Не считая Большого национального приза, «Золотой кубок» Челтенхема был крупнейшим стипль-чезом года. Может быть, это был самый престижный приз «Календаря». В нем участвовали только звезды. У слабых лошадей тут не было шансов.
Участвовали на этот раз девять лошадей. Младшим был Кормилец. Урон был самым опытным, а фаворитом считался серый жеребенок по кличке Броненосец.
Эл Роуч, не заразившийся стервозностью Джессела, поравнялся со мной на старте и одарил меня своей привычной широкой ирландской улыбкой.
— Ну что, дружище Келли, расскажи мне, как ехать на этом мальчике.
— Хочешь, чтобы и тебя выгнали?
Он засмеялся:
— Что имеет против тебя хозяин, старина?
— Я оказался прав, а он не прав, и он не может снести этого.
— Странный тип этот Джессел.
Дан старт. Мы отправились в бой. Скакать три мили с четвертью, двадцать одно препятствие, два полных круга.
Первый круг без приключений. Никаких падений, никто из жокеев не уходит в отрыв. Мимо трибун проходим компактной группой. На следующей миле начинается разделение на мужчин и младенцев. Лошади растягиваются длинной, напряженной, гулкой вереницей, где надежды, пот, тактика сливаются в бушующий клубок противоречий. Резвость, риск, азарт, расчет на то, что лошадь превзойдет себя и жокей тоже. «Золотой кубок» проверял тебя, выяснял, на что ты способен.
Перед предпоследним препятствием Броненосец опережал Урона на три корпуса — а мог бы и на все десять! — и преодолел его безукоризненно. Урон тоже благополучно оставил его за собой, а в четырех корпусах за ним шел я на Кормильце, стараясь не уступить третьей позиции.
На отрезке между двумя последними препятствиями скачка прошла без перемен. Кормилец не доставал Урона, а тот — Броненосца. Ну что ж, смиренно размышлял я. Третий так третий. Не так уж плохо. Жеребенок еще молодой. Будем довольствоваться малым. В конце концов, мне еще скакать на Фунте Изюма через две недели в Большом национальном... Броненосец подошел к последнему препятствию, мощно прыгнул, преодолел барьер с хорошим запасом — и грохнулся оземь, споткнувшись при приземлении.
Я не верил своим глазам. Отчаянным посылом я бросил Кормильца к последнему барьеру.
Урон, разумеется, был впереди нас. Урон, резвый, хорошо подготовленный старый приятель... Неплохая шутка — проиграть «Золотой кубок», и не кому-то, а Урону!
Кормилец старался изо всех сил догнать Урона. И я вдруг заметил, что, как и в «Лимонадном кубке», Урон вдруг стал буквально помирать от изнеможения. Постепенно мой гнедой скакунок навалился на лидера, сгорая желанием достать и обогнать его, но финишный столб был слишком близко... Жаль... Еще бы чуть-чуть...
Эл Роуч оглянулся посмотреть, кто это там подходит. Увидел меня. Вспомнил, что если кому он не имел права уступать, так именно Кормильцу. Запаниковал. Если бы он не трепыхался, то выиграл бы у меня пару корпусов. Вместо этого он поднял хлыст и дважды огрел Урона.
Безмозглый осел, подумал я. Урон же терпеть не может хлыста! Он встанет в обрез!
Урон в ярости замотал хвостом. Из ритмичного его ход стал прерывистым, он неистово замотал головой...
Я видел отчаянное лицо Эла, когда Кормилец захватил Урона в самый столб. Мы финишировали почти одновременно, и невозможно было понять, кто же победил.
Как показал фотофиниш, Кормилец выиграл «ноздрю». И если я был освистан зрителями после «Лимонадного кубка», то теперь они с лихвой извинились, приветствуя мою победу.
Джессел, естественно, посинел от злости и чуть было не лопнул, когда кто-то громко заметил, что Урон обязательно выиграл бы, если бы на нем скакал Хьюз. Я расхохотался. Джессел одарил меня взглядом, в котором, как у «дорогой Грейс», было желание убивать. Старик Стрепсон побледнел от радости, но у Крэнфилда даже выигрыш «Золотого кубка» не вызвал почти никаких эмоций. Позже я узнал, что Эдвин Байлер незадолго до скачки сообщил ему, что все-таки не сможет передать ему своих лошадей. Врач Грейс написал ему письмо, в котором сказал, что психическое здоровье его пациентки впрямую зависит от того, получит Крэнфилд конюшню Байлера или нет. Байлер сказал, что все-таки многим обязан Роксфордам, что очень сожалеет, но, увы...
