Он заговорил по-русски и представил ему остальную четверку, пробормотав длинные имена. Я не смог разобрать их. Они по очереди кивнули. Напряжение чутьчуть ослабло.
— Евгений Сергеевич, это Рэндолл Дрю, — представил меня Янг.
Седой неторопливо протянул мне руку. Он не выглядел ни дружелюбным, ни враждебным и никак не выдавал своих намерений. Мне показалось, что в нем было больше достоинства, чем властности. Он внимательно рассматривал меня так, словно пытался взглядом проникнуть мне в душу. Но видел перед собой просто-напросто худощавого сероглазого человека с темными волосами и в очках, с лицом не более выразительным, чем у него самого или у каменной стены. Наконец Йен Янг обратился ко мне:
— Это — хозяин, Евгений Сергеевич Титов. Встречала нас его жена, Ольга Ивановна. — Он коротко поклонился женщине, открывшей нам дверь. Та ответила спокойным взглядом. Мне показалось, что жесткое выражение ее лица порождено глубокой сдержанностью характера.
— Добрый вечер, — сказал я, и она серьезно повторила по-английски:
— Добрый вечер.
Молодой человек, который выглядел так же сурово, что-то быстро сказал по-русски. Йен Янг повернулся ко мне.
— Он спрашивает, не было ли за нами слежки. А как вам кажется?
— Нет, — ответил я.
— А почему вы так думаете?
— Через сад за нами никто не шел. У этих ворот очень характерный звук. После нас через них никто не проходил.
Янг заговорил с русскими, те выслушали его, стоя неподвижно и продолжая рассматривать меня. Когда он закончил, люди задвигались и начали садиться. Лишь тот, кто спросил о слежке, остался стоять все в той же напряженной позе, словно готовясь взлететь.
— Я сказал им, что вам можно верить, — сообщил мне Янг. — Если окажется, что я ошибся, я убью вас.
Он холодным твердым взглядом пристально взглянул мне в глаза. Я выслушал его слова, которые в иных обстоятельствах принял бы за дурную шутку, и понял, что он имел в виду именно то, что сказал.
— Отлично, — ответил я. В глазах Янга промелькнул отблеск эмоций, которые я не смог понять.
— Садитесь, пожалуйста, — предложила Ольга Ивановна, указав мне на глубокое мягкое кресло у противоположной стены. — Садитесь туда.
В ее английском слышался сильный русский акцент, но то, что она вообще могла говорить по-английски, привело меня в смущение. Я пересек комнату и сел на предложенное место, отлично понимая, что они заранее решили, где я должен сидеть, чтобы не дать мне возможности убежать прежде, чем мне позволят уйти. Из глубокого кресла мне было бы так же трудно выбраться, как из тюремной камеры. Подняв глаза, я увидел рядом с собой Йена, прищурился и улыбнулся ему.
— И что вы обо всем этом думаете? — спросил он.
— Хочу узнать, для чего мы здесь.
— Вы не боитесь... — Это был полувопрос, полуутверждение.
— Нет, — ответил я. — А вот они боятся.
Он окинул стремительным взглядом шестерых русских и вновь склонился ко мне.
— Похоже, вы не совсем дурак, — усмехнулся он.
Суровый молодой человек — единственный, кто оставался на ногах, что-то нетерпеливо сказал Йену. Тот кивнул, неторопливо смерил взглядом сначала сурового, потом — в который раз — меня, глубоко вздохнул и сообщил, будто снабжал меня смертельно опасной информацией:
— Это Борис Дмитриевич Телятников.
Суровый молодой человек вздернул подбородок с таким видом, будто узнать его имя было великой честью.
— Борис Дмитриевич выступал за русскую команду на международных соревнованиях, которые проходили в Англии в сентябре, — продолжал Янг.
Услышав это, я чуть не вскочил, но стоило мне напрячься, как на лицах всех наблюдателей появилась тревога. Борис Дмитриевич отступил на шаг.
Я вновь откинулся в кресле, стараясь выглядеть как можно спокойнее, и атмосфера настороженного доверия начала понемногу восстанавливаться.
— Скажите ему, пожалуйста, что я в восторге от встречи с ним.
