Боско подошел к столику, за которым сидел Свистун, подлить ему кофе. В одной руке у него был кофейник, под мышкой обрубка другой – книга Генри Дэвида Торо «Уолден, или Жизнь в лесу». Подметив кое-что в глазах у Свистуна, бармен подсел за столик в нише у окна и улыбнулся столь же скорбно, как сам частный сыщик.
– Ты мне расскажешь свой сон, а я тебе свой, – предложил Боско.
– Как ты догадался?
Свистун поглядел на Боско без особого удивления, потому что все и без того знали, что бармен общается с духами и знает многое из того, чего не знают обыкновенные люди.
– О чем догадался?
– О том, что мне приснился сон.
– Всегда можно поставить шесть против одного на то, что человеку что-то приснилось. Сны снятся всем.
– Но многие ли из нас запоминают свои сны?
– А это уж другое дело.
– Мне снилась девушка, которую я когда-то знал. Ее звали Фэй. А было это в середине семидесятых.
– Не говори мне о семидесятых. Как раз в семидесятые я потерял руку в перестрелке – и мне с тех пор все время чего-то недостает.
Свистун пропустил мимо ушей эту мрачную шутку.
– Во сне мне было тридцать лет и я сидел здесь, дожидаясь, пока из-за угла не выйдет моя красавица. И пока я следил за нею, она остановилась и ступила на отпечатки на тротуаре, оставленные Мирной Лой.
– А как ты понял, что именно Мирной Лой?
– Это был сон, а во сне всегда понимаешь что-то такое, чего не понять наяву.
Боско кивнул, соглашаясь с выдвинутым тезисом.
– Я перебежал через дорогу и приобнял ее сзади, – продолжил Свистун. – А когда она обернулась, я понял, что она не узнает меня. Я хотел поцеловать ее, но она увернулась и сказала, что не целуется с незнакомыми мужчинами. Я почувствовал, как слезы навернулись мне на глаза, а она прикоснулась к моей щеке и сказала: «Эй, почему ты плачешь?» И тут я проснулся, и на меня нашла тоска, и она не оставляет меня до сих пор. Все утро. Ну, знаешь, как это бывает. На самом деле ничего страшного. Этакая сладкая печаль – и я понимаю, что просто так она не пройдет.
– А ведь это в двенадцати кварталах отсюда по бульвару, – заметил Боско. – А «У Милорда» в семидесятые просто не было.
– Что-то на этом месте все равно было. Мы живем среди теней. И, кроме того, снам нет дела до таких нестыковок.
– Только не надо тебе погружаться в мир снов или, допустим, кинофильмов, – сказал Боско. -Кровь от этого портится, а мозги превращаются в спагетти. Сны, кинокартины и посулы амбициозных красоток нельзя воспринимать серьезно.
– А тебе когда-нибудь снились счастливые сны?
– Ясное дело. Снилось, что сижу в этой нише, одной рукой обнимаю рыжеволосую красавицу, а другой себе подсобляю.
– И что ты почувствовал, когда проснулся?
– Почувствовал, что у меня всего одна рука, да и в той – кофейник.
Айзек Канаан вошел в зал и тут же обнаружил Боско за столиком у Свистуна. И кофейник – на столике. По дороге он прихватил со стойки пустую чашку и, усевшись, налил себе кофе.
– Едва теплый, – сказал Боско.
– Так пойди принеси мне горячего. Произнеся это, Канаан наполнил чашку доверху и сделал глоток.
– Серная кислота, – констатировал он.
– Я же тебе говорил. – Боско поднялся с места. И напоследок обратился к Свистуну с увещеванием: – Я тебе говорю, следи ты за этими снами как следует. Если человек, едва очнувшись от сладких грез, погрузится в реальность, у него может разорваться сердце.
– Вот уж чего я себе никогда не позволю. – Свистун, отвернувшись от Боско, поглядел в окно. – Не смей лишать меня снов! Я был здесь – и точка. А «У Милорда» действительно не существовало, потому что его тогда не существовало. И тебя здесь тоже не было.
– А я-то хоть был? – спросил Канаан, даже не зная, о чем они разговаривают, а просто желая поучаствовать в беседе, потому что он только что пришел сюда с улицы, где ему доводилось разговаривать разве что с ворами, бродягами и погрязшими в пороках детьми, которые, даже беседуя с полицейским, строят ему глазки.
