Дело в том, что кузину поселили в гостевой комнате, располагавшейся напротив моей, что меня взволновало, заставив кровь бегать намного быстрее, стуча в виски и требуя выплеска. Вскоре я услышал звук отворяемой двери в комнате напротив, и легкие шаги возвестили, что Долорес отправилась в ванную. Осторожно поднявшись с кровати, я тихо приоткрыл дверь, которая, к моему счастью, ни разу не скрипнула, и, проследив взглядом за удалявшейся по коридору фигурой в халате со свечой, прошмыгнул в гостевую напротив.
Большая круглая луна, выглянувшая из-за тучи, осветила небольшую спальню, устроенную по-спартански. Посреди комнаты стояла массивная кровать с большим пологом, над которой на стене висело распятие. Подобным ханжеским жестом мать стремилась утвердить за собой титул первой христианки Суссекса. Смею предположить, что это как-то связано с моим рождением, весьма темным, которое явно нанесло Анне душевную травму, отчего она так стремилась к отрицанию плотских утех.
Рядом с кроватью стоял небольшой туалетный столик, на котором были в беспорядке разбросаны заколки, булавки и прочие женские безделушки. Подле стояла вешалка с платьем. В глубине комнаты высился огромный платяной шкаф, оказавшийся, на мое счастье, почти пустым. В него-то я и забрался, услышав негромкие шаги в сторону гостевой. Немного погодя в комнату вошла, держа свечу, освещавшую ей путь, Долорес. Она поставила подсвечник на туалетный столик, слегка сдвинув безделушки к краю небрежным жестом, полным изящества. Через небольшую щель, оставленную незапертой дверцей шкафа, я видел, как кузина, освещенная мягким светом восковой свечи, протянула руку к поясу, развязала его и стянула с себя халат. Она немного помедлила, затем легла на постель и медленными движениями погладила тело, прикрытое лишь ночной рубашкой. Ток пробежал по мне, ладони мгновенно вспотели, а в голове появилась ясная картина: это мои руки ласкают красавицу. Горячая мелкая дрожь пробила меня сверху донизу. Что она делает, пронеслось у меня в голове? Боже, что она делает?
Долорес продолжала гладить себя, сначала легко и медленно, потом все сильнее и сильнее. Не в силах справиться с желанием, она поспешно задрала ночную рубашку, бесстыдно раздвинула ноги, открыв моему взору свои прелести. Ее пальчики заскользили по плоти, путаясь в белесых курчавых волосках. Изо рта вырвался сдавленный стон. Глаза Долорес закатились, лишь одни белки ярко светились на смуглом лице.
Словно безумный, дрожа и обливаясь потом, я напряженно следил за каждым движением, каждым жестом кузины, боясь хотя бы на мгновение упустить ее из виду, боясь даже мигнуть, отчего глаза мои ужасно болели, а веки чесались. Долли же возбуждалась все больше и больше. Она уже не владела собой. Казалось, будто в ее прекрасное тонкое упругое тело вселился демон сладострастия, терзая изнутри и доводя до исступления. Совершенно скинув с себя ночную рубашку, она каталась по большой кровати, путаясь ногами в концах полога и зарываясь головой в подушку, чтобы заглушить громкие стоны, вырывавшиеся из ее рта. Наконец она выгнулась, выставив вверх маленькую грудь со вставшими сосками, продержалась так несколько мгновений и с сильным выдохом бессильно упала на кровать, раскинув руки и тяжело дыша.
Буквально через несколько минут Долли свернулась калачиком, накрылась толстым одеялом и тут же заснула, предварительно задув свечу. Я просидел в шкафу еще какое-то время, затем тихо открыл дверцу, осторожно вылез и прошмыгнул в свою комнату. Только там я заметил, что весь низ моего белья оказался мокрым и заляпанным. Испуганный, я на цыпочках помчался в ванную комнату, находившуюся посреди коридора, где долго стирал, поминутно замирая и прислушиваясь, боясь, что кто-нибудь проснется, войдет в ванную, увидит, что я делаю, и сразу же догадается о моих проделках.
