три кобылы, два маленьких жеребенка и два жеребца. Оба жеребца гнедые, но у одного была белая звездочка на лбу, и он не был чистокровным.
— А там что за лошади? — спросил я конюха.
Он немного помолчал, видимо, раздумывая, как бы поделикатнее ответить городскому туристу, да еще и иностранцу, и наконец сказал:
— Мы здесь, на этом ранчо, разводим лошадей.
— О, понимаю. И у вас много жеребцов?
— Три или четыре. Большинство из них, — он показал на животных, терпеливо ждавших гостей ранчо, — мерины.
— Этот гнедой хорошо смотрится, — проговорил я.
Конюх проследил за моим взглядом и снова посмотрел на меня.
— Он у нас новый, — объяснил конюх. — Полукровка. Матт купил его в Ларами две-три недели назад. — В его тоне слышалось неодобрение.
— Он вам не нравится?
— Слаб в кости для наших гор, — коротко бросил он, затягивая последний шнурок. — Удобно?
— Прекрасно. Благодарю вас.
Он кивнул с небрежным дружелюбием и направился к другому гостю узнать, не надо ли чего. Конюхи отличались от гостей только по возрасту и одежде. Все они были молоды — от восемнадцати до тридцати лет, некоторые из них были студентами, подрабатывающими на каникулах. Среди гостей преобладали родители и дети, едва ли хоть одному из взрослых было меньше тридцати. Бетти-Энн со знанием дела сообщила мне, что ковбоев нигде ковбоями не называют, только в кино, а правильное слово для конюхов на ранчо — рэнглер. И на ранчо Хай-Зии не держат скота, поэтому здесь нет скотников, тут только рэнглеры, которые ухаживают за лошадьми, а лошади нужны для прогулок туристов.
По одежде рэнглеры отличались от гостей меньшим пижонством, меньшей наглаженностью, большей запыленностью. В пять тридцать утра они уже готовили лошадей. Отпускники отдыхали, а для рэнглеров это была тяжелая работа.
— На ночь лошадей пускают пастись на холмах, а по утрам загоняют на ранчо, — объяснил мне Уилки.
Мы выехали на прогулку двумя группами, в каждой по двенадцать гостей и два рэнглера. Сначала перешли по плоскому деревянному мосту узкий поток и потом поднялись на Тетон, возвышавшийся напротив. Когда в лесу мы вытянулись на тропинке в один ряд, Уилки ехал впереди меня, а Бетти-Энн сзади, и оба, не переставая, болтали.
— Лошадей выпускают на ночь в горы, потому что в долине не хватает пастбищ, мало травы. — Уилки повернулся в седле в профиль ко мне, чтобы я лучше слышал. — Лошади каждую ночь убегают за десятки миль. К некоторым рэнглеры привязывают колокольчики, как к коровам в Швейцарии, чтобы утром найти их. Колокольчики привязывают к вожакам. Понимаете, есть лошади — природные лидеры, другие подчиняются им. — Он добродушно улыбнулся. — Уверен, это тяжелый труд — собрать их утром, когда светит солнце и от деревьев падают тени.
Уилки точно подметил эту особенность леса, потому что мы проехали мимо группы из трех лошадей, стоявших за кустами, и я не заметил их, пока одна не мотнула головой и не зазвенел колокольчик.
— Рэнглеры пригоняют на ранчо столько лошадей, сколько нужно для прогулок, — вступила Бетти-Энн. — Остальные остаются среди холмов. Может, их приведут завтра, если они попадутся первыми.
— Бывает так, что лошадь пропадает на целую неделю? — спросил я.
— Пожалуй, — неуверенно ответил Уилки. Он и в самом деле не знал. — Конечно, если им нужна именно эта лошадь, то рэнглер поедет в горы и найдет ее. Я знаю, так бывало.
— Кто умеет хорошо ездить верхом, может утром поехать с рэнглерами в горы собирать лошадей, но они скачут вверх-вниз, а не ездят прогулочным шагом, — сообщила Бетти-Энн.
Тропинка, по которой мы ехали, была пологой и каменистой.
— Эти лошади, дорогая, для того и созданы, — ласково проговорил Уилки. — Они не похожи на тех спокойных животных, какие были в школе верховой езды у нас дома.
