Невысокий полноватый человек со спокойными манерами и немного озабоченным лицом. За стеклами очков в неброской оправе поблескивали светлые серо-голубые глаза, и, как обычно, во время бритья он по рассеянности оставил на щеке темную дорожку. Из-за преждевременной лысины уже в тридцать пять лет он выглядел на пятьдесят, но не сожалел об этом, убежденный, что именно солидный вид помог ему быстро сделать карьеру, обогнав ровесников. Вероятно, он прав. Кибл выглядел безобидным, осторожным, нечестолюбивым — короче, совершенно безвредным созданием природы. Восемь лет назад он унаследовал меня вместе с остальной организацией. Мне хватило двух минут, чтобы при первом же знакомстве за пустой болтовней оценить его острый как бритва ум.
— Джин, — воскликнул Кибл, — я так рад, что вы приехали!
Он сжал мне руку и потряс ее. Формальность, принятая в обществе, но не имеющая значения ни для него, ни для меня. Мы обменялись такими же протокольными улыбками. Зато теплое отношение к дочери у него шло от сердца. Она нежно поцеловала отца, и в глазах босса сияла такая гордость, какой я никогда раньше не замечал.
— Линни, любовь моя, ну, слава богу, ты в целости и сохранности добралась сюда. Кто вел машину? Джин?
— Он уступил мне. И даже ни разу не вздрогнул.
Кибл с веселым изумлением посмотрел на меня, а я повторил комплимент ее мастерству водителя. Отец поблагодарил меня кивком, прекрасно понимая, почему я это говорю.
Он направился к реке, жестом пригласив меня присоединиться к ним. Катер Кибла, возле которого мы остановились, представлял собой элегантное, аккуратное судно из стекловолокна, с каютой впереди и просторной открытой палубой на корме. Нигде ни пятнышка, хромированные части сверкают, как зеркала. На скамье с бледно-голубой обивкой сидели рядом мужчина и женщина. Увидев нас, они улыбнулись, но не встали.
Линни прыгнула с берега на палубу и поцеловала женщину. Кибл осторожно спустился за ней.
— Прошу вас, сюда, — показал он на борт. И опять мне предлагался выбор: приказ или приглашение — могу оценить его слова по своему желанию. Я решил считать их приглашением и ступил на борт «Летящей коноплянки», так и не поняв, в какое плавание отправляюсь.
— Моя жена Джоан. — Кибл махнул рукой в сторону сидевшей женщины. — Дорогая, это Джин Хоукинс.
Джоан Кибл, похожая на маленькую птицу, сохранила кокетливые манеры от тех времен, когда ее считали хорошенькой. Она сощурила глаза, приглашая меня повосхищаться ею, катером, погодой, чем угодно. Я наскреб нужные слова и сказал несколько банальностей о погоде, плавании по реке и об искусстве вождения ее дочери. Кибл прервал меня, помахав рукой в сторону сидевшего мужчины.
— Вы еще не встречались... — Он с минуту поколебался и продолжил: — Дэйв. Джин, это Дэйв Теллер.
Теллер встал, пожал мне руку так, будто экономил силы, и сказал, что рад со мной познакомиться. Его помятая бледно-голубая рубашка свободно свисала над залатанными хлопчатобумажными брюками. Старые парусиновые туфли на босу ногу и грязная бейсболка дополняли костюм Теллера. Американец, хорошо образованный, преуспевающий, уверенный в себе — эта характеристика тотчас прокрутилась в моем натренированном мозгу. Худощавый мужчина лет пятидесяти, с большим ястребиным носом, прямым взглядом и посещающий великолепного дантиста.
Кибл не дал нам никакой информации друг о друге, лишь представил, а сам занялся подготовкой своего корабля к отплытию. Его обращение за помощью к какому-то Питеру, очевидно находившемуся в каюте, осталось без ответа. Я заглянул в дверь и увидел мальчика лет двенадцати, заряжавшего пленку в маленький фотоаппарат.
— Питер! — кричал отец.
Питер, испустив вздох мученика, захлопнул крышку аппарата и вышел, перекручивая пленку и не спуская глаз с кнопки. Он уверенно, не глядя, шагнул на узкий борт, а с него прыгнул на асфальтовую дорожку.
