Объясни мне, Сэл.
— Я не знаю, где он его взял. Я не спрашивал. Откуда у него автомат, я тоже не спросил.
— А где автомат теперь?
— Уже ушел.
— И его тоже проследят до моего порога?
— Никто ничего не проследит, Эндрю.
— А ты уверен, что этот автомат не проходит по какому-нибудь мокрому делу?
— Он уже в Африке, так что пусть он тебя не беспокоит.
— Если я правильно тебя понял, беспокоиться мне надо только о кольце?
— Ни о чем тебе не надо беспокоиться. Никаких проблем, Эндрю, поверь мне. Автомат далеко, а кольцо я заберу. Так что не волнуйся, хорошо?
— И больше никогда не приноси мне ничего «горячего»!
— Я не знал, что оно «горячее». Но тем не менее извини.
— Если хочешь, чтобы полиция выходила на тебя, — пожалуйста. Но меня прошу сюда не вмешивать.
— Извини, Эндрю, я же понятия не имел.
— На вот, забирай свое дерьмовое кольцо.
— Спасибо. Мне очень жаль, честное слово.
— Ты должен мне пять штук.
— Что?!
— Пять штук, Сэл. За кольцо.
— Что ты имеешь в виду?
— Оно стоит пять штук. Во столько его оценил тот еврей, и столько я за него хочу. В качестве компенсации за моральный ущерб.
— Ну послушай, Эндрю, дай мне...
— Пять штук, Сэл. К завтрашнему утру.
— Эндрю, ну...
— Чтобы я смог купить кольцо без истории.
— Но я же правда не знал, что оно...
— До свидания, Сэл.
— Господи.
* * *
В субботу утром пошел снег, и шел не переставая до середины воскресенья. Все кругом кричали о «самом обильном снегопаде столетия», хотя в детстве ей доводилось видеть снега побольше. Они с Майклом и Молли сходили в парк и катались на санках весь день, а затем пообедали в ресторане на Семьдесят восьмой улице, одном из немногих, который не закрылся из-за непогоды. Улицы, тротуары, вообще весь город казались чистыми и белыми. Она знала, что завтра снег посереет, а потом и вовсе превратится в черную грязную жижу. Но сегодня город стоял как в сказке, и ей очень хотелось разделить эту красоту с Эндрю. Она не сомневалась, что завтра из-за снега занятия отменят. Удастся ли ей ускользнуть на свидание? Будет ли работать контора Майкла или он тоже останется дома? Когда улицы очистят от снега? Когда по ним возобновится движение? Сможет ли Эндрю послать за ней машину в среду? А если нет, будет ли работать подземка? Ей не давала покоя мысль о том, что из-за превратностей погоды их свидание на этой неделе может не состояться.
* * *
Когда вечером в понедельник, вскоре после окончания снегопада, раздался звонок телефона, Эндрю сразу понял, что произошла какая-то неприятность. Как ни странно, первая мысль, что пришла ему в голову, была: она во всем призналась мужу.
— Алло, — сказал он.
Электронные часы на столике рядом с кроватью показывали 23.50. Он не сомневался, что Сара все-таки не выдержала напряжения.
— Эндрю?
Он сразу же узнал голос. Его кузина Ида. Дочка дяди Руди. «О Боже!» — пронеслось у него в голове.
— Что случилось? — спросил он.
— Энди, мой папа умер.
— Боже! — сказал он, теперь уже вслух. — Как? Я полагал...
— Не от рака. Он умер от сердечного приступа.
— Ты где?
— В больнице. Врач из реанимации говорил со мной всего две минуты назад. Тебе я позвонила первому.
Она разрыдалась.
— Ида! — крикнул он в трубку.
Похоже, она больше не могла сдерживать свои чувства.
— Дорогая, — позвал он.
— Да, Эндрю. Да.
Она все еще всхлипывала, слезы душили ее.
— Где Бобби?
— Рядом со мной.
— Дай мне его.
— Ты приедешь, Эндрю?
— Да. Передай трубку Бобби.
Через секунду он услышал голос Бобби Триани.
— Алло, — сказал он.
— Что случилось?