На одиннадцати тысячах футов над уровнем моря тропинка уперлась в маленькое затененное деревьями плато, откуда открывался захватывающий дух вид на долину, поросшую соснами, с большим сверкающим озером посредине. Все схватились за фотоаппараты и взволнованно защелкали затворами. То и дело раздавались восклицания, что такая красота требует тишины. Потом обе группы снова стали спускаться вниз.
Во время ленча Йола спросила, понравилась ли мне утренняя прогулка, и я без усилия ответил, что понравилась. Дети Уилкерсонов называли меня Ганс и просили после ленча поплавать с ними в реке. Уилки хлопал меня по плечу и говорил, что я хороший парень. Бетти-Энн, не заметив интереса к себе, начала раздраженно поглядывать на меня, что могло бы изменить мнение мужа, если бы он заметил ее настроение.
Я вышел из-за стола последним и захватил большой ломоть хлеба, завернув его в бумажную салфетку. У себя в коттедже я достал пакет со специально привезенными продуктами, наполнил карман кусочками сахара, а на хлеб положил целую банку сардин. С хлебом, завернутым в салфетку, я лениво побрел через кусты к маленькому паддоку с кобылами и жеребятами.
Там я положил на одну руку сахар, а на другую — хлеб с сардинами. Кобылы подошли и выбрали сахар. Жеребята выбрали сахар. Запыленный жеребец-полукровка, которого Матт купил недели две-три назад в Ларами, оказался менее любопытным, чем остальные, и подошел последним.
Он понюхал сардины, поднял голову, насторожил уши и посмотрел на вершины гор, будто услышал отдаленный зов, почувствовал забытый запах. Его нежные ноздри задрожали. Я смотрел на великолепную линию головы, на изящный разрез глаз, на совершенный переход головы в шею. У него были грудь чистокровного породистого жеребца и колени скаковой лошади.
Гнедой наклонил голову к сардинам и съел их все до единой.
Йола и Матт Клайвы жили в отдельном коттедже, а не в главном доме, где были только столовая, кухня, гостиная и комната для игр на случай сырой погоды.
Йола вывела из-под навеса рядом с ее коттеджем грязно-оливковый пикап с маленькими белыми буквами на дверцах и уехала по пыльной дороге. Изумленно улыбаясь, я смотрел ей вслед. Полное соответствие тому, что видели водители лошадиного фургона. Они оба вспомнили, что видели фургон «Снэйл экспресс» и зеленый пикап. Водители, должно быть, видели эти две машины несколько раз, потому и запомнили.
Гостям разрешалось пользоваться телефоном, который находился в коттедже Клайвов. Я постучал в дверь и вошел. Пусто. Дверь не заперта, хотя в замке торчит ключ. В коттеджах гостей замков не было, можно было запереться только изнутри на простой деревянный засов.
Быстрая экскурсия по коттеджу Клайвов показала, что он состоит из двух отдельных спален, гостиной, ванной, кухни и офиса. Я поставил в незаметных местах три подслушивающих устройства и не спеша, спокойно вышел. Потом сел в «Шевроле» и отправился в Джексон, где вероятность, что кто-то подслушает разговор по телефону, была меньше. Я позвонил в «Жизненную поддержку» и долго говорил. Вклад Уолта в нашу беседу состоял из тяжелых вздохов и протестов, что «так действовать нельзя».
— Послушайте, Уолт, — сказал я наконец, — мы не полицейские. Как мне представляется, ваша компания обрадуется, что застрахованная собственность возвращена, и не будет задавать вопросов. Правильно? А моя задача — вернуть Крисэйлиса Дэйву Теллеру. И все. Ничего больше. Если мы начнем действовать так, как хотите вы, то столкнемся с целой ордой ловких адвокатов и, вероятно, получим мертвую лошадь.
Трубка долго молчала. Наконец Уолт сказал:
— Хорошо. Ваша взяла.
Потом он долго записывал мои инструкции.
— Сегодня среда, — вслух размышлял я, — утром в воскресенье. Это дает вам три полных дня. По-моему, достаточно.
— Только три дня. — Уолт сделал нажим на «только», но не удивился.
— Ничего, — мягко заметил я, — ведь большую часть работы вы можете сделать, не выходя из офиса.