— Когда-нибудь он шлепнется за борт, — сказала Линни, ни к кому не обращаясь.
Брат даже не услышал, все его внимание сосредоточилось на пленке. Одной рукой он держал камеру, а другой медленно отвязывал канат, опустившись на асфальт. Потом встал, с двумя грязными полосками на коленях, и направил объектив на проплывавшую мимо стаю уток.
А на борту Кибл и Теллер принимали швартовы, щурясь на солнце и дружески болтая. Линни и мать, подняв много шума из ничего, кольцами укладывали канат на палубе. Хотел бы я знать, какого черта я здесь болтаюсь, чужой абсолютно всем? Не новое чувство, но часто повторяющееся. Две стороны моей жизни расходились все дальше. Обычное существование в обществе потеряло всякий смысл, и под ним, там, где должен быть прочный фундамент, открылась пустота одиночества. Одиночество становилось все мучительнее и мучительнее. И настоящее было скверным, а будущее — бездной. Только работа собирала мою расколотую личность во что-то, напоминавшее целое, хотя я знал, что именно работа и дала начало одиночеству. Работа и Кэролайн. Если быть точным, муж Кэролайн.
— Не подержите канат? — спросил Питер. Я взял мокрый извивавшийся конец. — Хи, — добавил мальчик, первый раз по-настоящему обратив на меня внимание, — вы кто?
— Чей-то гость, — ответил я. В этих словах была правда, хотя, может, и мало смысла. Его мать удивленно вытаращила на меня глаза и сообщила сыну, как меня зовут.
Кибл запустил мотор, Теллер стоял на носу катера и все еще держал канат, а Питер оставался на берегу и, казалось, уже не успевал прыгнуть на борт. Фотоаппарат на кожаном ремешке раскачивался у него на груди.
— Бабушка подарила на день рождения, — с гордостью сообщил он Линни. — Супер, правда?
— Ты уронишь его в реку, если будешь так неосторожен.
— Это у меня вторая пленка. На первую я снимал ребят в школе. Как по-твоему, утки получатся нормально?
— Ну, если ты не забыл открыть затвор, что-нибудь получится.
— У меня там книжка. — Мальчик кивнул на каюту. В шпильке сестры он чутко уловил нежность и совсем не обиделся. — В ней объясняется, как поймать фокус и какая нужна экспозиция. Надо проверить, что там пишут про солнечные дни. Когда я снимал в школе, всю неделю было пасмурно.
«Что я здесь делаю? Лучше бы остался дома спать», — подумал я.
«Летящая коноплянка» шла навстречу течению, обдавая брызгами скопление гребных лодок. Кибл стоял за штурвалом. Теллер забрался на крышу каюты. Питер хотел спуститься в каюту, а Линни дразнила его и не пускала. Джоан Кибл села на палубе на широкую скамейку и похлопала рукой по месту рядом с собой, приглашая меня присоединиться к ней. Сделав над собой усилие, я сел возле нее и минуты через две посреди болтовни, которой хозяйка старалась занять гостя, попытался деликатно узнать, в качестве кого и почему меня сюда пригласили. Но она, сама того не желая, уже ответила на мой вопрос. Джоан Кибл понятия не имела, почему я сижу рядом с ней на борту катера.
В такого рода игре число вариантов бесконечно. Я строил предположение за предположением, но так и не нашел ответа, почему меня пригласили на борт «Летящей коноплянки». Зато сделал маленькое открытие. Жене Кибла пришлось спрашивать, кто я, она прямо задала такой вопрос, и это очень многое сказало мне об отчужденности между начальником и его женой. Теперь я понимал, почему раньше он никогда не приглашал меня в дом. Одно дело работать с микроскопом, а другое — самому попасть под его линзы. Но тем более странно, что он пригласил меня сейчас.
Кибл, будто затылком почувствовав, о чем я думаю, обернулся и сообщил:
— Впереди шлюз.
Я встал и подошел к нему. Питер бросил борьбу с Линни и занял свое место на корме возле ахтерштевня.