– Да вы что, мы с вами и знакомы-то не были, – ответил Свистун. – Так с какой же стати вам было оказаться со мною рядом?
Боско, подавшись вперед, приобнял Свистуна за талию, однако тот и ухом не повел.
– Ничего не чувствую. И никого здесь нет. Сижу и дожидаюсь мою красавицу.
Внезапно он выпрямился как ужаленный и смертельно побледнел, так что Боско и впрямь решил было, что стремительно очнувшегося от мечтаний друга хватил сердечный удар.
– Какого черта? – спросил Боско.
– Вот именно, – поддакнул Канаан.
– Такие сны порою сбываются.
Свистун выскользнул из ниши и бросился на выход, прежде чем Боско успел произнести хотя бы слово.
Бармен вновь присел за столик. Они с Канааном увидели, что Свистун помчался по бульвару, не оглядываясь по сторонам, не уворачиваясь от проезжающих машин никак иначе, как негодующими жестами, продираясь сквозь толпу, состоящую из проституток, сутенеров, тайных агентов полиции и наркосбытчиков. И мчался он туда, где стояла миниатюрная женщина с платиновыми волосами и с кольцами на каждом пальце, а стояла она, уставившись на собственные сандалии и на бронзовый слепок ноги какой-то знаменитости на Тропинке Славы. Свистун обнял ее сзади. Она обернулась, изумилась и отпрянула, тогда как он вроде бы полез к ней целоваться. Потом он поднял ее и закружил в воздухе, всматриваясь в ее лицо, тогда как она, наконец вглядевшись в него, принялась смеяться и гладить его по щекам, причем хохотали они сейчас уже оба, во все горло, щеголяя белозубыми улыбками.
– Кажется, наш друг попал в беду, – заметил Боско.
– Мы все попали в беду, – ответил Канаан. -Где мой горячий кофе?
Глава вторая
Пол Хобби в свое время стал в Голливуде живой легендой. Едва закончив бизнес-колледж в конце шестидесятых, он взял три тысячи собственных, три – одолжил у своего брата и десять у родного отца, уговорил банк предоставить ему кредит на четверть миллиона и запустил картину.
Картина называлась «Буль-буль на балу боли», и в нее было втиснуто все, включая (но далеко не ограничиваясь ими одними) лесбиянок в руках у маньяка, враждующие банды мотоциклистов-насильников, женщин, распиливаемых то электрическими, то механическими пилами, нашествие тарантулов, космические чудовища и группу панк-рокеров под названием «Три петушка в одну пипочку». Затраты на картину окупились стократно, а ее прокат привел к возникновению культа, отголоски которого еще можно было расслышать в полуночных шоу через двадцать лет.
– За «Буль-булем» последовали и другие малобюджетные ленты, затрагивающие и эксплуатирующие злободневные темы, едва те выныривали на поверхность, редко оборачиваясь чем-нибудь, кроме колоссального коммерческого успеха.
Крупные студии Пол Хобби просто-напросто нокаутировал. Снимая полнометражный фильм в мультиколоре за пять дней. Преображая павильон таким образом, чтобы его можно было последовательно использовать для съемок двух фильмов, причем сроки и плата за аренду оставались разовыми. Воруя чужие идеи с лихостью карманника из аэропорта. Создавая не только ремейки, но и опережающие имитации обреченных на успех кинолент.
– Когда в прокат уже должны были выпустить «Клеопатру» с Элизабет Тэйлор и Ричардом Бартоном, он опередил их своей «Клио» с Гарриэт Пилбрек и Роджером Фернье. Когда Дастин Хоффман снял «Выпускника», выяснилось, что «Выпускной бал» Хобби вышел на месяц раньше. На «Посмотрите, кто пришел к обеду», он откликнулся лентой «Догадайтесь, кто заглянет на ланч».
Но воистину золотой жилой стало для него все, связанное с сатаной и с повадками сатанистов. Удачно отреагировав на «Предзнаменование» и на «Экзорциста», добавив к этому парочку как бы оригинальных киносочинений на тему дьявола, он разбогател.