Признаюсь, ничего подобного я ранее не видел, как не видел и в последующие годы, чтобы женщина ласкала себя с подобной страстью. Увиденное той ночью до сих пор при желании легко встает живой картинкой перед глазами. Признаюсь вам, это было незабываемое зрелище!
* * *
Неделя, которую тетя Аделаида и кузина Долорес гостили в нашем поместье, была самой прекрасной из всех моих каникулярных недель. Мы с кузиной катались верхом на лошадях, совершая долгие прогулки вдоль берега Ла-Манша, выезжали все вместе на пикник, разумеется, с подачи тети, которой вечно не сиделось на месте, к величайшему неудовольствию Анны, привыкшей задавать тон в семействе, и к удовольствию всех остальных. Даже Чарльз позволил себе вырваться на время из-под влияния жены, пару раз прилюдно не согласившись с ее мнением.
Прекрасно скрывая свои истинные чувства к родственникам, Анна, к моему удивлению, позволяла вдове развлекаться, как той заблагорассудится, я долго не мог понять подобного снисхождения к даме, которую мать считала стоящей намного ниже себя. Но однажды, когда Долли послала меня за каким-то пустяком в доме, я, проходя мимо кабинета Чарли, случайно подслушал разговор отца и матери.
Темой разговора, как я догадался, послужило поведение тети Аделаиды за столом во время завтрака, к которому она вышла, по выражению матери, в чем мать родила, хотя на ней был прекрасный шелковый пеньюар, последний парижский шик, только-только входивший в то время в моду в Лондоне и совершенно незнакомый в суссекской глуши.
– Но дорогая, Адели просто более простодушная и наивная, нежели те дамы, с которыми ты привыкла общаться, – пытался заступиться за тетю Чарльз.
– А, так она уже стала Адели, – ровным, однако же полным неутолимой злобы тоном сказала Анна.
Я подкрался к полуоткрытой двери и прислушался.
– Эта особа ведет себя настолько вульгарно и распущенно, что я даже допускаю мысль о том, чтобы отказаться от нашего плана, – заявила мать. – Мне бы вообще хотелось больше не видеть ее у нас в доме. Ни ее, ни ее дочери, такой же вульгарной особы, как и эта, как ты ее называешь, Адели.
Чарли некоторое время молчал, видимо размышляя над сказанным, затем, громко вздохнув, произнес:
– Но ведь это же подло. То, что ты задумала.
– Что? – повысила голос Анна.
– Твой план ниже достоинства истинных аристократов, – промямлил Чарли.
– Что?
Я хоть и не видел Чарльза, но прямо-таки чувствовал, как он вжался в кресло под пристальным взглядом матери.
– Еще одно слово, и я больше никогда, ты меня слышишь, больше никогда не надену кандалы, не позволю себя связывать и не лягу в гроб! – ледяным тоном заявила Анна.
– Милая, я не хотел…
Больше я слушать не стал, так мне стало горько и обидно за отца, за себя, за тетю Аделаиду и за кузину Долорес. Однако стоит отметить, что даже в такой момент я не потерял чувства опасности и, стараясь не шуметь, на цыпочках удалился прочь от кабинета Чарльза. Позднее, разбирая деловые бумаги и письма, оставшиеся после родителей на хранении у нотариуса, я наткнулся на переписку Анны со своим сводным братом, прижитым ее отцом, мистером Эмберли, с горничной через пять лет после моего рождения. В письмах Анна напоминала брату свое обещание, данное перед смертью отцу, позаботиться о нем и предлагала ему сделку. Мать обещала брату свою помощь и покровительство в сватовстве к тете Аделаиде, весьма богатой вдовушке, которая в то время еще не успела растранжирить оставшееся от Генриха состояние. Взамен посредничества мать требовала, чтобы сводный брат заверил у нотариуса гарантию, что в случае успешного исхода дела он отдаст Анне половину полученного от Аделаиды имущества, которое, согласно английским законам, жена обязана была отписать на имя мужа. Конечно, жены далеко не всегда передавали свой капитал во владение мужчин, в законах всегда имелась на этот счет пара лазеек, хорошо известных стряпчим, но, как мне стало известно из тех же писем, Анна обещала брату, что недавно приехавшая из колоний вдова, прозванная ею «глупой гусыней», о подобных лазейках не знает. Действительно, сделка была недостойной истинных аристократов, поэтому я поспешил письма сжечь, дабы не чернить имя родителей на случай, если переписка попадет в чужие руки.