— Этот шлюз называется «Марш», — объяснила Линни, встав рядом со мной и глядя, как катер носом разрезает воду. — Крепкий орешек, когда идешь с этой стороны, навстречу течению.
Когда мы подошли ближе, я понял, что она имела в виду. Широкая река внезапно сужалась, ограниченная воротами шлюза слева и его створом — справа. Маленькие водовороты и вспененные фонтаны брызг встретили катер ярдов за пятьдесят до шлюза. Капли взлетали вверх, искрились на солнце и осыпали нас сияющим облаком. Под напором воды катер начало раскачивать из стороны в сторону, и Кибл быстро крутил штурвал, чтобы удержать его прямо. Впереди тонны зелено-коричневой, сверкающей, вспененной воды со страшным грохотом перелетали через створ, обдавая нас запахом тины и плесени.
Низкая деревянная стена отделяла подход к шлюзу от водоворота бурлившей воды. Кибл осторожно направил катер в спокойную воду. Теллер, стоя на крыше каюты, набросил канат на крюк причального столба. Питер с кормы накинул свой конец на швартовую тумбу. Я, стоя на корме, лениво разглядывал возвышавшийся створ. Взлетающая, падающая, пенящаяся, бурлящая вода снова скатывалась в русло реки и рассыпалась на солнце тысячью водяных искр. Я почувствовал тепло и мелкие брызги на лице и подумал, что если кто-то упадет туда, то вряд ли выберется.
Ворота шлюза растворились, суда, идущие вниз по течению, пропыхтели мимо нас, и «Летящая коноплянка» вошла в шлюз. Теллер и Питер выполнили свои манипуляции с канатами. Вода поднималась к верхним воротам и поднимала катер. Через десять минут мы вышли из шлюза на широкое спокойное течение шестью футами выше, чем вошли.
— На Темзе пятьдесят шлюзов, — сказал Кибл. — «Лечлейд» самый высокий, через него можно пройти только на гребной лодке, он футов триста над уровнем моря.
— Настоящая лестница, — заметил я.
— У викторианцев рождались блестящие идеи, — кивнул Кибл.
Теллер, стоя на носу, складывал канат кольцами; козырек его бейсбольной кепки торчал вперед, будто клюв насторожившейся птицы. Я наблюдал за ним, и Кибл проследил за моим взглядом.
Поднявшись на полмили выше шлюза, мы сделали, очевидно, запланированную остановку у речного паба. Теллер спрыгнул на берег, накинул свой канат на швартовую тумбу, и мы пристали. Потом они с Питером мастерски скрутили канат морским узлом, и вся компания спустилась на берег.
Сидя на неудобных металлических стульях вокруг стола с воткнутым посредине большим зонтом от солнца, мы немного выпили. Кибл, не спрашивая, заказал всем виски, а Линни и Питеру — кока-колу. Джоан потягивала виски, зажмурившись и скривив рот, всем своим видом показывая, что это слишком крепкий напиток для такой маленькой хрупкой женщины, но я заметил, что она прикончила свой бокал раньше остальных. Теллер некоторое время не прикасался к своей порции, а потом осушил все сразу большими глотками. Кибл пил с расстановкой, покручивая бокал в пальцах и разглядывая его на солнце. Шел пустой разговор о реке, о других уик-эндах, проведенных на катере, о погоде. Вокруг нас сидели под такими же зонтами такие же семейные компании: утренняя воскресная выпивка, воскресный ленч, воскресный дневной сон, воскресная газета, воскресный ужин, воскресный вечер в лондонском Палладиуме... Спокойное убежище в семейной рутине. Все в хорошем настроении и более или менее довольны. Даже Кибл чувствует себя в своей тарелке. Только я — чужой всем.
— Выпейте, — сказал Кибл. — У вас же отпуск.
Мгновенное острое любопытство всей семьи заставило меня кротко взять бокал, все еще полный, тогда как их уже давно опустели. Пить по утрам не стоит, считал я, алкоголь вызывает в подсознании сигналы тревоги. Мне нравится вкус спиртного, я вовсе не противник выпивки, но я не могу себе позволить ее воздействие. Алкоголь подталкивает человека положиться на удачу, а я предпочитаю надеяться на ясную голову. Поэтому порой я неделями не пью спиртного, и до этого утра больше месяца у меня во рту не было и капли.
