Настолько, что пропускал мимо ушей все, что хотя бы отдаленно могло напоминать несогласие с его позицией.
— У вас сложилось такое впечатление?
— Убеждение, — сказал я.
Лорд Ферт прикусил нижнюю губу и покачал головой, но, как мне показалось, это означало не столько несогласие с моими словами, сколько неодобрение всего того, что произошло. Он снова нажал кнопку «пуск». Опять послышался его голос — четкий, лишенный эмоций, мягкий, как вазелин:
— Теперь, Норман, о составе комиссии, что вела расследование. Что побудило вас выбрать Эндрю Тринга и старика Плимборна?
— Что меня побудило? — Похоже, вопрос его сильно удивил. — Не имею ни малейшего представления.
— Может, вы пороетесь в памяти?
— Не знаю, выйдет ли из этого толк, но попробуем... Наверное, фамилия Тринга всплыла потому, что я в настоящее время веду с ним кое-какие деловые переговоры. Ну а Плимборн... Я видел его в клубе, он сидел там и дремал. Потом мы столкнулись в вестибюле и немножко поговорили. Тогда-то я и решил пригласить его на расследование. Не понимаю, к чему вы клоните?
— Не обращайте внимания. Я так... Теперь о Чарли Уэсте. Я вполне могу понять, почему вы пригласили дать показания жокея лошади, занявшей третье место. И, судя по стенограмме, вы заранее знали, какими они будут. Однако на предварительном разборе скачки в Оксфорде Уэст и словом не обмолвился о том, что Хьюз якобы придержал лошадь. Сегодня утром я переговорил со всеми тремя стюардами из Оксфорда. Они подтвердили, что Уэст тогда ничего об этом не сказал. Однако он заявил об этом на основном расследовании, и вы знали, что он намерен сделать такое заявление. Откуда вам это было известно?
Снова молчание.
Потом заговорил Ферт, на сей раз в его голосе появилось легкое беспокойство:
— Норман, если вы поручили одному из ваших подчиненных переговорить с Чарли Уэстом в частном порядке, задать ему дополнительные вопросы, бога ради, скажите мне об этом. Ведь жокеи — одна компания. Вполне очевидно, что просто так Уэст не стал бы давать показания против Хьюза, но под определенным давлением мог бы дрогнуть. Итак, вы посылали к Уэсту кого-то из ваших людей?
— Нет, — еле слышно прошелестел Гоуэри.
— Тогда откуда же вы узнали, что именно собирается сказать Уэст?
Гоуэри не ответил. Вместо этого он сказал:
— Я попросил своего помощника просмотреть все скачки, где выступали обе лошади Крэнфилда, и составить мне список тех, где выигрывала более темная лошадь. Вы сами знаете, что на расследовании принято делать экскурсы в прошлое того или иного жокея. Это вполне в порядке вещей.
— Я не утверждаю обратного, — сказал чуть озадаченно Ферт.
Он опять остановил запись и поглядел на меня, вопросительно подняв брови.
— А что вы на это скажете?
— Он хватается за соломинку.
Лорд Ферт вздохнул, снова нажал пуск, и опять раздался голос Гоуэри:
— Там все было изложено черным по белому... Так оно и оказалось... Они не раз проделывали подобное.
— Что значит: так оно и оказалось? Кто-то вам подсказал, что они этим занимались ранее?
Опять пауза. Соломинка Гоуэри не выдержала.
Но снова лорд Ферт не стал на него давить. Вместо этого все тем же ровным голосом он спросил:
— А как насчет Дэвида Оукли?
— Кого?
— Дэвида Оукли. Того детектива, который сфотографировал деньги в квартире Хьюза. Кто посоветовал ему туда сходить?
Снова молчание.
Впервые в голосе Ферта прозвучали настойчивые нотки:
— Норман, вы действительно должны дать объяснения. Разве вы не понимаете, что отмалчиваться нелепо? Мы должны иметь наготове ответы, если всерьез собираемся опровергнуть утверждения Хьюза.
Гоуэри перешел в глухую оборону:
— Доказательства вины Хьюза и Крэнфилда представлены. Не все ли равно, кто их собрал?
— Нет, это важно, потому что Хьюз утверждает, что улики фальшивые, по крайней мере, в своем большинстве.
— Нет, — с жаром возразил Гоуэри. — Они настоящие.
