– У нас есть письма мэра и других отцов города.
– Ваша честь, – сказала адвокатесса. – Я настоятельно рекомендую направить респондентку в приют мисс Чани.
– Ладно. Закончим на этом. Разойдитесь по своим местам.
Когда все заинтересованные лица отошли от судейского стола, Эспозито благосклонно посмотрел на Му.
– Милая барышня, у нас тут открытый суд в присутствии публики и что-нибудь незаконное, не говоря уж о давлении на любую из сторон, здесь совершенно исключено. Все, что происходит в этих стенах, происходит на сугубо добровольной основе. Вот я и хочу спросить у вас, согласны ли вы на временную опеку со стороны мисс Чани.
– Согласна, ваша честь, – ответила Му.
– Согласны ли вы придерживаться внутреннего распорядка, принятого в данном заведении?
– Да, ваша честь.
– Не убежите ли вы оттуда при первой же удобной возможности?
– Нет, ваша честь.
– Вы же понимаете, что мы берем с вас эти обещания только для того, чтобы обеспечить вашу безопасность, а следовательно принести вам благо?
– Да, ваша честь.
Эспозито посмотрел на Хулигэна.
– Нам потребуется некоторое сотрудничество со стороны полиции. Незаметное, но постоянное присутствие. Внимательное наблюдение.
– Да, ваша честь.
– Все довольны?
Судья посмотрел на адвокатессу.
– Да, ваша честь.
– Мне бы ваше везенье.
Глава тридцать девятая
Бальфри прислонился к ближайшему столу, который удалось отыскать возле наполовину застекленного офиса Лича. Собственно говоря, ему следовало бы находиться в самом офисе, восседая вместе с капитаном Личем и Шарки Гором. Последний был куратором Янгера по условно-досрочному освобождению.
Его попросили дать им возможность побеседовать минутку с глазу на глаз. За эту минутку они вполне могли сговориться, чтобы обмануть закон. Конечно, он не собирался предъявлять им подобного обвинения, потому что, если они и придумают что-нибудь, способное упечь злополучного горца за решетку до конца его дней, то, на взгляд Бальфри, это будет только поделом. Тот ведь ничего другого и не заслуживает.
Его интересовали вовсе не вопросы честной или нечестной игры, торжества справедливости и правосудия. В законе таилось множество уловок и уверток – и на них надлежало как следует поиграть.
Законодатели были по большей части юристами и составители законов тоже юристами, и законы они писали так, как пишут инструкции по пользованию японской техникой, а судьи, интерпретировавшие и применявшие на практике эти законы, тоже были, по большей части, юристами… что ж удивляться тому, что уловок и уверток бойкому адвокату хватало на то, чтобы заблокировать или свести к абсурду любой закон?
Конечно, Бальфри не имел ничего против того, что полицейские, ловя убийц, разбойников и насильников на улицах города, грубо попирают при этом закон. Ему не нравилось, когда о подобном попрании они сговаривались у него за спиной или, точнее, как в данном случае, – у него на глазах, в застекленном офисе. А ведь именно это сейчас, похоже, и происходило.
Шарки Гор обладал легко воспламенимым характером. Однако взрыва при попадании искры не происходило, он всего-навсего прогорал изнутри.
В службе условно-досрочного освобождения он проработал уже семь лет. На шесть лет и девять месяцев дольше, чем требовалось. Потому что, прослужив всего три месяца, он понял, что большинство разовых преступников и рецидивистов, проходящих через его руки, являются на самом деле неисправимыми. Конечно, среди них, вполне возможно, попадались и такие, кого можно было бы направить на путь истинный, но он не умел выделять их в общей массе, да и в любом случае не нашел бы времени на то, чтобы помочь им.
Они были шариками в лотерейном барабане, их выщелкивало вверх, и они падали, норовя попасть в лузы, толкаясь, как обезумевшие животные, и принося всевозможные неприятности невинному, так сказать, большинству, у которого не хватало решимости выключить барабан и отправить отыгравшие шары в мертвый ящик, сразу же после того, как любой из них впервые проявил свою истинную сущность. Нет, остановить лотерейный барабан никто не решался.