Кибл смотрел, как я пью виски. Вкус знакомый, как давно потерянный друг. Что касается отпуска... Все мое отпускное настроение лежало у меня на коленях в куртке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Джин, — воскликнул Кибл, — я так рад, что вы приехали!
Он сжал мне руку и потряс ее. Формальность, принятая в обществе, но не имеющая значения ни для него, ни для меня. Мы обменялись такими же протокольными улыбками. Зато теплое отношение к дочери у него шло от сердца. Она нежно поцеловала отца, и в глазах босса сияла такая гордость, какой я никогда раньше не замечал.
— Линни, любовь моя, ну, слава богу, ты в целости и сохранности добралась сюда. Кто вел машину? Джин?
— Он уступил мне. И даже ни разу не вздрогнул.
Кибл с веселым изумлением посмотрел на меня, а я повторил комплимент ее мастерству водителя. Отец поблагодарил меня кивком, прекрасно понимая, почему я это говорю.
Он направился к реке, жестом пригласив меня присоединиться к ним. Катер Кибла, возле которого мы остановились, представлял собой элегантное, аккуратное судно из стекловолокна, с каютой впереди и просторной открытой палубой на корме. Нигде ни пятнышка, хромированные части сверкают, как зеркала. На скамье с бледно-голубой обивкой сидели рядом мужчина и женщина. Увидев нас, они улыбнулись, но не встали.
Линни прыгнула с берега на палубу и поцеловала женщину. Кибл осторожно спустился за ней.
— Прошу вас, сюда, — показал он на борт. И опять мне предлагался выбор: приказ или приглашение — могу оценить его слова по своему желанию. Я решил считать их приглашением и ступил на борт «Летящей коноплянки», так и не поняв, в какое плавание отправляюсь.
— Моя жена Джоан. — Кибл махнул рукой в сторону сидевшей женщины. — Дорогая, это Джин Хоукинс.
Джоан Кибл, похожая на маленькую птицу, сохранила кокетливые манеры от тех времен, когда ее считали хорошенькой. Она сощурила глаза, приглашая меня повосхищаться ею, катером, погодой, чем угодно. Я наскреб нужные слова и сказал несколько банальностей о погоде, плавании по реке и об искусстве вождения ее дочери. Кибл прервал меня, помахав рукой в сторону сидевшего мужчины.
— Вы еще не встречались... — Он с минуту поколебался и продолжил: — Дэйв. Джин, это Дэйв Теллер.
Теллер встал, пожал мне руку так, будто экономил силы, и сказал, что рад со мной познакомиться. Его помятая бледно-голубая рубашка свободно свисала над залатанными хлопчатобумажными брюками. Старые парусиновые туфли на босу ногу и грязная бейсболка дополняли костюм Теллера. Американец, хорошо образованный, преуспевающий, уверенный в себе — эта характеристика тотчас прокрутилась в моем натренированном мозгу. Худощавый мужчина лет пятидесяти, с большим ястребиным носом, прямым взглядом и посещающий великолепного дантиста.
Кибл не дал нам никакой информации друг о друге, лишь представил, а сам занялся подготовкой своего корабля к отплытию. Его обращение за помощью к какому-то Питеру, очевидно находившемуся в каюте, осталось без ответа. Я заглянул в дверь и увидел мальчика лет двенадцати, заряжавшего пленку в маленький фотоаппарат.
— Питер! — кричал отец.
Питер, испустив вздох мученика, захлопнул крышку аппарата и вышел, перекручивая пленку и не спуская глаз с кнопки. Он уверенно, не глядя, шагнул на узкий борт, а с него прыгнул на асфальтовую дорожку.
— Когда-нибудь он шлепнется за борт, — сказала Линни, ни к кому не обращаясь.
Брат даже не услышал, все его внимание сосредоточилось на пленке. Одной рукой он держал камеру, а другой медленно отвязывал канат, опустившись на асфальт. Потом встал, с двумя грязными полосками на коленях, и направил объектив на проплывавшую мимо стаю уток.