Одни называли его Королем карманников, другие Верховным вором, а большинство просто думало о нем как о скупом, коварном, подлом и порочном ублюдке, готовом продать собственную мать за четвертак, а подругу жизни – за полтинник.
У него был роскошный офис в принадлежащем ему же здании в нижнем конце Голливудского бульвара, апартаменты в Кульвер-сити, полностью выкупленные апартаменты в Нью-Йорке, поместье на одном из островков на Гавайях, вилла в колонии Малибу и двадцатикомнатный особняк в Брентвуде. Имелось у него и множество другой недвижимости, но не для личного пользования, а как капиталовложение.
Он не был женат, но собирался жениться примерно через неделю после завершения съемок своего последнего шедевра «Ведьмы, у которых течка».
Его невеста Шарон Эллегеш была адвокатом и работала в модной конторе в Сенчюри-сити.
Его любовница Мэй Свифт часто дожидалась его в двухкомнатном помещении для отдыха, находящемся в глубине офиса, готовая предложить ласку, утешение и полную слюны ванну в конце трудного рабочего дня.
Конечно, некоторые сочли бы не совсем нормальным то обстоятельство, что, решив жениться на одной женщине, он по-прежнему ищет утешения в объятиях другой, и назвали бы это типичным конфликтом интересов, приемлемым лишь для человека в высшей степени безрассудного.
Но он и был в высшей степени безрассудным человеком.
Он гордился собственной безрассудностью, потому что не испытывал практически ни к кому добрых чувств. Скверно обращаясь с людьми и заставляя своих тайных ненавистников лизать себе задницу, он вновь и вновь приходил к выводу, согласно которому любой из его хулителей с радостью проделает за тысячу долларов то же самое, на чем он сам хотя бы зарабатывает, как минимум, миллион.
– Есть тут у нас пожарные или нет? – произнес он, не обращаясь ни к кому в отдельности.
Рабочие что-то доделывали на галерее второго яруса предполагаемого средневекового замка, электрики проверяли проводку, чтобы настоящим пламенем разгорелись чугунные канделябры и плашки, развешенные по стенам, гримеры приводили Эдди Минкуса и Джоанну Смолли в подобающий им на съемках вид, оператор, изрыгая направо и налево проклятия, командовал помощниками, расставляющими и переставляющими юпитеры, а исполнители главных ролей, сидя у себя в уборных, нюхали кокаин, пили водку или просто пердели в свое удовольствие.
– Есть тут, на хер, пожарный или нет, на хер?
Хобби проорал это тем особенным тоном, который применял, желая оповестить всех и каждого о том, что хозяин сердится, очень сердится и сейчас начнет откручивать яйца кому ни попадя.
– Есть у нас, на хер, пожарный, – зайдя чуть сбоку, проорал в самое ухо Полу Хобби Бумер Боливия. – Почему бы тебе не присесть, пока мы тут все не наладим? А потом ты придешь, скажешь «мотор», потом «на хер», потом опять «мотор» – и дело пойдет. А пока не лезь, Пол, на хер. Договорились, а?
– Я тебе сейчас яйца оторву, – сказал Хобби.
– А я тебе оторву и в жопу засуну, – ответил Боливия.
Он был единственным человеком во всем городе, возвращавшим строптивому режиссеру сполна и с лихвой и ухитрявшимся при этом постоянно выходить сухим из воды.
Большинство полагало, что подобные шуточки сходят Боливии с рук, потому что они с Хобби такие старые и закадычные друзья. Потому что они по-настоящему друг к другу привязаны. Потому что они в молодые годы изрядно погуляли в этом городишке на пару. Потому что одних баб трахали вместе и в очередь.
Люди понаблюдательней приписывали это инциденту, имевшему место где-то между третьей и четвертой картинами Хобби. Режиссер грязно прошелся насчет матушки синьора Боливия. Предполагалось, что это шутка. Однако синьор Боливия со своим латиноамериканским темпераментом подобных шуток не понимал и не выносил. Он отвел Хобби в сторонку и принялся молотить по животу, пока тот не заблевал себе все башмаки. А напоследок сказал, что если тот пожалуется или надумает отомстить, то он, Боливия, вернется и так уделает режиссера, что у того целый месяц ничто в желудке ни на минуту не задержится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41