— А вы что будете делать? — саркастически спросил он.
— На ранчо-пансионате все только отдыхают, — рассудительно ответил я.
Потом я отправил Уолту экспресс-почтой шесть волосков из гривы жеребца — любителя сардин и поехал назад разыгрывать из себя отдыхающего, самое невыносимое для меня занятие. Я боялся этого с самого начала.
Три дня показались мне вечностью. Прогулки верхом занимали утро и часть дня, это было лучшее время. Еда по-прежнему оставалась изнурительным делом. Ночи длились без конца. Хорошо бы Линни поехала со мной, в ее компании депрессия отступала. Но она служила поддержкой для Юнис, а не для меня. И ее отец, доверяя мне так, как только он умел, вряд ли смог бы поверить, что мне нужна ее близость только днем. И может быть, я действительно не ограничился бы этим. Так что никаких подпорок!
Йола управляла ранчо с эффективностью того сорта, когда управление кажется вообще незаметным, держала персонал и гостей в полной гармонии без насупленных бровей, озабоченного вида и без тени агрессивности. Светлые волосы она по-прежнему стягивала узлом на затылке, носила джинсы, рубашки мужского покроя и мягкие туфли без каблуков. Никаких сапог, ничего мужеподобного. Она излучала дружелюбие и располагала к доверию, но улыбка никогда не касалась ее глаз.
Йола не ездила по утрам на прогулки, и я не сидел рядом с ней за столом, но многие мужья и некоторые жены добивались ее расположения и старались занять место рядом с ней. Вечером в четверг, когда я вместе с другими гостями пил послеобеденный кофе на длинной открытой веранде, она грациозно опустилась в кресло рядом со мной и спросила, удобно ли в моем коттедже и нравится ли мне, как я провожу отпуск.
Я ответил обычными банальными фразами, которые она выслушала вполуха.
— Вы молоды, — продолжил я разговор, — и уже владеете таким красивым местом.
— Оно принадлежало моему деду, а потом матери. Она умерла года два назад, — ответила Йола, добавив в голос немного дружеской откровенности.
— Здесь всегда было ранчо-пансионат? Я имею в виду, что место слишком холмистое, чтобы держать скот.
— Всегда ранчо-пансионат, — подтвердила она. — Мой дед построил его лет сорок назад... Как вы узнали о нас?
Я неторопливо взглянул на нее. Она спросила из любопытства, а не потому, что у нее возникли подозрения.
— Я спросил в Джексоне, где можно отдохнуть в приятном спокойном месте.
— И кто вам порекомендовал нас?
— Какой-то случайный собеседник.
Она удовлетворенно кивнула.
— А что вы делаете зимой? — спросил я.
Глаза ее вспыхнули от приятного воспоминания, и губы сложились в довольную улыбку, словно зима доставляла ей большее удовольствие, чем управление пансионатом.
— Мы перебираемся на юг. С ноября до марта эта долина из-за снега становится недоступной. Обычно мы приезжаем сюда в мае и открываем ранчо на второй неделе июня, но каньон часто непроходим и в июне.
— А куда вы деваете лошадей?
— Мы перегоняем их на ранчо друзей.
Голос сильный, тон уверенный, как и она сама.
Я наблюдал, как она обежала взглядом паддок с кобылами и жеребятами, немного задержалась на них и потом снова посмотрела на меня. Спокойно, без выражения.
Я воспользовался улыбкой номер пять из разряда предназначенных только для взрослых и спросил, не одиноко ли ей здесь, в таком диком изолированном месте. Она не отреагировала на эту туповатую, но часто употребляемую попытку заигрывания, а только покачала головой. Я был единственным мужчиной среди гостей, которого не сторожила жена, но она не проявила ни малейшего интереса.
Я похвалил еду на ранчо и услужливость рэнглеров. Она сказала, что ее радует, когда гость доволен. Я зевнул и извинился, дескать, виноват свежий воздух... Она слышала это десятки раз в год и так часто отвечала на вопросы гостей, что говорила не думая. В данном случае нет смысла использовать технику неожиданного вопроса, чтобы получить невольно вырвавшуюся фразу. А мне меньше всего хотелось запасть ей в память.
