В углу у окна, рядом с засохшим, казалось бы, еще сто лет назад фикусом сидел невысокого роста мужчина и, покуривая толстую сигару, поглядывал на посетителей. Котелок скрывал верхнюю половину его лица, нижнюю половину прикрывала рука в перчатке, придерживающая сигару. Видны были только глаза посетителя, маленькие, темно-карие и чрезвычайно подвижные, словно бы представлявшие собой отдельные живые существа. Они беспрестанно двигались, перебегая от одного посетителя к другому, казалось, обшаривая его, обнюхивая и перебираясь на следующего. Перед посетителем стояла большая кружка пива, которую он изредка подносил к тонким губам, предварительно вынув изо рта сигару. Тогда-то и можно было заметить на подбородке мужчины красноватый, видимо, полученный совсем недавно шрам, пересекавший наискось нижнюю часть подбородка и уходивший к горлу. Там шрам сливался с узорным изображением саламандры, вытатуированной давным-давно в далеком Китае одним умельцем. Ярко-красный хвост саламандры переплетался с красным шрамом, образуя дополнительный узор. Морда саламандры, наколотая зеленой тушью, начиналась прямо за ухом посетителя. Казалось, будто она нашептывает что-то своему хозяину.
Посетителя паба «Шальной эсквайр» звали Джимом Мак Кинси, но жителям Уайтчепла он был более известен под кличкой Хитрый Шотландец или же просто для краткости Шотландец. Это был, пожалуй, самый знаменитый сутенер в нынешнем Лондоне. Именно его девушек убивал Джек Потрошитель. Шотландца часто таскали в Скотленд-Ярд, где его подолгу допрашивал инспектор Эберлайн. Затем о нем пронюхали журналисты и валом повалили в «Шального эсквайра», дабы взять интервью у сутенера, с чьими девушками по-зверски обошелся знаменитый серийный убийца. Однажды, позарившись на обещанные «Дейли кроникл» деньги, Шотландец пообщался с одним из пишущих пройдох, не преминув в конце статьи объявить, что начинает личную охоту на Джека Потрошителя. На следующее утро газета вышла в свет, а той же ночью неизвестный напал на Шотландца и попытался перерезать ему горло. Шустрый сутенер, побывавший несколько раз в тюрьме и славившийся тем, что никому не давал спуску, еле унес ноги от нападавшего, старательно прикрывая израненные горло и подбородок руками. Ему пришлось бы худо, так как незнакомец, напавший на него, был не из тех, кто бросает добычу, но, удирая, Шотландец умудрился запутать того в многочисленных проулках, кои он за время обхода девочек успел исследовать вдоль и поперек.
Беспрестанно бегавшие глаза Хитрого Шотландца остановились на только что вошедшем и беспомощно озиравшемся вокруг маленьком юрком человечке в золоченом пенсне и клетчатом пальто, таком длинном, что оно доходило ему до пят. Шотландец поднял руку, помахал коротышке и тотчас же снова прикрылся. Едва обладатель золоченого пенсне, увидеть которое в этом районе Лондона можно было столь же редко, как гуляющего слона, уселся напротив сутенера, как к нему подскочил мальчик с кружкой пива в руках. Коротышка отрицательно замахал рукой, отчего мальчику стал хорошо виден перстень на мизинце с изображенными на черном фоне угольником и циркулем, символами масонов.
– Нашли его? – деловито спросил Хитрый Шотландец у коротышки.
Тот часто закивал головой. Коротышка был весьма известным в преступных кругах Лондона адвокатом, часто защищавшим в суде интересы сидевшего напротив сутенера.
– Да. Только поторопитесь, на него уже успел выйти наш общий знакомый, инспектор Эберлайн.
Сутенер хмыкнул.
– Фрэд знает свое дело, – сказал он с той фамильярностью, которую никогда бы не допустил в разговоре с инспектором Эберлайном, находясь с ним лицом к лицу – Так где же он обитает?
Коротышка покачал головой, всем своим видом давая понять, что ни на дюйм не доверяет сутенеру. Тот снова хмыкнул и, достав из кармана пачку банкнот с изображением королевы Виктории, положил их на стол перед адвокатом. Пачка в тот же миг, словно по волшебству, исчезла в объемистых карманах длинного пальто коротышки.