– Чего мне от вас хотелось бы, – не то в третий, не то уже в четвертый раз повторил капитан Лич, – так это чтобы вы убрали этого паршивца с улиц города до тех пор, пока он не предстанет перед судом.
– Я это уже слышал, – возразил Гор. – Но услышьте наконец и меня. Обвинение, которые вы хотите предъявить Янгеру, яйца выеденного не стоит. Вы рассказываете мне о том, что он зашел в пивную, где полуголая официантка начала трясти у него перед носом голыми титьками, а он потянулся погладить ее, может, малость пощупать, а она запаниковала и порезалась о разбитую бутылку, и Янгер уже решил оттуда свалить, как вдруг, откуда ни возьмись, появился этот шоферюга габаритами со свой грузовик, и загородил ему проход, и бросил ему в голову тяжелым предметом, и на этом не остановился.
– Ради Бога, что это вы напридумывали?
– Я прочел рапорт. Прочел описание официантки, на которой не было даже лифчика. Она разбудила в нем зверя. Строго говоря, это следовало бы запретить в законодательном порядке. Я хочу сказать: если женщины подносят тебе на блюдечке, а попробовать не дают, то на что, строго говоря, они рассчитывают?
– Не стану спорить. Но я хочу сказать, что даже если инцидент с официанткой яйца выеденного не стоит и сводится только к показаниям одного против показаний другой, то с какой стати отказываться от возможности упрятать паршивца за решетку – тем более что он, возможно, уже ночью накануне вернулся к своим прежним привычкам?
– Гладко было на бумаге, – возразил много– и прискорбно опытный Гор. – Вы исходите из предположения, согласно которому любой убийца рано или поздно непременно возьмется за старое. Но выступите с этим в суде, и защитник тут же скажет, что подобные доводы не имеют никакого смысла. Более того, являются проявлением предрассудка и способом давления на присяжных. И судья согласится с адвокатом. Ради Бога, ни в коем случае нельзя внушать жюри, что подозреваемый в преступлении уже был осужден за точно такое же преступление раньше. Жюри заподозрит подвох с нашей стороны, оно заупрямился, – а тогда уж пиши пропало.
– Я просто хотел поставить перед вами вопрос об оправданности условно-досрочного освобождения, – сказал Лич, которому больше всего на свете хотелось сейчас, перегнувшись через стол, как следует врезать Гору.
– Вы хотите, чтобы я лишил его свободы вследствие нарушения им условий условно-досрочного освобождения. Но если я это сделаю, то комиссии не понравится. Ее члены знают его историю, знают, каким примерным заключенным он был, как он возродился во Христе, и тому подобное. Никогда не получал замечаний за все годы заключения. А не провел на свободе и недели, и вот уже куратор отправляет его – этого пай-мальчика – за решетку только потому, что он пропустил лишний стаканчик пива и решил пощупать полуголую официантку.
– Но не исключено, что он убил эту девочку, – воскликнул Лич.
– Послушайте, мы же с вами разговариваем. Не орем друг на друга, а разговариваем. Что же это вы? Пытаетесь надавить на меня, что ли?
– Прошу прощения. Вся эта история действует мне на нервы. Там сидит Бальфри, получивший право на освобождение у какого-то говенного судьи, который даже не удосужился провести слушания, и это действует мне на нервы.
– Я понимаю все ваши резоны. Но и вы постарайтесь понять мои. Вы говорите: «Не исключено», что он убил малолетнюю потаскушку. Но наверняка вы этого не знаете.
– Верно, не знаю. – Капитан Лич взял себя в руки, он заговорил теперь крайне рассудительно, чуть ли не примирительно. – Экспертиза еще не закончилась. Следствие едва началось.
– И опознание у вас хуже некуда. Похоже, вы надкусили отравленный плод.
– Согласен. На данный момент я не имею права рассматривать его даже как подозреваемого в убийстве. Не имею права рассматривать его как лицо, покусившееся на честь официантки. Я всего лишь расследую обстоятельства по ее жалобе.