Немного спустя я лениво поднялся и сказал, что скоро вернусь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— А там что за лошади? — спросил я конюха.
Он немного помолчал, видимо, раздумывая, как бы поделикатнее ответить городскому туристу, да еще и иностранцу, и наконец сказал:
— Мы здесь, на этом ранчо, разводим лошадей.
— О, понимаю. И у вас много жеребцов?
— Три или четыре. Большинство из них, — он показал на животных, терпеливо ждавших гостей ранчо, — мерины.
— Этот гнедой хорошо смотрится, — проговорил я.
Конюх проследил за моим взглядом и снова посмотрел на меня.
— Он у нас новый, — объяснил конюх. — Полукровка. Матт купил его в Ларами две-три недели назад. — В его тоне слышалось неодобрение.
— Он вам не нравится?
— Слаб в кости для наших гор, — коротко бросил он, затягивая последний шнурок. — Удобно?
— Прекрасно. Благодарю вас.
Он кивнул с небрежным дружелюбием и направился к другому гостю узнать, не надо ли чего. Конюхи отличались от гостей только по возрасту и одежде. Все они были молоды — от восемнадцати до тридцати лет, некоторые из них были студентами, подрабатывающими на каникулах. Среди гостей преобладали родители и дети, едва ли хоть одному из взрослых было меньше тридцати. Бетти-Энн со знанием дела сообщила мне, что ковбоев нигде ковбоями не называют, только в кино, а правильное слово для конюхов на ранчо — рэнглер. И на ранчо Хай-Зии не держат скота, поэтому здесь нет скотников, тут только рэнглеры, которые ухаживают за лошадьми, а лошади нужны для прогулок туристов.
По одежде рэнглеры отличались от гостей меньшим пижонством, меньшей наглаженностью, большей запыленностью. В пять тридцать утра они уже готовили лошадей. Отпускники отдыхали, а для рэнглеров это была тяжелая работа.
— На ночь лошадей пускают пастись на холмах, а по утрам загоняют на ранчо, — объяснил мне Уилки.
Мы выехали на прогулку двумя группами, в каждой по двенадцать гостей и два рэнглера. Сначала перешли по плоскому деревянному мосту узкий поток и потом поднялись на Тетон, возвышавшийся напротив. Когда в лесу мы вытянулись на тропинке в один ряд, Уилки ехал впереди меня, а Бетти-Энн сзади, и оба, не переставая, болтали.
— Лошадей выпускают на ночь в горы, потому что в долине не хватает пастбищ, мало травы. — Уилки повернулся в седле в профиль ко мне, чтобы я лучше слышал. — Лошади каждую ночь убегают за десятки миль. К некоторым рэнглеры привязывают колокольчики, как к коровам в Швейцарии, чтобы утром найти их. Колокольчики привязывают к вожакам. Понимаете, есть лошади — природные лидеры, другие подчиняются им. — Он добродушно улыбнулся. — Уверен, это тяжелый труд — собрать их утром, когда светит солнце и от деревьев падают тени.
Уилки точно подметил эту особенность леса, потому что мы проехали мимо группы из трех лошадей, стоявших за кустами, и я не заметил их, пока одна не мотнула головой и не зазвенел колокольчик.
— Рэнглеры пригоняют на ранчо столько лошадей, сколько нужно для прогулок, — вступила Бетти-Энн. — Остальные остаются среди холмов. Может, их приведут завтра, если они попадутся первыми.
— Бывает так, что лошадь пропадает на целую неделю? — спросил я.
— Пожалуй, — неуверенно ответил Уилки. Он и в самом деле не знал. — Конечно, если им нужна именно эта лошадь, то рэнглер поедет в горы и найдет ее. Я знаю, так бывало.
— Кто умеет хорошо ездить верхом, может утром поехать с рэнглерами в горы собирать лошадей, но они скачут вверх-вниз, а не ездят прогулочным шагом, — сообщила Бетти-Энн.
Тропинка, по которой мы ехали, была пологой и каменистой.
— Эти лошади, дорогая, для того и созданы, — ласково проговорил Уилки. — Они не похожи на тех спокойных животных, какие были в школе верховой езды у нас дома.
