Мускулы от неподвижного состояния делаются слабыми и вялыми. Вот будет смех, если я получу назад лицензию, но не смогу даже залезть на лошадь.
Тони вернулся в восемь и принес полцыпленка. Он не пожелал задержаться — даже для того, чтобы угоститься виски.
— Ты как? — спросил он.
— Вполне. Нормально.
— Нога не болит?
— Ни капельки. Не чувствую ничего.
— Тогда порядок. — Он явно был этому рад. Так и не взглянув на меня, ушел.
На следующее утро ко мне приехала Роберта Крэнфилд.
— Келли? — крикнула она. — Вы дома?
— В спальне.
Она прошла через гостиную и остановилась в дверях. На ней была черно-белая полосатая шубка нараспашку. Под ней черные брюки и свитер цвета болотной ряски.
— Привет! — сказала она. — Принесла вам кое-что, я положу на кухне?
— Очень мило с вашей стороны.
Она пристально посмотрела на меня. Я лежал одетый поверх покрывала и читал утреннюю газету.
— У вас вполне довольный жизнью вид.
— Пожалуй... Хотя и скучно... Правда, теперь пришли вы...
— Теперь другое дело, — согласилась она. — Сварить кофе?
— Давайте!
Вскоре Роберта принесла чашки с кофе, сбросила свой мех и села в кресло.
— Сегодня вы выглядите куда лучше, — сообщила она.
— Отошла кровь с вашего платья?
Она пожала плечами:
— Я отнесла его в чистку. Сказали, что постараются...
— Извините, что так вышло.
— Забудьте об этом, — сказала она, прихлебывая кофе. — Я звонила в больницу в субботу. Мне сказали, что с вами все нормально.
— Спасибо.
— Скажите на милость, почему вы остановились на переезде?
— Когда я понял, что это переезд, было уже поздно.
— Но как вы ухитрились проехать через шлагбаум?
— Он не был опущен.
— Когда мы подъехали, шлагбаум был опущен, — сказала Роберта. — Мы увидели огни, людей, шум, крики и вылезли узнать, что случилось. Кто-то сказал, что поезд сбил машину... и потом я увидела вас буквально в трех шагах — без сознания, лицо в крови... Ужасно. Просто ужасно...
— Извините, что так вышло... Я наглотался окиси углерода и ничего не соображал.
Она усмехнулась:
— На слабоумного вы не похожи.
Шлагбаум, похоже, опустился после того, как я въехал на пути. Я не слышал, как он опускается, не видел его. Похоже, газы оказали на меня куда более сильное воздействие, чем я думал.
— Я назвал вас Розалиндой, — извиняющимся голосом сказал я.
— Я знаю. — На лице ее мелькнула тень. — Вы считаете, я на нее похожа?
— Нет, просто так получилось. Нечаянно. Я хотел сказать «Роберта».
Она выбралась из кресла, сделала несколько шагов и стала всматриваться в портрет Розалинды.
— Ей было бы приятно... знать, что она оказалась первой рядом с вами...
Резко зазвонил телефон у самого моего уха и не дал мне удивиться услышанному. Я взял трубку.
— Это Келли Хьюз? — Голос принадлежал человеку культурному и наделенному властью. — Говорит Уайкем Ферт. Я прочитал в газетах о том, что с вами случилось... Как сообщили сегодня, вы уже дома. С вами... все в порядке?
— Да, благодарю вас, милорд.
Смешно признаться, но сердце глухо застучало в груди. А ладони вспотели.
— Вы в состоянии приехать в Лондон?
— Я... у меня нога в гипсе... Боюсь, мне не очень удобно сидеть в машине.
— М-да! — Пауза. — Тогда я приеду в Корри. Вы ведь живете в конюшнях...
— Да, моя квартира наверху, выходит на конюшенный двор. Если вы войдете в него по аллее, то увидите в дальнем углу зеленую дверь с медным почтовым ящиком. Дверь открыта. Потом надо подняться по лестнице. Я живу наверху.
— Ясно, — коротко сказал он. — Значит, сегодня — устраивает? Отлично. Скажем, часа в четыре. Договорились?
— Сэр... — начал я.
— Не сейчас, Хьюз. Позже.
Я медленно положил трубку. Шесть часов мучительного ожидания. Черт бы его побрал!
— Какое бессердечное письмо! — воскликнула Роберта.