— Норман, — спросил Ферт, — вы убеждены в этом или просто хотите в это верить?
— О! — В возгласе Гоуэри было больше муки, чем удивления.
Я резко взглянул на Ферта. Его темные глаза смотрели мне в лицо. Снова на пленке мягко, убеждающе зазвучал его голос:
— Норман, есть ли у вас какие-то причины видеть Крэнфилда и Хьюза дисквалифицированными?
— Нет! — Почти крик. Явная ложь.
— Причины, заставляющие вас в отсутствие подлинных улик создавать фальшивые?
— Уайкем! — В голосе гнев и ярость. — Как можете вы такое говорить! Вы намекаете... Вы намекаете, что дело нечисто.
Ферт снова остановил запись.
— Ну как? — не без вызова спросил он.
— Тут он говорил искренне, — сказал я. — Сам он улики не подделывал. Но я его в этом и не обвинял. Мне просто хотелось знать, откуда он их получил.
Ферт кивнул и снова запустил пленку. Теперь говорил он.
— Дорогой Норман, вы ставите себя в весьма уязвимое положение, если не хотите сказать, откуда у вас все эти улики. Разве вы это не видите? Если вы не в состоянии объяснить их происхождение, вас могут заподозрить в том, что вы их изготовили сами.
— Улики подлинные, — возразил Гоуэри. Отстреливается изо всех сил.
— Вы по-прежнему пытаетесь убедить себя в этом.
— Нет, доказательства самые достоверные.
— Откуда вы их взяли?
Гоуэри оказался припертым к стенке. По тому, что отразилось сейчас на лице Ферта, я понял, что для него это было печальным и весьма неприятным открытием.
— Мне прислали конверт, — с трудом выдавил из себя лорд Гоуэри. — В нем содержались... различные показания и шесть экземпляров снимка, сделанного в квартире Хьюза.
— Кто вам это прислал?
— Не знаю, — сказал Гоуэри очень тихо.
— Не знаете? — В голосе Ферта сквозило недоверие. — На основании этих свидетельств вы дисквалифицируете жокея и тренера, но понятия не имеете, откуда у вас эти данные.
Тяжкое молчание.
— Значит, вы сразу поверили в эти так называемые улики?
— Они настоящие. — Судорожно цепляется за свою версию.
— У вас сохранился этот конверт?
— Да.
— Я бы хотел на него взглянуть. — Легкая ирония в голосе.
Гоуэри не стал спорить. Послышались звуки шагов, стук выдвигаемого и задвигаемого ящика, шелест бумаг.
— Ясно, — медленно проговорил Ферт. — Бумаги и впрямь выглядят очень убедительно.
— Теперь вы понимаете, почему я начал действовать? — поспешно и со слишком явным облегчением отозвался Гоуэри.
— Я мог бы понять, почему вы были готовы сделать это — после тщательной проверки.
— Я проверял.
— Как серьезно?
— Видите ли... эти бумаги поступили ко мне за четыре дня до слушания дела. В четверг. Я распорядился, чтобы выслали приглашения Ньютоннардсу, Уэсту и Оукли. Их просили подтвердить телеграммой готовность прибыть на расследование, что они и сделали.
Ньютоннардса попросили взять с собой записи пари розыгрыша «Лимонадного кубка». Затем я велел своему помощнику навести справки у работников официального тотализатора, не делал ли кто-то крупные ставки на Вишневый Пирог, и он получил письменные свидетельства... То, что мы зачитывали на расследовании. У нас не возникло никаких сомнений, что Крэнфилд ставил деньги на Пирог. На расследовании он сказал неправду. Это лишний раз убедило меня в истинности улик. Он был кругом виноват, и я не могу понять, почему он не заслуживает дисквалификации.
Ферт остановил запись.
— Что вы на это скажете? — осведомился он.
Я пожал плечами:
— Крэнфилд действительно поставил деньги на Пирог. Он имел глупость отрицать это, хотя, как он мне сказал, считал, что в сложившихся обстоятельствах признать это было равнозначно самоубийству. Он сказал мне, что поставил на Пирог деньги у Ньютоннардса через одного своего знакомого, имя которого не назвал, а также в официальном тотализаторе. У своего же букмекера он не поставил ничего, потому что не хотел, чтобы об этом узнал Джессел — он в приятельских отношениях с букмекером. Он поставил сто фунтов на Пирог, потому что подозревал, что лошадь обретает форму и может преподнести сюрприз. Он также поставил двести фунтов на Урона, поскольку здравый смысл подсказывал ему, что, скорее всего, выиграет именно он. Что же в этом предосудительного?