— Он лег спать сразу после ужина, потом проснулся около половины десятого и пожаловался сперва на боль в руке и плече, а затем у него начало жечь в груди. Он позвонил Иде и все ей рассказал, но тогда он думал, что съел что-то не то, что у него сильная изжога. Но Ида заволновалась — ты же знаешь, как она тряслась над ним с тех пор, как умерла ее мать. Она велела мне одеваться, и мы поехали к нему домой. Времени было примерно без четверти десять. К тому моменту, когда мы добрались, боль стала еще сильнее. Он говорил — словно слон стоит у него на груди. Тогда я вызвал «скорую», и они сразу же отвезли его в реанимацию. Почти час они бились над ним, но так ничего и не смогли поделать. Им не удалось растворить тромб той хреновиной, которую они в него вводили, — стрепто— как-то там еще.
— Как Ида?
— Плохо.
— Скажи ей, что я уже еду.
— Обязательно.
— В какой больнице вы находитесь?
Эндрю быстро прикинул, стоит ли звонить Билли домой, но пока тот доберется на «линкольне» до Грейт-Нек, сам Эндрю на «акуре» успеет проехать уже полдороги. Ровно через десять минут он выходил из подъезда.
В это время на Кросс-Айленде не было ни души.
Вдоль узких расчищенных дорожек поднимались высокие снежные сугробы. Фары его машины прорубали в темноте два длинных и узких тоннеля.
Пожалуй, Ида всегда была ему даже ближе, чем родные сестры. Когда он родился, Анджеле исполнилось четыре года, а Кэрол — два. Между девочками существовала тесная связь, и, хотя они целовались и сюсюкали со своим очаровательным крошечным братцем, повзрослев, он так и не смог стать своим в их тесном маленьком мирке.
С другой стороны, Ида родилась всего на два месяца позже его, и именно ей довелось стать постоянной подружкой в его играх и хранительницей его секретов. Дядя Руди и тетя Кончетта жили неподалеку, и братья с семьями постоянно ходили в гости друг к другу. А по воскресеньям вся семья собиралась в большом старом доме на северной оконечности Лонг-Айленда, куда перебрались дедушка и бабушка после того, как закрыли свою булочную на Кони-Айленде. Сестры Эндрю научились общаться между собой на языке глухонемых, но Эндрю не обижался — у него была Ида.
Темноволосая, темноглазая Ида, больше похожая на отца, чем на мать, с носом, который через много лет Эндрю увидел на портретах кисти художников позднего Ренессанса. В то время Эндрю еще был хрупким белокурым мальчиком — его волосы не темнели лет до двенадцати-тринадцати, — но дядя Руди вечно говорил при виде маленьких кузенов: «Ни кожи, ни рожи», а потом неизменно добавлял: «Но до чего похожи», хотя внешне они сильно отличались. Со временем Эндрю понял: он имел в виду их духовную близость.
С годами их пути разошлись.
Пока он мчался сквозь ночь в больницу, где Ида с нетерпением ждала его, ему припомнился случай, когда она разбила ему голову, — им обоим исполнилось по шесть лет, и он за что-то ее дразнил. Она размахнулась своей маленькой красной сумочкой и так хрястнула его по затылку, что у него из ранки пошла кровь.
Она плакала сильнее, чем он.
«До чего похожи...»
Она часто смеялась над его большими ушами.
Он дразнил ее за длинный нос.
«Ну и клюв! Это нос или насос?»
Она звала его Микки Маус.
Он звал ее Пиноккио.
Он любил ее всем сердцем.
Внезапно он разрыдался и не сразу сообразил, плачет ли он по бедному дяде Руди или по тем замечательным воскресным дням, когда носился в дедушкином доме вместе со своей кузиной Идой.
В четверг утром передняя полоса газеты «Дейли ньюс» выпалила, задыхаясь:
БОСС
МАФИИ
ОТПРАВИЛСЯ
К ПРАОТЦАМ
«Пост», раздираемая внутренними проблемами, предложила своим читателям не менее красноречивый заголовок:
КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ НА СМЕРТНОМ ОДРЕ
Заголовки бросились в глаза Саре, когда она покупала «Таймс» в газетном киоске на платформе подземки. По дороге она пробежала глазами по заметке, в которой сообщалось о смерти какого-то крупного мафиозо, выжившего в сотнях бандитских разборок только для того, чтобы умереть от банального сердечного приступа.
«Так ему и надо», — подумала она и перевернула страницу.
Выйдя на станции у Шестидесятой улицы, она направилась к телефонной будке и набрала номер телефона Эндрю. Стоя на горке снега, она выслушала записанное таким знакомым голосом сообщение, что контора закрыта до четверга. Дождавшись гудка, Сара сказала:
— Привет, это я. Надеюсь, у тебя все в порядке?