Я посмотрел на нее. Она держала письмо моих родителей, которое я оставил под портретом Розалинды.
— Вообще-то мне не следовало совать нос куда не просят и читать чужие письма, — сказала она, впрочем, без тени раскаяния.
— Уж это точно!
— Но как смеют они писать такое, почему они так жестоки?
— Это не совсем так.
— Вот что случается, когда в семье вырастает один яркий, умный сын, — с отвращением произнесла она.
— Яркие, умные сыновья справляются со своими проблемами куда лучше, чем я.
— Хватит заниматься самобичеванием!
— Слушаюсь, мэм!
— Вы перестанете высылать им деньги?
— Нет. В конце концов, они могут их не тратить или пожертвовать на приют для бродячих кошек и собак.
— По крайней мере, у них хватило приличия понять, что они не могут одновременно тратить ваши деньги и ругать вас на чем свет стоит.
— Мой отец несгибаемо честен, — сказал я. — Честен до последнего гроша. Так уж он устроен. Я ему благодарен за многое.
— Вот почему он так болезненно все это воспринял?
— Да.
— Я никогда... Я знаю, вы будете презирать меня за эти слова... но я никогда не считала таких, как ваш отец... людьми.
— Если вы не будете начеку, — предупредил я, — оковы могут упасть.
Она отвернулась и положила письмо обратно под портрет Розалинды.
— В каком университете вы учились?
— В Лондонском. Ютился в мансарде, жил впроголодь на стипендию.
— Я бы хотела... Как странно... Я бы хотела чему-то научиться. Освоить профессию.
— Учиться никогда не поздно, — улыбнулся я.
— Мне почти двадцать. Я не очень утруждалась в школе. Никто нас и не заставлял. Потом я поехала в пансион для девиц в Швейцарии... Теперь вот живу дома. Сколько времени ушло впустую!
— Дочери богатых людей всегда находятся в трудном положении, — важно изрек я.
— Насмешник и негодяй!
Она снова уселась в кресло и сообщила, что отец вроде бы пришел в себя. Он даже принял приглашение на обед. Все его конюхи по-прежнему работают. Впрочем, большую часть времени они играют в карты или в футбол, поскольку в конюшне остались лишь четыре совсем сырых лошади-двухлетки и три ветерана стипль-чезов, приходящие в себя после травм. Большинство владельцев обещали немедленно прислать своих лошадей обратно, если ему вернут лицензию в ближайшие три-четыре недели.
— Теперь если что и терзает отца, так это неопределенность. Он просто с ума сходит — ведь через две недели большие скачки в Челтенхеме, и если бы ему успели вернуть Кормильца, он бы заявил его на «Золотой кубок».
— Жаль, Кормилец не заявлен на Большой национальный, это дало бы нам больше времени для подготовки.
— А ваша нога будет в порядке к «Золотому кубку»?
— Если мне снова разрешат выступать, я собственноручно разобью гипс.
— Есть какой-то прогресс... в смысле лицензий?
— Пока непонятно.
— Когда жила мечта, все было превосходно, — сказала Роберта со вздохом. — А теперь...
Она встала, подошла к кровати и взяла стоявшие рядом костыли. Черные, из трубчатого металла, с подлокотниками и ручками, за которые нужно было держаться.
— Эти выглядят куда лучше, чем костыли старого образца, — сказала Роберта. Она примерила костыли и сделала несколько шагов-прыжков по комнате, подогнув одну ногу. — Какая большая нагрузка на руки!
У нее был вид и раскованный и сосредоточенный одновременно. Я смотрел на нее, и мне вспомнилось детское открытие, страшно меня поразившее: я вдруг понял, что можно быть не только собой, но и другим человеком.
В эту тихую заводь и ворвался Тони с перекошенным лицом и письмом в руках.
— Привет, — буркнул он Роберте.
Он сел в кресло и уставился на Роберту, по-прежнему стоявшую на костылях с подогнутой ногой. Но мысли его блуждали где-то далеко.
— Что стряслось? — спросил я. — Выкладывай!
— Письмо... пришло вчера, — выдавил он наконец.
— Значит, ты еще вчера знал о нем?
— Не мог же я тебе показать его сразу после больницы! И я просто не знаю, что делать. Честное слово, Келли, дружище!
— Давай-ка почитаем.