Роберта и ее мать любовно похлопывали Кормильца, а когда через двадцать минут я вышел из весовой, уже переодевшись, она стояла у перил и ждала меня.
— Вы хромаете, — спокойно констатировала Роберта.
— Инвалид, что тут скажешь...
— Как насчет кофе? — спросила она.
— Положительно.
Ровной походкой она двинулась в кофейную, а я за ней. Ее медные волосы сверкали даже в тени, и мне очень понравилось простое полосатое пальто, на которое они ниспадали.
Я взял кофе, и мы сели за маленький пластиковый столик, разглядывая остатки предыдущего кофе-пития: пустые чашки, тарелки с крошками, сигаретные окурки, стакан со следами пивной пены. Роберта отодвинула все это в сторону и перестала обращать внимание.
— Выигрыши и проигрыши, — сказала она. — И так все время.
— Вы о скачках?
— О жизни.
Я пристально на нее посмотрел.
— Сегодня все прекрасно, а тогда, в день дисквалификации, был какой-то кошмар. Вниз и вверх, вниз и вверх... Так происходит всю жизнь.
— Пожалуй.
— За время, что прошло с расследования, я многое поняла.
— И я... насчет вас.
— Отец говорит, что я должна не забывать о вашем происхождении.
— Это верно, — согласился я. — Не надо забывать.
— Отцовский ум в цепях. Душа в оковах. Его голова набита идеями, устаревшими вот уже пятьдесят лет. — Она изобразила меня с изобретательным озорством.
— Роберта!.. — рассмеялся я.
— Скажите мне... — Она замялась. — Тогда, на переезде, вы назвали меня Розалиндой... Вам хотелось, чтобы рядом была она?
— Нет, — задумчиво проговорил я. — Вы. На ее месте.
Она с облегчением вздохнула:
— Ну, тогда порядок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Участвовали на этот раз девять лошадей. Младшим был Кормилец. Урон был самым опытным, а фаворитом считался серый жеребенок по кличке Броненосец.
Эл Роуч, не заразившийся стервозностью Джессела, поравнялся со мной на старте и одарил меня своей привычной широкой ирландской улыбкой.
— Ну что, дружище Келли, расскажи мне, как ехать на этом мальчике.
— Хочешь, чтобы и тебя выгнали?
Он засмеялся:
— Что имеет против тебя хозяин, старина?
— Я оказался прав, а он не прав, и он не может снести этого.
— Странный тип этот Джессел.
Дан старт. Мы отправились в бой. Скакать три мили с четвертью, двадцать одно препятствие, два полных круга.
Первый круг без приключений. Никаких падений, никто из жокеев не уходит в отрыв. Мимо трибун проходим компактной группой. На следующей миле начинается разделение на мужчин и младенцев. Лошади растягиваются длинной, напряженной, гулкой вереницей, где надежды, пот, тактика сливаются в бушующий клубок противоречий. Резвость, риск, азарт, расчет на то, что лошадь превзойдет себя и жокей тоже. «Золотой кубок» проверял тебя, выяснял, на что ты способен.
Перед предпоследним препятствием Броненосец опережал Урона на три корпуса — а мог бы и на все десять! — и преодолел его безукоризненно. Урон тоже благополучно оставил его за собой, а в четырех корпусах за ним шел я на Кормильце, стараясь не уступить третьей позиции.
На отрезке между двумя последними препятствиями скачка прошла без перемен. Кормилец не доставал Урона, а тот — Броненосца. Ну что ж, смиренно размышлял я. Третий так третий. Не так уж плохо. Жеребенок еще молодой. Будем довольствоваться малым. В конце концов, мне еще скакать на Фунте Изюма через две недели в Большом национальном... Броненосец подошел к последнему препятствию, мощно прыгнул, преодолел барьер с хорошим запасом — и грохнулся оземь, споткнувшись при приземлении.