– Особняк на Литтл-Райдер-стрит. Только имей в виду, там стоит констебль.
Шотландец испытующе посмотрел на адвоката:
– Ты уверен, что это он?
– Я? Нет, – неожиданно ответил носитель пенсне. – Я же адвокат, я никогда ни в чем не уверен, кроме собственного гонорара. А вот инспектор Эберлайн уверен. Поэтому он поставил констебля следить за особняком, а сам со своим жирным помощником отправился к главе Скотленд-Ярда за разрешением на арест. Правда, его помощник много болтает, а некоторые констебли хорошо слушают. Так что информация, как говорится, из первых рук.
– Похоже, этот Джек Потрошитель большая шишка, раз Фрэд поехал сначала за разрешением, – заключил сутенер.
Адвокат ушел, а следом за ним вышел и сам Хитрый Шотландец.
* * *
Все люди моего круга после окончания университетов отправляются в путешествие. Желание увидеть мир было и у меня. Обычно юные джентльмены отправлялись в континентальную Европу, объезжая страну за страной, пока не добирались до воспетой лордом Байроном Греции, где их путешествие заканчивалось. Обратно они добирались до Англии водным путем, огибая Средиземное море и проплывая берегами Атлантического океана мимо Испании и Франции, изредка высаживаясь около самых живописных руин.
Что ж, это неплохое времяпрепровождение, однако оно было не для меня. Я предпочел то, о чем мне с таким восторгом рассказывали в свое время кузина Долорес и тетя Аделаида. Я жаждал путешествия в далекую и экзотическую Индию. А еще далее этой замечательной страны лежал удивительный и загадочный Китай, о котором я столько слышал, но ни разу не общался хотя бы с одним человеком, побывавшим там.
Мы, англичане, исстари являемся путешественниками, нас влечет неизведанное, нам необходим соленый морской воздух, этот неизменный спутник путешествий. Открывать далекие страны, бывать там, где ранее не был никто, – это у нас, англичан, в крови. И вот, в течение года окончив все дела, которые накопились вследствие передачи наследства, а также получив официальные геральдические бумаги на право ношения титула, я добрался в дилижансе до Бристоля, откуда отплыл, подобно героям Стивенсона, в поисках приключений.
Итак, я отплыл на корабле ранним утром осенью 1878 года от Рождества Христова. Пересекши Ла-Манш, я высадился на берег и нанял дилижанс, который отвез меня в сердце Франции, Париж. Следует начинать постепенно, говорил я себе, фланируя по улицам французской столицы и любуясь ее достопримечательностями. Сначала мне хотелось испытать привкус порока и фривольности, который, по словам моих университетских приятелей, успевших съездить в Париж во время каникул, так и витал над этим городом. Надо отметить, начало было весьма удачным. Я посетил всемирно знаменитый «Мулен Руж», где имел удовольствие полюбоваться на вызывающе вульгарный, но тем не менее обворожительный кордебалет, составляющий главное действующее лицо этого прославленного кабаре. Удивительно, но, как мне пояснил соотечественник, случайно оказавшийся рядом, канкан, танец с вызывающими движениями ног, закидываемых танцовщицами аж до головы, французы привезли из своей африканской колонии Алжир, где его танцевали грязные крестьянки во время празднования окончания сбора урожая. Сами девушки-танцовщицы, столь грациозные на сцене, при близком знакомстве оказались развязны, пошловаты и жадны, отчего знакомство продолжалось недолго. Я побывал также в опере, в которой принято слушать более соседей, представителей аристократических фамилий и знаменитостей, имевших абонемент в соседнюю ложу, нежели певцов, сплошь итальянцев. Оперу посещали в основном мои соотечественники, прибывшие в Париж, как и я, в надежде развеяться. Многие из них, наслышанные о знаменитом карнавале в Венеции, собирались после Франции посетить Италию.