На следующий день после подслушанного мной спора между отцом и матерью Долли предложила мне отправиться купаться. Стояла чудесная летняя погода, солнце сияло с самого утра, море было гладким и спокойным – идеальное время для купания. Кухарка Полли еще рано утром собрала нам корзинку с продуктами, положив туда вкусные вещи, которыми она в последнее время с явного попустительства матери баловала нас. Кузина захватила с собой полотенца и другие купальные принадлежности, и мы отправились на причал, сооруженный пару лет назад рабочими напротив поместья. Там, покачиваясь в воде, нас ожидала небольшая яхта – подарок отца по случаю моего прошлого дня рождения. Катаясь на ней вместе с дедулей прошлым летом, я изрядно преуспел в умении лавировать против ветра, что теперь с гордостью продемонстрировал кузине.
Отплыв подальше от причала, старательно гребя веслами, я поднял парус, уселся у руля и направил яхту в укромную бухту, куда я в детстве любил сбегать и где собирал раковины, во множестве спрятанные в песке. Долли, одетая в очаровательное легкое платьице, устроилась на носу нашего маленького корабля, скинув туфли и опустив босые ноги в воду. Я видел лишь голову кузины, над которой, как всегда, кружилась дымка из легких пшеничных волос. Долорес беззаботно любовалась открывающимися видами, коими славился наш берег, поминутно оборачиваясь ко мне и одаривая лучезарной улыбкой. Натянутый парус на секунду обвисал, так как я кренил руль, и тогда девушка открывалась мне вся, свежая, словно дыхание весны, внезапно прорвавшееся сквозь зимнюю непогоду и наполнившее грудь необъяснимым весельем и любовным трепетом.
Вскоре мы причалили к берегу укромной бухты, которую практически невозможно было увидеть с берега. Бухта была чудесной, с мягким песком, озаряемая солнечными лучами и закрытая с противоположной от моря стороны высокой, почти вертикальной скалой, рядом с которой рос густой кустарник, за которым при случае можно было укрыться. Долли, увидев это великолепие, с восторгом выскочила и по колено в воде бросилась к пляжу. Я, предварительно кинув якорь и прихватив с собой купальные принадлежности и корзину с провизией, присоединился к ней.
– Как здесь чудесно! – без конца восклицала Долорес, перебегая с одного края пляжа на другой и обозревая изумительный вид, открывавшийся на пролив.
– В подзорную трубу отсюда можно увидеть берег Франции, – сказал я.
– Правда? Замечательно! – обрадовалась Долли. – Боже, как я люблю Францию!
– Сюда никто не придет, – добавил я. – Мы здесь совсем одни.
Кузина остановилась напротив меня, пристально посмотрела прямо в глаза своим смешливым взглядом и со значением произнесла:
– Признайтесь, сэр Джек, что у вас есть план на сей счет.
– Конечно, – не стал отпираться я, – у меня есть план. Я хотел, чтобы мы позагорали без помех.
– Без помех? – переспросила Долли с серьезным видом, однако же в ее серых глазах так и резвились чертики. – Что ж, это замечательно. Тогда я переоденусь для загорания и плавания.
И она скрылась за кустом. Я же расстелил на песке большое цветное покрывало, положил посередине него скатерть и принялся старательно расставлять припасенные заботливой толстухой Полли угощения. За этим занятием я и не заметил, как сзади ко мне подошла Долорес.
– А ты почему не раздеваешься?