Затем быстро достала из сумочки мелочь и позвонила ему в Грейт-Нек. Там телефон вообще не отвечал.
Выпавший в конце прошлой недели снег стал таять. Ярко светило солнце. Завтра — День Святого Патрика, и в субботу наступит весна. Но она не могла думать ни о чем, кроме того, что на этой неделе не увидится с Эндрю.
Барни Левин позвонил им вечером того же дня, когда Сара готовила еду.
— С Днем Святого Патрика, — сказал он. — Вы ходили на парад?
— Нет, — ответила она. — А ты?
— Я всегда хожу, — похвалился он. — В колонне «голубых», — добавил он со смешком. — У тебя есть свободная минутка?
— Если тебе нужен Майкл, то он еще не пришел.
— Нет, мне нужна ты. У меня здесь пара чеков, выписанных на имя некой Марии Санчес. Каждый на сумму ровно в сто долларов, от...
— Да, это наша уборщица. Она приходит к нам дважды в неделю. Я плачу ей по полтиннику в день.
— С каких пор?
— Уже несколько недель. А в чем дело?
— Ты не делала никаких вычетов?
— Нет. А зачем?
— Она незаконный эмигрант?
— Понятия не имею.
— Тогда не вздумай ее спрашивать. Плати ей с сегодняшнего дня наличными и забудь о нашем разговоре.
— А это не противозаконно?
— Что именно — противозаконно?
— Не валяй дурака, Барни. Майкл работает в прокуратуре. Я не имею права делать ничего, что шло бы вразрез с законами.
— Тогда начни вычитать из ее зарплаты федеральный и городской налоги, плюс налог штата, плюс подоходный. И убедись, что она имеет страховку на случай безработицы и на случай нетрудоспособности тоже. Или уволь ее. Других вариантов у тебя нет.
— Спасибо. Я так рада, что ты позвонил.
— А кто просил тебя выходить за сотрудника прокуратуры?
— Послушай, Барни, раз уж ты позвонил...
— Да?
— Что ты знаешь об инвестиционной компании «Картер и Голдсмит»?
— Какой-какой?
— Инвестиционная компания «Картер и Голдсмит».
— Они зарегистрированы в Большом справочнике?
— Понятия не имею.
— Что тебе нужно о них знать?
— Ну, просто — каков их рейтинг, чем они занимаются, кто владельцы и так далее.
— Ты собираешься вложить в них деньги?
— Не исключено.
— Поспрашиваю.
— Спасибо. Завтра я позвоню тебе из школы.
— Как, разве сегодня к полуночи тебя не устроит? — удивился Барни.
— Хорошо, тогда в пятницу. Счастливо, Барни.
— Пока, Сара. Передай Майклу привет.
— Обязательно.
Все еще улыбаясь, она повесила трубку.
В ожидании, когда Эндрю вернется из своей внезапной командировки неизвестно куда, она решила написать ему небольшой стишок. Она уже отыскала его имя в справочнике, приобретенном ею перед рождением Молли, и выяснила, что «Эндрю» по-гречески значит «мужественный, отважный, храбрый». Естественно. Уменьшительные от «Эндрю» — Энди, Тэнди, Дэнди и Дрю. Похоже на труппу цирковых клоунов, но и работки же задали ей эти имена!
Имя «Фарелл» имеет кельтские корни и в переводе означает «отчаянный» — откуда им всем известно, что он прыгнул в океан за ее дочерью? С другой стороны, «Фарелл» представляет собой одно из производных от слова «фаррар», восходящего к латинскому «ferrains» — «кующий железо», или, проще того, «кузнец».
Она уже написала первое четверостишие. Теперь ей требовалось родить второе, в котором отражалась бы его профессиональная деятельность. Вот сюрприз ему будет, когда он вернется!
Проверяя показания термометра в духовке, Сара еще раз повторила про себя первое четверостишие:
Энди и Дэнди, Тэнди и Дрю,
Ну почему я тебя так люблю?
Фарелл — отважный и Фаррар — кузнец,
А для меня — покоритель сердец.
Вкладом моим будет сердце мое...
Вот тут-то ей и понадобилась более подробная информация о «Картере и Голдсмите». Она решила позвонить Барни в пятницу из учительской столовой и в сотый раз задала себе вопрос: «Когда же, наконец, вернется Эндрю?»
* * *
В четверг утром и «Пост», и «Ньюс» вышли со статьями о пышных бандитских похоронах и с фотографиями явно преступных типов, со скорбными минами несущих гроб с телом своего покойного лидера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52