Судя по внешнему виду, о Борисе Дмитриевиче Телятникове нельзя было сказать то же самое, но ведь это они пригласили меня, а не я их. Я счел про себя, что если бы они совершенно не хотели меня видеть, то не стали бы подвергаться такому риску.
Ольга Ивановна принесла два жестких деревянных стула и поставила их примерно в четырех футах от меня. Образовался треугольник. Напротив меня сел Борис Дмитриевич, а чуть сбоку — Янг. Во время этой процедуры я осмотрел комнату. Большую часть стен занимали полки с книгами, в оставшихся промежутках стояли буфеты. Широкое единственное окно было закрыто плотными шторами кремового цвета. Чисто выметенный паркетный пол был темным и рассохшимся. Обстановку комнаты составляли стол, старый диван, покрытый ковриком, несколько неудобных деревянных стульев и глубокое кресло, в котором я сидел. Вся мебель, кроме стульев, занятых Борисом Дмитриевичем и Янгом, стояла вдоль стен, рядом с книжными палками и буфетами, оставляя середину свободной. В комнате не было никаких украшений, подушек или растений. Ничего дорогого, вызывающего или легкомысленного. Все вещи были старыми и производили убогое впечатление, но это не было настоящей бедностью. Комната принадлежала людям, которые жили так, потому что это их устраивало, а не потому, что они не имели возможности жить по-другому.
Йен Янг быстро переговорил с Борисом Дмитриевичем на недоступном мне русском языке, а затем пересказал мне суть разговора. При этом он выглядел взволнованным, чего я никак от него не ожидал.
— Борис хочет предупредить нас, — сказал он, — что речь вдет не просто о каком-то дурацком скандале, а об убийстве.
— О чем?
Янг кивнул:
— Это его слова.
Он вновь заговорил с Борисом. По выражениям лиц присутствующих мне показалось, что этот рассказа новинку только для Йена и меня. Борис выглядел как настоящий жокей: среднего роста, широкоплечий, с четкими, скоординированными движениями. Он был красив, с прямыми черными волосами и ушами, плотно прижатыми к голове. Он что-то рассказывал Янгу и поминутно вскидывал на меня темные глаза, словно проверял, чем рискует, позволяя мне слышать свои слова.
— Борис говорит, — с потрясенным видом перевел Йен, — что этот немец, Ганс Крамер, был убит.
— Нет, — уверенно возразил я. — Было вскрытие. Естественная смерть.
Янг мотнул головой.
— Борис говорит, что кто-то придумал способ искусственно вызывать у людей сердечную недостаточность. Он говорит, что смерть Ганса Крамера была... — Йен повернулся к Борису и после нескольких коротких вопросов и ответов продолжил:
— ... смерть Ганса Крамера была своеобразным опытом.
— Каким опытом? — Услышанное показалось мне бредом.
Последовали более длительные переговоры. Янг тряс головой и возражал.
Борис резко размахивал руками, его лицо покраснело. Я заключил для себя, что информация, которой он располагал, на этом закончилась и он вступил в область предположений, а Янг не верит его словам. Самое время для того, чтобы вернуться к фактам.
— Послушайте, — вмешался я в спор, — давайте начнем сначала. Я задам несколько вопросов, а вы мне на них ответите, о'кей?
— Да, — согласился Янг, — давайте.
— Спросите его, как он ехал в Англию, где останавливался и как у его команды шли дела во время финала.
— Но как это связано с Гансом Крамером? — удивленно спросил Янг.
— Очень слабо. Дело в том, что мне известно, как русская команда добиралась до Англии, где они жили и как выступали. Таким образом я проверю, является ли Борис тем, за кого себя выдает. К тому же, говоря о всякой ерунде, он успокоится и не будет так страстно настаивать на своем мнении.
— Мой Бог! — сказал Йен и подмигнул мне.
— Спросите его.
— Хорошо. — Он обернулся к Борису и перевел мой вопрос.
Борис с нетерпением в голосе ответил, что они ехали в лошадиных фургонах через всю Европу до Гааги, оттуда фургоны морем доставили в Англию, прицепили к тягачам и отвезли в Бергли, где они остановились в отведенных им помещениях.