От неожиданности я выронил из рук яблоки и резко развернулся. Представшее передо мной зрелище было настолько неожиданным, что у меня захватило дух, а сердце, наоборот, с силой застучало в груди, отдаваясь в висках. Долорес стояла передо мной совершенно голая, бесстыдно раскинув руки и непринужденно глядя куда-то вдаль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Большая круглая луна, выглянувшая из-за тучи, осветила небольшую спальню, устроенную по-спартански. Посреди комнаты стояла массивная кровать с большим пологом, над которой на стене висело распятие. Подобным ханжеским жестом мать стремилась утвердить за собой титул первой христианки Суссекса. Смею предположить, что это как-то связано с моим рождением, весьма темным, которое явно нанесло Анне душевную травму, отчего она так стремилась к отрицанию плотских утех.
Рядом с кроватью стоял небольшой туалетный столик, на котором были в беспорядке разбросаны заколки, булавки и прочие женские безделушки. Подле стояла вешалка с платьем. В глубине комнаты высился огромный платяной шкаф, оказавшийся, на мое счастье, почти пустым. В него-то я и забрался, услышав негромкие шаги в сторону гостевой. Немного погодя в комнату вошла, держа свечу, освещавшую ей путь, Долорес. Она поставила подсвечник на туалетный столик, слегка сдвинув безделушки к краю небрежным жестом, полным изящества. Через небольшую щель, оставленную незапертой дверцей шкафа, я видел, как кузина, освещенная мягким светом восковой свечи, протянула руку к поясу, развязала его и стянула с себя халат. Она немного помедлила, затем легла на постель и медленными движениями погладила тело, прикрытое лишь ночной рубашкой. Ток пробежал по мне, ладони мгновенно вспотели, а в голове появилась ясная картина: это мои руки ласкают красавицу. Горячая мелкая дрожь пробила меня сверху донизу. Что она делает, пронеслось у меня в голове? Боже, что она делает?
Долорес продолжала гладить себя, сначала легко и медленно, потом все сильнее и сильнее. Не в силах справиться с желанием, она поспешно задрала ночную рубашку, бесстыдно раздвинула ноги, открыв моему взору свои прелести. Ее пальчики заскользили по плоти, путаясь в белесых курчавых волосках. Изо рта вырвался сдавленный стон. Глаза Долорес закатились, лишь одни белки ярко светились на смуглом лице.
Словно безумный, дрожа и обливаясь потом, я напряженно следил за каждым движением, каждым жестом кузины, боясь хотя бы на мгновение упустить ее из виду, боясь даже мигнуть, отчего глаза мои ужасно болели, а веки чесались. Долли же возбуждалась все больше и больше. Она уже не владела собой. Казалось, будто в ее прекрасное тонкое упругое тело вселился демон сладострастия, терзая изнутри и доводя до исступления. Совершенно скинув с себя ночную рубашку, она каталась по большой кровати, путаясь ногами в концах полога и зарываясь головой в подушку, чтобы заглушить громкие стоны, вырывавшиеся из ее рта. Наконец она выгнулась, выставив вверх маленькую грудь со вставшими сосками, продержалась так несколько мгновений и с сильным выдохом бессильно упала на кровать, раскинув руки и тяжело дыша.
Буквально через несколько минут Долли свернулась калачиком, накрылась толстым одеялом и тут же заснула, предварительно задув свечу. Я просидел в шкафу еще какое-то время, затем тихо открыл дверцу, осторожно вылез и прошмыгнул в свою комнату. Только там я заметил, что весь низ моего белья оказался мокрым и заляпанным. Испуганный, я на цыпочках помчался в ванную комнату, находившуюся посреди коридора, где долго стирал, поминутно замирая и прислушиваясь, боясь, что кто-нибудь проснется, войдет в ванную, увидит, что я делаю, и сразу же догадается о моих проделках.
Признаюсь, ничего подобного я ранее не видел, как не видел и в последующие годы, чтобы женщина ласкала себя с подобной страстью. Увиденное той ночью до сих пор при желании легко встает живой картинкой перед глазами. Признаюсь вам, это было незабываемое зрелище!
