн де Суарес — царство ей небесное! — я поспешил попросить нашего доброго и близкого друга, доктора Мануэля Хоркеру, здесь присутствующего, дать точное и подробное заключение о состоянии нашей покойной соседки. Доктор Хоркера откликнулся на мою просьбу с готовностью, которая служит веским свидетельством его высокого понятия о профессиональном долге, и мы вместе вошли в жилище пострадавшей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Слушай, а почему нас здесь держат?
— Почем я знаю? Ты, я надеюсь, не обольстил какую-нибудь добродетельную девицу и не бросил ее с деточкой?
— Ах, Пепе, какое у тебя хладнокровие!
— Просто я знаю, малыш, что тут ничем не поможешь.
— Да, конечно, это верно. Больше всего меня огорчает, что я не мог предупредить мамочку.
— Ты опять?
— Нет-нет, не буду.
Обоих друзей задержали накануне вечером в баре на улице Вентуры де ла Веги. Полицейские, идя за ними следом, вошли в бар, огляделись и — хлоп! — пулей кинулись прямо к ним. Вот собаки, опытные, видно!
— Следуйте за нами!
— Ай! Почему вы меня хватаете? Я честный человек, я никого не трогаю, у меня все документы в порядке.
— Очень хорошо. Все это вы объясните, когда вас спросят. Выкиньте этот цветок.
— Ай! Почему? Мне вовсе незачем следовать за вами, я ничего плохого не делаю.
— Пожалуйста, не скандальте. Взгляните сюда. Сеньор Суарес взглянул. Из кармана у полицейского торчали серебристые браслеты наручников.
Пепе Сучок поднялся.
— Пойдем с этими господами, Хулиан, там все выяснится.
— Пойдем, конечно, но только какие манеры!
В управлении на них не пришлось заполнять карточки, они уже там значились. Записали только дату задержания да два-три слова, которых им не удалось прочесть.
— Почему нас арестовали?
— Вы не знаете?
— Нет, ничего не знаю. Откуда мне знать?
— Погодите, узнаете.
— Скажите, я не могу известить, что меня арестовали?
— Завтра, завтра известите.
— У меня, видите ли, мамочка старушка, она, бедная, будет очень беспокоиться.
— Ваша мать?
— Да, ей уже семьдесят шесть лет.
— Ничего не могу сделать. И сказать вам тоже ничего не могу. Завтра все выяснится.
В камере, куда их привели, огромном квадратном помещении с низким потолком, при скудном свете пятнадцатисвечовой лампочки в проволочной сетке сперва ничего нельзя было разглядеть. Немного погодя, когда глаза стали привыкать, сеньор Суарес и Пепе Сучок начали постепенно узнавать знакомые лица — злосчастных педерастов, карманников, алкоголиков, профессиональных шулеров, всяких людишек, которые привычны к каверзам судьбы и всегда ходят с потупленной головой.
— Ай, Пепе, хорошо бы сейчас выпить чашечку кофе!
Пахло в камере очень противно — прогорклый, резкий запах, от которого свербило в носу.
— О, сегодня ты рано. Где был?
_Как всегда, выпил чашечку кофе с друзьями.
Донья Виси целует мужа в плешь.
— Если б ты знал, как я рада, когда ты приходишь пораньше!
— Скажи пожалуйста! Старый что малый.
Донья Виси улыбается, бедная донья Виси всегда улыбается.
— Знаешь, кто придет сегодня вечером?
— Еще бы, какая-нибудь сплетница.
Донья Виси никогда не обижается.
— Нет, моя приятельница Монсеррат.
— Великое счастье!
— Она очень добрая женщина!
— Она сообщила тебе еще о каком-нибудь чуде этого обманщика из Бильбао?
— Замолчи, что за еретические слова! И почему тебе так нравится говорить гадости — ведь ты думаешь иначе.
— Да уж нравится.
Дон Роке с каждым днем все больше проникается убеждением, что его жена глупа.
— Ты посидишь с нами?
— Нет.
— Ох упрямец!
Раздается звонок у двери, и в квартиру входит приятельница доньи Виси, как раз в ту минуту, когда попугай на третьем этаже изрыгает ругательства.
— Слушай, Роке, это просто невыносимо. Если их попугай не научится вести себя прилично, я донесу в полицию.
— Ну что ты болтаешь! Ты представляешь себе, какая потеха будет в комиссариате, когда ты явишься туда с доносом на попугая?
Прислуга ведет донью Монсеррат в гостиную.
— Я сейчас скажу хозяйке, присаживайтесь.