На одиннадцати тысячах футов над уровнем моря тропинка уперлась в маленькое затененное деревьями плато, откуда открывался захватывающий дух вид на долину, поросшую соснами, с большим сверкающим озером посредине. Все схватились за фотоаппараты и взволнованно защелкали затворами. То и дело раздавались восклицания, что такая красота требует тишины. Потом обе группы снова стали спускаться вниз.
Во время ленча Йола спросила, понравилась ли мне утренняя прогулка, и я без усилия ответил, что понравилась. Дети Уилкерсонов называли меня Ганс и просили после ленча поплавать с ними в реке. Уилки хлопал меня по плечу и говорил, что я хороший парень. Бетти-Энн, не заметив интереса к себе, начала раздраженно поглядывать на меня, что могло бы изменить мнение мужа, если бы он заметил ее настроение.
Я вышел из-за стола последним и захватил большой ломоть хлеба, завернув его в бумажную салфетку. У себя в коттедже я достал пакет со специально привезенными продуктами, наполнил карман кусочками сахара, а на хлеб положил целую банку сардин. С хлебом, завернутым в салфетку, я лениво побрел через кусты к маленькому паддоку с кобылами и жеребятами.
Там я положил на одну руку сахар, а на другую — хлеб с сардинами. Кобылы подошли и выбрали сахар. Жеребята выбрали сахар. Запыленный жеребец-полукровка, которого Матт купил недели две-три назад в Ларами, оказался менее любопытным, чем остальные, и подошел последним.
Он понюхал сардины, поднял голову, насторожил уши и посмотрел на вершины гор, будто услышал отдаленный зов, почувствовал забытый запах. Его нежные ноздри задрожали. Я смотрел на великолепную линию головы, на изящный разрез глаз, на совершенный переход головы в шею. У него были грудь чистокровного породистого жеребца и колени скаковой лошади.
Гнедой наклонил голову к сардинам и съел их все до единой.
Йола и Матт Клайвы жили в отдельном коттедже, а не в главном доме, где были только столовая, кухня, гостиная и комната для игр на случай сырой погоды.
Йола вывела из-под навеса рядом с ее коттеджем грязно-оливковый пикап с маленькими белыми буквами на дверцах и уехала по пыльной дороге. Изумленно улыбаясь, я смотрел ей вслед. Полное соответствие тому, что видели водители лошадиного фургона. Они оба вспомнили, что видели фургон «Снэйл экспресс» и зеленый пикап. Водители, должно быть, видели эти две машины несколько раз, потому и запомнили.
Гостям разрешалось пользоваться телефоном, который находился в коттедже Клайвов. Я постучал в дверь и вошел. Пусто. Дверь не заперта, хотя в замке торчит ключ. В коттеджах гостей замков не было, можно было запереться только изнутри на простой деревянный засов.
Быстрая экскурсия по коттеджу Клайвов показала, что он состоит из двух отдельных спален, гостиной, ванной, кухни и офиса. Я поставил в незаметных местах три подслушивающих устройства и не спеша, спокойно вышел. Потом сел в «Шевроле» и отправился в Джексон, где вероятность, что кто-то подслушает разговор по телефону, была меньше. Я позвонил в «Жизненную поддержку» и долго говорил. Вклад Уолта в нашу беседу состоял из тяжелых вздохов и протестов, что «так действовать нельзя».
— Послушайте, Уолт, — сказал я наконец, — мы не полицейские. Как мне представляется, ваша компания обрадуется, что застрахованная собственность возвращена, и не будет задавать вопросов. Правильно? А моя задача — вернуть Крисэйлиса Дэйву Теллеру. И все. Ничего больше. Если мы начнем действовать так, как хотите вы, то столкнемся с целой ордой ловких адвокатов и, вероятно, получим мертвую лошадь.
Трубка долго молчала. Наконец Уолт сказал:
— Хорошо. Ваша взяла.
Потом он долго записывал мои инструкции.
— Сегодня среда, — вслух размышлял я, — утром в воскресенье. Это дает вам три полных дня. По-моему, достаточно.
— Только три дня. — Уолт сделал нажим на «только», но не удивился.
— Ничего, — мягко заметил я, — ведь большую часть работы вы можете сделать, не выходя из офиса.