Ферт пристально посмотрел на меня.
— Тогда, на расследовании, вы еще не знали, что Крэнфилд играл на Пирог?
— Я задал ему этот вопрос уже потом. Меня вдруг осенило: он, скорее всего, действительно ставил на него деньги, как бы горячо ни отрицал это. Ньютоннардс мог солгать или подделать свои записи, но трудно что-то возразить против билетов официального тотализатора.
— Это обстоятельство убедило и меня, — признал Ферт.
Он снова включил магнитофон. Раздался его голос, в котором уже совершенно отчетливо слышался следователь, ведущий перекрестный допрос. Их беседа внезапно превратилась в новое расследование.
— Этот снимок... он вам не показался странным?
— С какой стати? — резко возразил Гоуэри.
— Вы не задались вопросом, как удалось его сделать?
— Нет.
— Хьюз утверждает, что Оукли принес с собой и деньги, и записку и сделал снимок того, чего в реальности не было.
— Нет!
— С чего вы так уверены? — пошел в атаку Ферт.
— Нет! — еще раз повторил Гоуэри. В его голосе было то нарастающее напряжение, которое может вот-вот привести к взрыву.
— Кто послал Оукли в квартиру к Хьюзу?
— Говорю вам, не знаю!
— Но вы уверены, что фотография не поддельная?
— Уверен, уверен!
— У вас нет и тени сомнения? — продолжал наступать Ферт.
— Нет! — В голосе был страх, почти паника. И в этот кульминационный момент Ферт обронил одно-единственное слово, разорвавшееся как бомба:
— Почему?
Глава 12
С минуту кассета крутилась в тишине. Наконец Гоуэри ответил. Совершенно чужим голосом — тихим, надтреснутым, смущенным.
— Это... должно было быть правдой... Я уже говорил... Я бы не дисквалифицировал их... если бы не верил в их виновность. И этот пакет... Когда он пришел, все стало на свои места... Они действительно смошенничали... И я спокойно мог лишить их лицензий. И все стало на свои места.
У меня отвисла челюсть. Ферт смотрел на меня прищурившись, в глазах была жалость.
Гоуэри же продолжал свой рассказ. Начав говорить, он уже должен был выговориться.
— Если я начну с самого начала... вы, наверное, все поймете... Все началось в тот день, когда меня назначили заменить стюарда, ведающего дисциплинарными вопросами в расследовании по делу Крэнфилда — Хьюза. Сейчас это кажется смешным, но тогда я был даже рад, что мне предстоит заниматься этим... А потом... потом... — Он замолчал, пытаясь справиться со своим голосом. — Потом мне позвонили. — Снова пауза. — Этот человек сказал, что... что я должен дисквалифицировать Крэнфилда. — Гоуэри откашлялся. — Я ответил, что это возможно, только если Крэнфилд действительно виновен. Тогда он сказал... что знает про меня кое-что любопытное... и расскажет... предаст огласке... если я не отберу у Крэнфилда лицензию. Я возразил, что могу это сделать лишь в случае виновности Крэнфилда... а я, поверьте мне, не считал его виновным... Ведь скаковые лошади непредсказуемы... Я видел «Лимонадный кубок», и хотя публика устроила обструкцию и стало ясно, что стюарды из Оксфорда будут разбираться с Крэнфилдом и Хьюзом, я и не подозревал, что они передадут дело в Дисциплинарный комитет... Я решил, что есть какие-то обстоятельства, о которых я просто не знаю... и поэтому, когда меня попросили возглавить расследование, я приступил к нему с самыми объективными намерениями. Я прямо сказал человеку, что позвонил мне: никакие угрозы не заставят меня отказаться от взвешенного подхода к делу Крэнфилда...
В его голосе появилось больше уверенности, но это длилось недолго.
— Он сказал... что если после разбирательства Крэнфилд выйдет сухим из воды... моя жизнь не будет стоить и ломаного гроша... Мне придется уйти из жокей-клуба, и все вокруг узнают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32