Поход в увеселительный парк Фоли-Бержер не произвел на меня никакого впечатления. Я искал возбуждения, искал чего-то, что могло затронуть струны моей души столь тонко, что я вначале и не заметил бы этого нажима, который все более усиливался бы, пока не вызвал подобие оргазма, потрясающего нервы и туманящего мозг. Вот тогда, возможно, я не счел излишним предаться близости даже с продажными женщинами, во множестве гулявшими в зимнем саду Фоли-Бержер. Но, увы, то, чего я искал, лежало совсем по другую сторону земного шара, отнюдь не в Париже. Здесь же я столкнулся с раздутым чванством, гордостью и тщеславием, непонятно чем питающимся, и конечно же пошлостью и вульгарным времяпрепровождением. Так что мнение моих соотечественников, считающих французов недалекими, грубыми и падкими на низменные удовольствия, полностью подтвердилось. Удивительно, но именно в зимнем саду Фоли-Бержер я столкнулся с тем фактом, что приличных парижанок невозможно было отличить от продажных женщин. И те, и другие одевались с откровенностью, свойственной женщинам, привыкшим вызывать плотские желания. Парижанки, впрочем, как и остальные француженки, имели внешность, к которой у меня не лежала душа. Они были чернявы, носаты и излишне жеманны. В общении они беспрестанно кокетничали, так что было совершенно непонятно, то ли они флиртуют, то ли готовы сразу отдаться за деньги.
Кульминацией стало ночное кружение в фиакре по Елисейским полям. Сотни парижан, выбравших осенним вечером этот способ досуга, сидели с гордым видом в своих фиакрах и, подобно мне, беспрестанно кружили по залитому бесчисленными огнями бульвару взад-вперед. Это была самая настоящая ярмарка тщеславия со своими звездами, разряженными в самое дорогое, что у них есть, и сидевшими в роскошных фиакрах, колясках и каретах, и со своими аутсайдерами, взиравшими с тротуаров на бесплатное театрализованное действо. Мой экипаж, стиснутый со всех сторон другими фиакрами, двигался вдоль Елисейских полей, с трудом рассекая тяжелый воздух, напоенный потом, женскими духами и старческими притирками, не оставлявшими места чистому кислороду.
Таков был истинный Париж, город продажных женщин, дешевых развлечений и низменных удовольствий, где в открытых с раннего утра кафе содержанки между первой и второй чашками кофе сообщают своим «попечителям», в котором часу они готовы их принять в свои объятия. Взяв с Парижа свою дань, я отправился далее.
Путь мой лежал в Италию. Не собираясь нигде особенно задерживаться, я хотел лишь полюбоваться знаменитым венецианским карнавалом, который хвалили встретившиеся в Париже знакомые. Там-то со мной и произошло маленькое приключение, разнообразившее начавшее уже приедаться путешествие.
Карнавал в городе, погруженном в море и, как считают тамошние жители, постепенно в него уходящем, начинался с красочной гонки местных гребцов на своих узких смешных лодках, именуемых гондолами, по многочисленным каналам. Увешанные гирляндами цветов и ярко раскрашенные гондолы представляли различные части этого некогда вольного города, в которых обосновались отдельные цехи ремесленников, ныне совершенно утративших свои навыки, но оставивших за собой право иметь гербы, флаги и глав гильдий. Я стоял на балконе у здания ратуши и с интересом наблюдал за приближавшимися лодками, управляемыми с необычайной ловкостью юными гребцами, когда мое внимание привлекла удивительно красивая женщина, с чувством болевшая за одну из гондол с балкона. Ее непосредственность и открытое благоволение к участнику были столь обворожительны, что я невольно залюбовался ею. Итальянка, а не было никакого сомнения, что женщина была местной жительницей, была чрезвычайно привлекательна. Огромная копна густых черных волос, затейливо уложенных в тугой узел под костяным гребнем с вставленным в него опалом, оливкового цвета кожа на открытых по локоть руках и крупной груди, поддерживаемой низким корсетом, тонкие пальчики, миндалевидный разрез темных загадочных глаз, пухлые губки, высокие скулы, маленький носик с непременной горбинкой – все это выдавало в женщине правнучку прославленных римских легионеров, покорителей половины мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34