А на борту Кибл и Теллер принимали швартовы, щурясь на солнце и дружески болтая. Линни и мать, подняв много шума из ничего, кольцами укладывали канат на палубе. Хотел бы я знать, какого черта я здесь болтаюсь, чужой абсолютно всем? Не новое чувство, но часто повторяющееся. Две стороны моей жизни расходились все дальше. Обычное существование в обществе потеряло всякий смысл, и под ним, там, где должен быть прочный фундамент, открылась пустота одиночества. Одиночество становилось все мучительнее и мучительнее. И настоящее было скверным, а будущее — бездной. Только работа собирала мою расколотую личность во что-то, напоминавшее целое, хотя я знал, что именно работа и дала начало одиночеству. Работа и Кэролайн. Если быть точным, муж Кэролайн.
— Не подержите канат? — спросил Питер. Я взял мокрый извивавшийся конец. — Хи, — добавил мальчик, первый раз по-настоящему обратив на меня внимание, — вы кто?
— Чей-то гость, — ответил я. В этих словах была правда, хотя, может, и мало смысла. Его мать удивленно вытаращила на меня глаза и сообщила сыну, как меня зовут.
Кибл запустил мотор, Теллер стоял на носу катера и все еще держал канат, а Питер оставался на берегу и, казалось, уже не успевал прыгнуть на борт. Фотоаппарат на кожаном ремешке раскачивался у него на груди.
— Бабушка подарила на день рождения, — с гордостью сообщил он Линни. — Супер, правда?
— Ты уронишь его в реку, если будешь так неосторожен.
— Это у меня вторая пленка. На первую я снимал ребят в школе. Как по-твоему, утки получатся нормально?
— Ну, если ты не забыл открыть затвор, что-нибудь получится.
— У меня там книжка. — Мальчик кивнул на каюту. В шпильке сестры он чутко уловил нежность и совсем не обиделся. — В ней объясняется, как поймать фокус и какая нужна экспозиция. Надо проверить, что там пишут про солнечные дни. Когда я снимал в школе, всю неделю было пасмурно.
«Что я здесь делаю? Лучше бы остался дома спать», — подумал я.
«Летящая коноплянка» шла навстречу течению, обдавая брызгами скопление гребных лодок. Кибл стоял за штурвалом. Теллер забрался на крышу каюты. Питер хотел спуститься в каюту, а Линни дразнила его и не пускала. Джоан Кибл села на палубе на широкую скамейку и похлопала рукой по месту рядом с собой, приглашая меня присоединиться к ней. Сделав над собой усилие, я сел возле нее и минуты через две посреди болтовни, которой хозяйка старалась занять гостя, попытался деликатно узнать, в качестве кого и почему меня сюда пригласили. Но она, сама того не желая, уже ответила на мой вопрос. Джоан Кибл понятия не имела, почему я сижу рядом с ней на борту катера.
В такого рода игре число вариантов бесконечно. Я строил предположение за предположением, но так и не нашел ответа, почему меня пригласили на борт «Летящей коноплянки». Зато сделал маленькое открытие. Жене Кибла пришлось спрашивать, кто я, она прямо задала такой вопрос, и это очень многое сказало мне об отчужденности между начальником и его женой. Теперь я понимал, почему раньше он никогда не приглашал меня в дом. Одно дело работать с микроскопом, а другое — самому попасть под его линзы. Но тем более странно, что он пригласил меня сейчас.
Кибл, будто затылком почувствовав, о чем я думаю, обернулся и сообщил:
— Впереди шлюз.
Я встал и подошел к нему. Питер бросил борьбу с Линни и занял свое место на корме возле ахтерштевня.
— Этот шлюз называется «Марш», — объяснила Линни, встав рядом со мной и глядя, как катер носом разрезает воду. — Крепкий орешек, когда идешь с этой стороны, навстречу течению.