— А вы что будете делать? — саркастически спросил он.
— На ранчо-пансионате все только отдыхают, — рассудительно ответил я.
Потом я отправил Уолту экспресс-почтой шесть волосков из гривы жеребца — любителя сардин и поехал назад разыгрывать из себя отдыхающего, самое невыносимое для меня занятие. Я боялся этого с самого начала.
Три дня показались мне вечностью. Прогулки верхом занимали утро и часть дня, это было лучшее время. Еда по-прежнему оставалась изнурительным делом. Ночи длились без конца. Хорошо бы Линни поехала со мной, в ее компании депрессия отступала. Но она служила поддержкой для Юнис, а не для меня. И ее отец, доверяя мне так, как только он умел, вряд ли смог бы поверить, что мне нужна ее близость только днем. И может быть, я действительно не ограничился бы этим. Так что никаких подпорок!
Йола управляла ранчо с эффективностью того сорта, когда управление кажется вообще незаметным, держала персонал и гостей в полной гармонии без насупленных бровей, озабоченного вида и без тени агрессивности. Светлые волосы она по-прежнему стягивала узлом на затылке, носила джинсы, рубашки мужского покроя и мягкие туфли без каблуков. Никаких сапог, ничего мужеподобного. Она излучала дружелюбие и располагала к доверию, но улыбка никогда не касалась ее глаз.
Йола не ездила по утрам на прогулки, и я не сидел рядом с ней за столом, но многие мужья и некоторые жены добивались ее расположения и старались занять место рядом с ней. Вечером в четверг, когда я вместе с другими гостями пил послеобеденный кофе на длинной открытой веранде, она грациозно опустилась в кресло рядом со мной и спросила, удобно ли в моем коттедже и нравится ли мне, как я провожу отпуск.
Я ответил обычными банальными фразами, которые она выслушала вполуха.
— Вы молоды, — продолжил я разговор, — и уже владеете таким красивым местом.
— Оно принадлежало моему деду, а потом матери. Она умерла года два назад, — ответила Йола, добавив в голос немного дружеской откровенности.
— Здесь всегда было ранчо-пансионат? Я имею в виду, что место слишком холмистое, чтобы держать скот.
— Всегда ранчо-пансионат, — подтвердила она. — Мой дед построил его лет сорок назад... Как вы узнали о нас?
Я неторопливо взглянул на нее. Она спросила из любопытства, а не потому, что у нее возникли подозрения.
— Я спросил в Джексоне, где можно отдохнуть в приятном спокойном месте.
— И кто вам порекомендовал нас?
— Какой-то случайный собеседник.
Она удовлетворенно кивнула.
— А что вы делаете зимой? — спросил я.
Глаза ее вспыхнули от приятного воспоминания, и губы сложились в довольную улыбку, словно зима доставляла ей большее удовольствие, чем управление пансионатом.
— Мы перебираемся на юг. С ноября до марта эта долина из-за снега становится недоступной. Обычно мы приезжаем сюда в мае и открываем ранчо на второй неделе июня, но каньон часто непроходим и в июне.
— А куда вы деваете лошадей?
— Мы перегоняем их на ранчо друзей.
Голос сильный, тон уверенный, как и она сама.
Я наблюдал, как она обежала взглядом паддок с кобылами и жеребятами, немного задержалась на них и потом снова посмотрела на меня. Спокойно, без выражения.
Я воспользовался улыбкой номер пять из разряда предназначенных только для взрослых и спросил, не одиноко ли ей здесь, в таком диком изолированном месте. Она не отреагировала на эту туповатую, но часто употребляемую попытку заигрывания, а только покачала головой. Я был единственным мужчиной среди гостей, которого не сторожила жена, но она не проявила ни малейшего интереса.
Я похвалил еду на ранчо и услужливость рэнглеров. Она сказала, что ее радует, когда гость доволен. Я зевнул и извинился, дескать, виноват свежий воздух... Она слышала это десятки раз в год и так часто отвечала на вопросы гостей, что говорила не думая. В данном случае нет смысла использовать технику неожиданного вопроса, чтобы получить невольно вырвавшуюся фразу. А мне меньше всего хотелось запасть ей в память.
Немного спустя я лениво поднялся и сказал, что скоро вернусь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38