Донья Виси помчалась приветствовать подругу, а дон Роке, немного поглядев из-за занавесок на улицу, сел у жаровни и вытащил колоду карт.
— Если трефовый валет выйдет раньше, чем пятерка, — хороший знак. Если туз — это ни к чему, я уже не мальчишка.
У дона Роке свои приемы гадания на картах. Трефовый валет вышел третьим.
— Бедняжка Лола, она меня ждет! Сочувствую, малышка!
Лола — сестра Хосефы Лопес, бывшей прислуги семейства Роблес, с которой у дона Роке кое-чего было, но теперь она растолстела, постарела, и ее вытеснила младшая сестра. Лола помогает по хозяйству донье Матильде, той самой пенсионерке, у которой сын мечтает стать великим артистом.
Донья Виси и донья Монсеррат стрекочут взахлеб. Донья Виси счастлива — на последней странице двухнедельного журнала «Херувим-миссионер» напечатано ее имя и имена троих ее дочерей.
— Сейчас увидите собственными глазами, что я не выдумываю, это истинная правда! Роке! Роке!
С другого конца квартиры дон Роке откликается:
— Чего тебе?
— Дай девочке журнал, где про китайцев напечатано!
— Что?
Донья Виси объясняет приятельнице:
— Ах, Боже мой, эти мужчины как будто глухие.
Она кричит мужу еще громче:
— Я говорю, дай девочке… Ты слышишь?
— Слышу!
— Так вот, дай девочке журнал, где напечатано про китайцев!
— Какой журнал?
— Где про китайцев, ну, про тех китайцев, которых крестили!
— Что? Не понимаю. Про каких китайцев?
Донья Виси улыбается донье Монсеррат.
— Муж мой такой добряк, но его ничто не интересует. Сейчас я сама схожу за журналом, одну минуточку. Вы уж извините.
Войдя в комнату, где дон Роке сидит у ночного столика и раскладывает пасьянс, она спрашивает:
— Ну, что это такое? Ты разве не слышал, что я сказала?
Дон Роке не поднимает глаз от карт.
— Довольно глупо с твоей стороны думать, что я встану с места из-за каких-то китайцев!
Донья Виси порылась в корзинке с шитьем, нашла нужный номер «Херувима-миссионера» и, тихонько ворча, вернулась в гостиную, где так холодно, что едва можно усидеть.
Швейная корзинка осталась открытой, и оттуда между мотками штопки и коробкой с пуговицами — коробкой из-под леденцов от кашля, купленных в год эпидемии гриппа, — робко выглядывал уголок другого номера журнала доньи Виси.
Дон Роке откинулся на спинку стула и взял журнал.
— Вот он где.
«Он» — это священник из Бильбао, совершающий чудеса. Дон Роке принялся читать журнал.
«Росарио Кесада (Хаэн), за исцеление ее сестры от затяжного колита, 5 песет.
Рамон Эрмида (Луго), за разные успехи, ниспосланные ему в коммерческих делах, 10 песет.
Мария Луиса дель Валье (Мадрид), за исцеление от небольшой опухоли на глазу, происшедшее без помощи окулиста, 5 песет.
Гуадалупе Гутьеррес (Сьюдад-Реаль), за исцеление ребенка в возрасте одного года семи месяцев от ранения вследствие падения с балкона второго этажа, 25 песет.
Мартина Лопес Ортега (Мадрид), за успешное приручение домашнего животного, 5 песет.
Благочестивая вдова (Бильбао), за отыскание пакета с деньгами, утерянного служащим ее магазина, 25 песет».
Дон Роке озадачен…
— Ну, уж этому я не поверю, это не серьезно.
Донья Виси чувствует себя в какой-то мере обязанной извиниться перед приятельницей.
— Вам не холодно, Монсеррат? В этом доме временами прямо-таки мерзнешь!
— О нет, что вы, Виситасьон, здесь очень приятно. Очень милая у вас квартира, вполне комфортабельная, как говорят англичане.
— Ах, Монсеррат, вы всегда душка!
Донья Виси улыбнулась и начала искать свое имя в списке. Донья Монсеррат, высокая, мужеподобная, костлявая, неуклюжая усатая дама, слегка косноязычная и близорукая, надела пенсне.
Действительно, как уверяла донья Виси, на последней странице «Херувима-миссионера» значилось ее имя и имена трех ее дочек.
«Донья Виситасьон Леклерк де Моисес, на крещение двух китайских младенцев именами Игнасио и Франсиско-Хавьер — 10 песет. Сеньорита Хулита Моисее Леклерк, на крещение китайского младенца именем Вентура — 5 песет. Сеньорита Виситасьон Моисее Леклерк, на крещение китайского младенца именем Мануэль — 5 песет. Сеньорита Эсперанса Моисее Леклерк, на крещение китайского младенца именем Агустин — 5 песет».