* * *
Неделя, которую тетя Аделаида и кузина Долорес гостили в нашем поместье, была самой прекрасной из всех моих каникулярных недель. Мы с кузиной катались верхом на лошадях, совершая долгие прогулки вдоль берега Ла-Манша, выезжали все вместе на пикник, разумеется, с подачи тети, которой вечно не сиделось на месте, к величайшему неудовольствию Анны, привыкшей задавать тон в семействе, и к удовольствию всех остальных. Даже Чарльз позволил себе вырваться на время из-под влияния жены, пару раз прилюдно не согласившись с ее мнением.
Прекрасно скрывая свои истинные чувства к родственникам, Анна, к моему удивлению, позволяла вдове развлекаться, как той заблагорассудится, я долго не мог понять подобного снисхождения к даме, которую мать считала стоящей намного ниже себя. Но однажды, когда Долли послала меня за каким-то пустяком в доме, я, проходя мимо кабинета Чарли, случайно подслушал разговор отца и матери.
Темой разговора, как я догадался, послужило поведение тети Аделаиды за столом во время завтрака, к которому она вышла, по выражению матери, в чем мать родила, хотя на ней был прекрасный шелковый пеньюар, последний парижский шик, только-только входивший в то время в моду в Лондоне и совершенно незнакомый в суссекской глуши.
– Но дорогая, Адели просто более простодушная и наивная, нежели те дамы, с которыми ты привыкла общаться, – пытался заступиться за тетю Чарльз.
– А, так она уже стала Адели, – ровным, однако же полным неутолимой злобы тоном сказала Анна.
Я подкрался к полуоткрытой двери и прислушался.
– Эта особа ведет себя настолько вульгарно и распущенно, что я даже допускаю мысль о том, чтобы отказаться от нашего плана, – заявила мать. – Мне бы вообще хотелось больше не видеть ее у нас в доме. Ни ее, ни ее дочери, такой же вульгарной особы, как и эта, как ты ее называешь, Адели.
Чарли некоторое время молчал, видимо размышляя над сказанным, затем, громко вздохнув, произнес:
– Но ведь это же подло. То, что ты задумала.
– Что? – повысила голос Анна.
– Твой план ниже достоинства истинных аристократов, – промямлил Чарли.
– Что?
Я хоть и не видел Чарльза, но прямо-таки чувствовал, как он вжался в кресло под пристальным взглядом матери.
– Еще одно слово, и я больше никогда, ты меня слышишь, больше никогда не надену кандалы, не позволю себя связывать и не лягу в гроб! – ледяным тоном заявила Анна.
– Милая, я не хотел…
Больше я слушать не стал, так мне стало горько и обидно за отца, за себя, за тетю Аделаиду и за кузину Долорес. Однако стоит отметить, что даже в такой момент я не потерял чувства опасности и, стараясь не шуметь, на цыпочках удалился прочь от кабинета Чарльза. Позднее, разбирая деловые бумаги и письма, оставшиеся после родителей на хранении у нотариуса, я наткнулся на переписку Анны со своим сводным братом, прижитым ее отцом, мистером Эмберли, с горничной через пять лет после моего рождения. В письмах Анна напоминала брату свое обещание, данное перед смертью отцу, позаботиться о нем и предлагала ему сделку. Мать обещала брату свою помощь и покровительство в сватовстве к тете Аделаиде, весьма богатой вдовушке, которая в то время еще не успела растранжирить оставшееся от Генриха состояние. Взамен посредничества мать требовала, чтобы сводный брат заверил у нотариуса гарантию, что в случае успешного исхода дела он отдаст Анне половину полученного от Аделаиды имущества, которое, согласно английским законам, жена обязана была отписать на имя мужа. Конечно, жены далеко не всегда передавали свой капитал во владение мужчин, в законах всегда имелась на этот счет пара лазеек, хорошо известных стряпчим, но, как мне стало известно из тех же писем, Анна обещала брату, что недавно приехавшая из колоний вдова, прозванная ею «глупой гусыней», о подобных лазейках не знает. Действительно, сделка была недостойной истинных аристократов, поэтому я поспешил письма сжечь, дабы не чернить имя родителей на случай, если переписка попадет в чужие руки.