Когда мы подошли ближе, я понял, что она имела в виду. Широкая река внезапно сужалась, ограниченная воротами шлюза слева и его створом — справа. Маленькие водовороты и вспененные фонтаны брызг встретили катер ярдов за пятьдесят до шлюза. Капли взлетали вверх, искрились на солнце и осыпали нас сияющим облаком. Под напором воды катер начало раскачивать из стороны в сторону, и Кибл быстро крутил штурвал, чтобы удержать его прямо. Впереди тонны зелено-коричневой, сверкающей, вспененной воды со страшным грохотом перелетали через створ, обдавая нас запахом тины и плесени.
Низкая деревянная стена отделяла подход к шлюзу от водоворота бурлившей воды. Кибл осторожно направил катер в спокойную воду. Теллер, стоя на крыше каюты, набросил канат на крюк причального столба. Питер с кормы накинул свой конец на швартовую тумбу. Я, стоя на корме, лениво разглядывал возвышавшийся створ. Взлетающая, падающая, пенящаяся, бурлящая вода снова скатывалась в русло реки и рассыпалась на солнце тысячью водяных искр. Я почувствовал тепло и мелкие брызги на лице и подумал, что если кто-то упадет туда, то вряд ли выберется.
Ворота шлюза растворились, суда, идущие вниз по течению, пропыхтели мимо нас, и «Летящая коноплянка» вошла в шлюз. Теллер и Питер выполнили свои манипуляции с канатами. Вода поднималась к верхним воротам и поднимала катер. Через десять минут мы вышли из шлюза на широкое спокойное течение шестью футами выше, чем вошли.
— На Темзе пятьдесят шлюзов, — сказал Кибл. — «Лечлейд» самый высокий, через него можно пройти только на гребной лодке, он футов триста над уровнем моря.
— Настоящая лестница, — заметил я.
— У викторианцев рождались блестящие идеи, — кивнул Кибл.
Теллер, стоя на носу, складывал канат кольцами; козырек его бейсбольной кепки торчал вперед, будто клюв насторожившейся птицы. Я наблюдал за ним, и Кибл проследил за моим взглядом.
Поднявшись на полмили выше шлюза, мы сделали, очевидно, запланированную остановку у речного паба. Теллер спрыгнул на берег, накинул свой канат на швартовую тумбу, и мы пристали. Потом они с Питером мастерски скрутили канат морским узлом, и вся компания спустилась на берег.
Сидя на неудобных металлических стульях вокруг стола с воткнутым посредине большим зонтом от солнца, мы немного выпили. Кибл, не спрашивая, заказал всем виски, а Линни и Питеру — кока-колу. Джоан потягивала виски, зажмурившись и скривив рот, всем своим видом показывая, что это слишком крепкий напиток для такой маленькой хрупкой женщины, но я заметил, что она прикончила свой бокал раньше остальных. Теллер некоторое время не прикасался к своей порции, а потом осушил все сразу большими глотками. Кибл пил с расстановкой, покручивая бокал в пальцах и разглядывая его на солнце. Шел пустой разговор о реке, о других уик-эндах, проведенных на катере, о погоде. Вокруг нас сидели под такими же зонтами такие же семейные компании: утренняя воскресная выпивка, воскресный ленч, воскресный дневной сон, воскресная газета, воскресный ужин, воскресный вечер в лондонском Палладиуме... Спокойное убежище в семейной рутине. Все в хорошем настроении и более или менее довольны. Даже Кибл чувствует себя в своей тарелке. Только я — чужой всем.
— Выпейте, — сказал Кибл. — У вас же отпуск.
Мгновенное острое любопытство всей семьи заставило меня кротко взять бокал, все еще полный, тогда как их уже давно опустели. Пить по утрам не стоит, считал я, алкоголь вызывает в подсознании сигналы тревоги. Мне нравится вкус спиртного, я вовсе не противник выпивки, но я не могу себе позволить ее воздействие. Алкоголь подталкивает человека положиться на удачу, а я предпочитаю надеяться на ясную голову. Поэтому порой я неделями не пью спиртного, и до этого утра больше месяца у меня во рту не было и капли.
Кибл смотрел, как я пью виски. Вкус знакомый, как давно потерянный друг. Что касается отпуска... Все мое отпускное настроение лежало у меня на коленях в куртке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38