Он растерянно протянул мне листок. Я развернул его. Короткое извещение от скакового начальства. Залп из двух стволов.
"Дорогой сэр!
До нашего сведения дошло, что в ваших конюшнях проживает лицо, дисквалифицированное Дисциплинарным комитетом. Поскольку это противоречит действующим правилам, вам надлежит незамедлительно исправить положение дел. Вряд ли следует лишний раз напоминать, что и вы можете быть лишены лицензии тренера, если не предпримете рекомендуемые шаги".
— Сволочи! — злобно процедил Тони. — Мерзавцы!
Глава 11
Механик Дерек явился как раз тогда, когда Роберта начала мыть посуду после ленча, приготовленного ею же. Когда он позвонил, она спустилась вниз, чтобы открыть ему дверь.
Он неуверенно прошел через гостиную, оглядываясь, не наследил ли на ковре, и, прежде чем обменяться со мной рукопожатием, по привычке вытер руку о штаны.
— Садитесь, — пригласил я.
Дерек с опаской посмотрел на бархатное кресло, но в конце концов осторожно присел на краешек. Он был одет во все чистое. Никакого промасленного комбинезона — нормальные брюки и спортивная куртка. Дереку было явно не по себе.
— Как самочувствие? — осведомился он.
— В полном порядке.
— Если бы вы были в машине... — Он замолчал и, похоже, содрогнулся от той картины, что нарисовало его живое воображение, кстати сказать, очень помогавшее ему в работе. Он не хотел, чтобы на его совести было человекоубийство. Молодой, светловолосый, застенчивый, он хранил свой основной интеллектуальный запас в кончиках пальцев и, когда не копался в машинах, весьма умеренно тратил то, что содержалось в верхнем отделении его черепной коробки.
— Такого я еще никогда не видел, — говорил он. — Ни за что не скажешь, что это когда-то была машина. Честное слово. Сплошные куски. Куски металла, а что из них было сделано, угадать невозможно. Искореженные, перекрученные. — Дерек судорожно сглотнул. — Они хранят их в цинковых ваннах.
— И двигатель?
— И двигатель. Тоже вдребезги. Но я все-таки с ним разобрался. Только уйма времени ушло, потому что все в одной куче, пойди пойми, что к чему. Я сначала даже не понял, что это кусок выхлопной трубы, потому что он был такой формы, что не угадаешь.
— Вы что-нибудь выяснили?
— Вот! — Он порылся в кармане брюк и вытащил кусок металла. — Это часть выхлопной трубы. Она вообще-то делается из чугуна и потому страшно хрупкая. Поэтому разлетелась на кусочки, а не согнулась. В общем, она, значит, рассыпалась...
— Я вижу, — сказал я. Когда он убедился, что донес до меня то, что хотел, морщины озабоченности пропали у него со лба. Он подошел ко мне и вложил в мою руку маленький черный кусочек с зазубринами по краям. Дюйма три в длину, но очень тяжелый. Часть стенки большой трубы.
— Насколько я понимаю, — сказал Дерек, тыча в кусочек металла пальцем, — он из того места, где глушитель переходит в выхлопную трубу, хотя, конечно, в принципе он мог быть и где-то еще. Там было несколько осколков глушителя, но ни один из них не совпадал с этим, так что, может, тот самый кусочек валяется и ржавеет где-то возле рельсов... Но вы взгляните на это. — Он ткнул своим коротким пальцем в круглую выемку с одного края. — Это часть отверстия, проделанного в стенке глушителя. Поймите меня правильно, в нем вполне могло быть просверлено даже несколько отверстий. Иногда это делают, чтобы туда можно было ввести приборы, например счетчик токсичности газов... Только в вашем глушителе никаких приборов и в помине не было. Или я ошибаюсь?
— Нет, — сказал я. — И в помине не было.
— Ну вот. Значит, непонятно, зачем просверлена дырка. Я могу сказать одно: когда я последний раз проверял вашу машину, никакой дырки там не было.
Я провел пальцем по полукруглой выемке. В диаметре четверть дюйма, а то и меньше.
— Как это вы углядели такую кроху? — удивился я.
— Даже сам не знаю. Но я провозился там часа два, перерыл все. Вы же за это мне деньги платите.
— Ну а насколько это сложно... просверлить такое отверстие в глушителе? Сколько времени может на это уйти?
— С полминуты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32