— Ну, что вы скажете?
Донья Монсеррат любезно кивает.
— Очень похвально, ну просто очень-очень похвально. А сколько еще предстоит сделать! Страшно становится, как вспомнишь, сколько еще миллионов язычников надо обратить. Эти языческие страны, наверно, кишат людьми, как муравейник муравьями.
— Воображаю! А какие миленькие эти малютки китайчата! Если бы мы жадничали и не хотели кое-чем пожертвовать, все они отправились бы прямехонько в лимб . И несмотря на наши скромные старания, там, в лимбе, вероятно, полным-полно китайцев, не правда ли?
— О да, да.
— Дрожь берет при одной мысли! И над всеми китайцами тяготеет проклятие! Толкутся все они там взаперти, не знают, бедненькие, что делать…
— Это ужасно!
— А младенчики-то, которые еще и ходить не умеют, они тоже, как червяки какие-нибудь, будут вечно копошиться на одном месте?
— Поистине так.
— Возблагодарим же Господа за то, что мы родились испанками. Родись мы в Китае, наши деточки, скорее всего, угодили бы на веки вечные в лимб. Стоит ради этого растить детей! Сколько мук примешь, пока их родишь, да потом еще натерпишься!
Донья Виси с нежностью вздыхает.
— Бедные девочки, они и не подозревают, что им угрожало! Слава Богу, что они родились в Испании, а если бы им привелось родиться в Китае… Ведь такое тоже могло случиться, не правда ли?
Все соседи покойной доньи Маргот собрались в квартире дона Ибрагима. Нет только Леонсио Маэстре, которого по распоряжению судьи арестовали; еще нет жильца из цокольного, секция Г, дона Антонио Хареньо, проводника, работающего в спальных вагонах и находящегося в поездке; нет и жильца с третьего, секция Б, дона Игнасио Гальдакано — он, бедняга, сумасшедший, — да сына покойницы, дона Хулиана Суареса, который неизвестно куда запропастился. Все остальные в полном составе, все очень взволнованы происшедшим и с готовностью явились по приглашению дона Ибрагима, чтобы обменяться мнениями.
В не слишком просторной квартире дона Ибрагима все приглашенные едва умещались — большинству пришлось стоять у стен и в промежутках между мебелью, как это бывает на заупокойных бдениях.
— Дамы и господа, — начал дон Ибрагим, — я разрешил себе созвать вас сюда, так как в нашем доме произошло событие, выходящее за рамки нормального.
— Хвала Господу! — прервала его донья Тереса Корралес, пенсионерка с пятого этажа, секция Б.
— Да услышит Он нас! — торжественно ответил дон Ибрагим.
— Аминь! — вполголоса заключили несколько человек.
— Когда вчера вечером, — продолжал дон Ибрагим де Остоласа, — наш сосед, дон Леонсио Маэстре, которому все мы желаем, чтобы его невиновность вскоре воссияла ярким, ослепительным светом, подобно лучам солнца…
— Мы не должны осложнять деятельность правосудия! — воскликнул дон Антонио Перес Паленсуэла, служащий в правлении профсоюза, жилец со второго, секция Б. — Мы должны воздерживаться от каких бы то ни было преждевременных суждений! Я в этом доме ответственный съемщик, и моей обязанностью является не допускать даже малейшего давления на судебные власти!
— Помолчите, не перебивайте, — сказал дон Камило Перес, мозольный оператор, жилец с первого, секция Д. — Дайте говорить дону Ибрагиму.
— Пожалуйста, продолжайте, дон Ибрагим, я не намерен мешать вашему выступлению, я только требую уважения к нашим почтенным судебным органам и содействия их работе на благо порядка…
— Тс-с… Тс-с… Дайте ему говорить!
Дон Антонио Паленсуэла умолк.
— Как я уже сказал, когда вчера вечером дон Леонсио Маэстре сообщил мне печальную весть о преступлении, жертвой коего стала донья Маргот Соброн де Суарес — царство ей небесное! — я поспешил попросить нашего доброго и близкого друга, доктора Мануэля Хоркеру, здесь присутствующего, дать точное и подробное заключение о состоянии нашей покойной соседки. Доктор Хоркера откликнулся на мою просьбу с готовностью, которая служит веским свидетельством его высокого понятия о профессиональном долге, и мы вместе вошли в жилище пострадавшей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34