Я не верил своим глазам. Отчаянным посылом я бросил Кормильца к последнему барьеру.
Урон, разумеется, был впереди нас. Урон, резвый, хорошо подготовленный старый приятель... Неплохая шутка — проиграть «Золотой кубок», и не кому-то, а Урону!
Кормилец старался изо всех сил догнать Урона. И я вдруг заметил, что, как и в «Лимонадном кубке», Урон вдруг стал буквально помирать от изнеможения. Постепенно мой гнедой скакунок навалился на лидера, сгорая желанием достать и обогнать его, но финишный столб был слишком близко... Жаль... Еще бы чуть-чуть...
Эл Роуч оглянулся посмотреть, кто это там подходит. Увидел меня. Вспомнил, что если кому он не имел права уступать, так именно Кормильцу. Запаниковал. Если бы он не трепыхался, то выиграл бы у меня пару корпусов. Вместо этого он поднял хлыст и дважды огрел Урона.
Безмозглый осел, подумал я. Урон же терпеть не может хлыста! Он встанет в обрез!
Урон в ярости замотал хвостом. Из ритмичного его ход стал прерывистым, он неистово замотал головой...
Я видел отчаянное лицо Эла, когда Кормилец захватил Урона в самый столб. Мы финишировали почти одновременно, и невозможно было понять, кто же победил.
Как показал фотофиниш, Кормилец выиграл «ноздрю». И если я был освистан зрителями после «Лимонадного кубка», то теперь они с лихвой извинились, приветствуя мою победу.
Джессел, естественно, посинел от злости и чуть было не лопнул, когда кто-то громко заметил, что Урон обязательно выиграл бы, если бы на нем скакал Хьюз. Я расхохотался. Джессел одарил меня взглядом, в котором, как у «дорогой Грейс», было желание убивать. Старик Стрепсон побледнел от радости, но у Крэнфилда даже выигрыш «Золотого кубка» не вызвал почти никаких эмоций. Позже я узнал, что Эдвин Байлер незадолго до скачки сообщил ему, что все-таки не сможет передать ему своих лошадей. Врач Грейс написал ему письмо, в котором сказал, что психическое здоровье его пациентки впрямую зависит от того, получит Крэнфилд конюшню Байлера или нет. Байлер сказал, что все-таки многим обязан Роксфордам, что очень сожалеет, но, увы...
Роберта и ее мать любовно похлопывали Кормильца, а когда через двадцать минут я вышел из весовой, уже переодевшись, она стояла у перил и ждала меня.
— Вы хромаете, — спокойно констатировала Роберта.
— Инвалид, что тут скажешь...
— Как насчет кофе? — спросила она.
— Положительно.
Ровной походкой она двинулась в кофейную, а я за ней. Ее медные волосы сверкали даже в тени, и мне очень понравилось простое полосатое пальто, на которое они ниспадали.
Я взял кофе, и мы сели за маленький пластиковый столик, разглядывая остатки предыдущего кофе-пития: пустые чашки, тарелки с крошками, сигаретные окурки, стакан со следами пивной пены. Роберта отодвинула все это в сторону и перестала обращать внимание.
— Выигрыши и проигрыши, — сказала она. — И так все время.
— Вы о скачках?
— О жизни.
Я пристально на нее посмотрел.
— Сегодня все прекрасно, а тогда, в день дисквалификации, был какой-то кошмар. Вниз и вверх, вниз и вверх... Так происходит всю жизнь.
— Пожалуй.
— За время, что прошло с расследования, я многое поняла.
— И я... насчет вас.
— Отец говорит, что я должна не забывать о вашем происхождении.
— Это верно, — согласился я. — Не надо забывать.
— Отцовский ум в цепях. Душа в оковах. Его голова набита идеями, устаревшими вот уже пятьдесят лет. — Она изобразила меня с изобретательным озорством.
— Роберта!.. — рассмеялся я.
— Скажите мне... — Она замялась. — Тогда, на переезде, вы назвали меня Розалиндой... Вам хотелось, чтобы рядом была она?
— Нет, — задумчиво проговорил я. — Вы. На ее месте.
Она с облегчением вздохнула:
— Ну, тогда порядок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32