– Ну вот, видите? Вы хотите поймать его на пьянстве и на нарушении общественного порядка. И если я упрячу его за решетку на таких основаниях, в комиссии решат, что я проявил предубежденность и непоследовательность.
– Да на хер эту комиссию!
– Подскажите судье, чтобы назначил непосильный для Янгера залог.
– Да на хер судью. Он уже определил залог в десять тысяч. Вы, конечно, подумаете, что у типа вроде этого Янгера не найдется десяти тысяч. Но десять тысяч ему и не нужны. Ему будет достаточно оставить у судебного пристава тысячу наличными.
– Неужели судебный пристав за тысячу наличными освободит под залог условно-освобожденного убийцу, которого подозревают в точно таком же преступлении?
– Это верно. У судебного пристава больше здравого смысла, чем у Закона и у Суда, вместе взятых. Он относится к муниципальной казне с определенными предрассудками, особенно когда имеет дело с рецидивистом. Однако, как я вам уже объяснил, я предъявляю ему сейчас обвинение вовсе не в убийстве. И даже не в покушении на изнасилование. Поэтому дело и свелось всего к десяти тысячам залога. Поэтому Бальфри и крутится под дверью, а ордер на освобождение у него уже есть.
– Хорошо, значит, пьянство и нарушение общественного порядка, – сказал Гор таким тоном, словно все остальные рассуждения капитана пропустил мимо ушей. – Вы хотите, чтобы я на этом основании вернул его за решетку? Хотите, чтобы я проявил твердолобость? В нашей службе, если ты проявляешь твердолобость, лучше носить челку, иначе тебя немедленно вышвырнут на улицу.
– А вы хоть когда-нибудь разговаривали с этим Янгером? Вы хоть раз взглянули ублюдку в бесстыжие глаза? Тот еще типчик, смею вас заверить!
– Ему надлежало явиться ко мне на первую встречу только в ближайшую пятницу.
– Вы хотите сказать, что не побеседовали с ним предварительно? Что не сделали ему отеческого внушения?
– Мне нравится, когда условно-освобожденные первую неделю гуляют сами по себе.
– Чтобы никто не заподозрил вас в твердолобости.
Капитан Лич поднялся с места.
– Мне хочется спросить вас кое о чем. В чем состоит задача офицера вашей службы? В том, чтобы не дать преступнику вернуться за решетку, или в том, чтобы не дать комиссии выпустить по ошибке на свободу закоренелого рецидивиста?
– Моя задача в том, чтобы выслушивать этих идиотов, смазывать все, что скрипит, работать не покладая рук, но не слишком надрываясь, пока меня не отправят на пенсию. Моя задача ничем не отличается от вашей.
Глава сороковая
– Видишь этого малыша? – Свистун сунул в руку Айзеку Канаану фотографию, которую он забрал у Кэт Тренчер. – Посмотри хорошенько.
– Я уже смотрел.
– А ты еще разок. Повнимательней. Канаан поднес снимок к самым глазам.
– Ну, не знаю. Это лицо меньше булавочной головки. Как можно говорить на основе такой фотографии? Я вижу маленького мальчика, зажмурившегося на солнце, – и не более того. Я, знаешь ли, не волшебник.
Он передал снимок Боско, который тоже решил взглянуть на него еще разок.
– Ты ведь, Айзек, колдун, – не унимался Свистун. – Все знают, что ты запоминаешь любого ребенка, объявленного в розыск, с первого взгляда – и по любой фотографии. И память у тебя феноменальная.
– Может быть, тебе лучше оставить все как есть. Может быть, тебе лучше обо всем этом забыть.
– Забыть о мальчике?
– Обо всем, – с нажимом произнес Канаан, имея в виду и фотографию, и мальчика, и Фэй, и все безумные надежды.
– Но я не могу.
– Ладно. Тогда повнимательней следи за нею.
– Я и так слежу за нею внимательно.
– Я не об этом. Ее бывшего мужа выпустили.
– Я этого не знал.
– Это было в газетах.
– Должно быть, я пропустил. Должно быть, меня тогда не было в городе. А как это они умудрились выпустить убийцу трех женщин?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41