На следующий день после подслушанного мной спора между отцом и матерью Долли предложила мне отправиться купаться. Стояла чудесная летняя погода, солнце сияло с самого утра, море было гладким и спокойным – идеальное время для купания. Кухарка Полли еще рано утром собрала нам корзинку с продуктами, положив туда вкусные вещи, которыми она в последнее время с явного попустительства матери баловала нас. Кузина захватила с собой полотенца и другие купальные принадлежности, и мы отправились на причал, сооруженный пару лет назад рабочими напротив поместья. Там, покачиваясь в воде, нас ожидала небольшая яхта – подарок отца по случаю моего прошлого дня рождения. Катаясь на ней вместе с дедулей прошлым летом, я изрядно преуспел в умении лавировать против ветра, что теперь с гордостью продемонстрировал кузине.
Отплыв подальше от причала, старательно гребя веслами, я поднял парус, уселся у руля и направил яхту в укромную бухту, куда я в детстве любил сбегать и где собирал раковины, во множестве спрятанные в песке. Долли, одетая в очаровательное легкое платьице, устроилась на носу нашего маленького корабля, скинув туфли и опустив босые ноги в воду. Я видел лишь голову кузины, над которой, как всегда, кружилась дымка из легких пшеничных волос. Долорес беззаботно любовалась открывающимися видами, коими славился наш берег, поминутно оборачиваясь ко мне и одаривая лучезарной улыбкой. Натянутый парус на секунду обвисал, так как я кренил руль, и тогда девушка открывалась мне вся, свежая, словно дыхание весны, внезапно прорвавшееся сквозь зимнюю непогоду и наполнившее грудь необъяснимым весельем и любовным трепетом.
Вскоре мы причалили к берегу укромной бухты, которую практически невозможно было увидеть с берега. Бухта была чудесной, с мягким песком, озаряемая солнечными лучами и закрытая с противоположной от моря стороны высокой, почти вертикальной скалой, рядом с которой рос густой кустарник, за которым при случае можно было укрыться. Долли, увидев это великолепие, с восторгом выскочила и по колено в воде бросилась к пляжу. Я, предварительно кинув якорь и прихватив с собой купальные принадлежности и корзину с провизией, присоединился к ней.
– Как здесь чудесно! – без конца восклицала Долорес, перебегая с одного края пляжа на другой и обозревая изумительный вид, открывавшийся на пролив.
– В подзорную трубу отсюда можно увидеть берег Франции, – сказал я.
– Правда? Замечательно! – обрадовалась Долли. – Боже, как я люблю Францию!
– Сюда никто не придет, – добавил я. – Мы здесь совсем одни.
Кузина остановилась напротив меня, пристально посмотрела прямо в глаза своим смешливым взглядом и со значением произнесла:
– Признайтесь, сэр Джек, что у вас есть план на сей счет.
– Конечно, – не стал отпираться я, – у меня есть план. Я хотел, чтобы мы позагорали без помех.
– Без помех? – переспросила Долли с серьезным видом, однако же в ее серых глазах так и резвились чертики. – Что ж, это замечательно. Тогда я переоденусь для загорания и плавания.
И она скрылась за кустом. Я же расстелил на песке большое цветное покрывало, положил посередине него скатерть и принялся старательно расставлять припасенные заботливой толстухой Полли угощения. За этим занятием я и не заметил, как сзади ко мне подошла Долорес.
– А ты почему не раздеваешься?
От неожиданности я выронил из рук яблоки и резко развернулся. Представшее передо мной зрелище было настолько неожиданным, что у меня захватило дух, а сердце, наоборот, с силой застучало в груди, отдаваясь в висках. Долорес стояла передо мной совершенно голая, бесстыдно раскинув руки и непринужденно глядя куда-то вдаль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34