— Сколько было лошадей и сколько людей? — спросил я.
Борис сказал, что лошадей было шесть, и запнулся на количестве людей.
Я подумал, что причиной заминки послужило то, что русские оплатили только семь «человеческих» билетов, а на самом деле провезли десять человек, если не больше.
— Обратите это в шутку, — попросил я Янга. Ему это удалось. Борис, да и все остальные, чуть не рассмеялись. Это помогло ослабить напряжение, которое начало вновь приближаться к критической черте.
— Они хотели бы знать, о скольких вам известно, — сказал Янг.
— Билеты были куплены для шестерых жокеев и тренера, но трое или четверо конюхов проехали в лошадиных фургонах. Мне об этом сказал пассажирский агент. Они были так удивлены, что даже не рассердились.
Ян перевел мой ответ и вызвал еще один приступ одобрительных звуков.
Борис рассказал о выступлении русской команды гораздо подробнее, чем помнил я, и у меня не осталось никаких сомнений в том, что он действительно участвовал в этих соревнованиях. К тому же он успокоился, его суровость ослабела, и мне показалось, что можно потихоньку возвращаться на минное поле.
— Отлично, — сказал я. — А теперь спросите его, был ли он знаком с Гансом Крамером. Не приходилось ли ему разговаривать с ним, а если да, то на каком языке.
Услышав вопрос, Борис напрягся, но ответил относительно спокойно. Йен Янг перевел:
— Да, он разговаривал с Гансом Крамером. Они говорили понемецки, хотя Борис знает его очень плохо. Он еще раньше встречал Ганса Крамера, им приходилось участвовать в одних соревнованиях, и они были хорошо знакомы.
— Спросите его, о чем они говорили, — попросил я.
Ответ был очень коротким. Борис пожал плечами — дескать, о чем тут говорить.
— О лошадях. О скачках. Об Олимпиаде. О погоде.
— А о чем-нибудь еще?
— Нет.
— В разговорах не упоминались игра в триктрак, игорные клубы, гомосексуалисты или трансвеститы?
По тому, как все присутствующие затаили дыхание, я понял, что если Борис говорил о таких вещах, то ему лучше в этом не признаваться. Но его отрицательный ответ прозвучал вполне естественно.
— Знает ли он Джонни Фаррингфорда? — спросил я.
Выяснилось, что Борису знакомо это имя, он видел выступление Джонни, но общаться им не доводилось.
— Видел ли он Ганса Крамера и Джонни Фаррингфорда вместе?
Борис вновь ответил отрицательно.
— Был ли он поблизости, когда Ганс Крамер умер?
Ответ я узнал по спокойной реакции Бориса прежде, чем Йен перевел слова.
— Нет, не был. Он закончил дистанцию кросса до выступления Крамера.
Он видел, как Крамер взвешивался... это правда? — усомнился Янг.
— Да, — подтвердил я. — Чтобы соревнования были справедливыми, лошади должны нести одинаковый груз. У выхода на скаковой круг находятся весы, и там наездников с седлами взвешивают перед стартом и сразу же после финиша.
Как выяснилось, Борису пришлось дожидаться, пока закончат взвешивать Крамера. Он пожелал Крамеру удачи — «Alles Gute».
Мрачная ирония понравилась слушателям, сидевшим у противоположной стены.
— Пожалуйста, спросите Бориса, почему он думает, что Ганс Крамер был убит?
Я намеренно поставил вопрос в категоричной форме, Янг так же его перевел, и Борис сразу же вновь встревожился.
— Он слышал, что кто-то утверждал это? — решительно спросил я, чтобы пресечь волнение.
— Да.
— И кто именно это был?
Этого Борис не знал.
— Борису прямо сказали об этом?
Нет, Борис случайно услышал разговор. Я понимал, почему Йен сомневается в правдивости всей этой истории.
— Спросите, на каком языке шел разговор.
Борис сказал, что беседовали по-русски, но это сказал не русский.
— Он имеет в виду, что этот человек говорил по-русски с иностранным акцентом?
— Именно так.
— И что это был за акцент? — терпеливо спросил я. — Какой страны?
На этот вопрос Борис ответить не смог.
— Где находился Борис, когда услышал разговор?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36