Раз женится, значит, обрывает все прежние ниточки – или объявил, что обрывает. Вот, мне кажется, она и решила ухватить кое-что напоследок. Они ведь лет пятнадцать-шестнадцать назад крутили любовь. И она была научным консультантом на всех его картинах, связанных с сатанинскими культами. И говорили, он часто бывает в Калабасасе.
– Где она устраивает шабаши?
– Именно так.
– И за эту информацию я заплатил сорок долларов?
– А ты пораскинь мозгами. Я ведь вот о чем: если Шойрен решила бы выколотить из кого-нибудь крупную сумму, то Хобби является единственным идиотом, на которого она в этом смысле может рассчитывать. Правда, я не вижу никакой взаимосвязи. Разве что этот условно-досрочно освобожденный убийца – ее старый любовник или что-нибудь в этом роде. Как, ты говоришь, его фамилия?
– А ты сам не знаешь? По-твоему, по улицам разгуливает множество условно-досрочно освобожденных убийц сразу?
– Бывает и так.
– Его фамилия Янгер.
– Это Убийца из Лягушачьей Ямы, верно?
– Верно.
– И тебя интересует именно он? Свистун кивнул.
– И мне нужна взаимосвязь, которую ты упомянул. А ты не мог бы подсобить мне с этой Евой Шойрен?
– На условиях почасовой оплаты я мог бы последить за нею.
– Твои услуги мне не по карману. – Свистун поднялся с места. – Просто подскажи, что нюхать и где копать.
– А почему бы тебе не начать с виллы Хобби в колонии Малибу или с его дома в Брентвуде? – Риальто полез в карман за записной книжкой с отрывными листами и карандашом. Написал несколько адресов. – Вот его адрес. За бесплатно. Можешь сначала попытать счастья у нее на квартире. Скорее всего, Шойрен по-прежнему там живет. И не исключено, что она окажется дома. Может, вообще удалилась на покой и завела себе кошку. Знаешь ли, даже ведьмы не избавлены от старости.
Глава сорок четвертая
– А ты следишь за приютом, как предписал судья? – спросил Канаан.
– А тебя что, уже произвели в капитаны? – огрызнулся Хулигэн.
Он злился на Канаана, потому что именно тот заорал на него: «Нет!», когда сам Хулигэн опустил руку на плечо Янгеру и организовал его опознание придурком и малолетней потаскушкой, смазав тем самым законную следственную процедуру, конечным результатом' чего и стало бесстыдное освобождение убийцы.
А теперь он боялся того, что Канаан рано или поздно напомнит ему о том, каким мудаком он оказался. Поэтому, решил Хулигэн, лучше всего будет самому как можно скорее отшить старого пердуна.
– Или даже назначили начальником участка?
– Я спрашиваю у тебя, охраняют ли твои люди девочку.
– Ты хочешь сказать, маленькую поблядушку?
– Я хочу сказать: девочку, которая в рамках правовой процедуры может опознать человека, который изнасиловал, изуродовал и убил ее подружку. Когда и если дело дойдет до правовой процедуры. Если уже не слишком поздно для этого.
– Это не твое дело, Канаан, – сказал Хулигэн. Канаан посмотрел на него тусклыми, ничего не выражающими глазами.
– Скажешь ты мне или нет, что ты решил с охраной этого чертова приюта?
– Я запросил шесть патрульных, дежурство в три смены.
– И что получил?
– Двух полицейских в две смены, по одному на смену. И частое патрулирование всей улицы. Все это начнется завтра с утра.
– Твою мать… похоже на то, что все, что делается по этому Янгеру, делается через жопу.
– Лич подчеркнул, что Янгер едва ли придет по душу малолетней поблядушки в дневное время. Если он вообще соберется по ее душу.
– А откуда эти сомнения? Щеки Хулигэна запылали.
– Бальфри уже объяснил ублюдку, что сегодняшнее опознание ни хера не стоит.
– А, собственно говоря, почему? – тихо торжествуя, поинтересовался Канаан.
Щеки Хулигэна казались сейчас сырой говядиной. Старый раввинчик загнал его в ловушку, из которой не было выхода.
– Потому что была нарушена правовая процедура.
– Ах вот как, – таким тоном, словно он только что сообразил, в чем дело, сказал Канаан и пошел своей дорогой.
Приют Святой Магдалины размещался в настолько старом здании, что там даже имелся подвал. А в Хуливуде такое встретишь не часто.
Котлета не смог проникнуть в приют ни через переднюю дверь, ни через заднюю: замки оказались не из тех, какие можно вскрыть пластиковой отмычкой, а звонить у дверей ему не захотелось.
Дверь в подвал была под лесенкой в пять ступеней. На ней висел замок – причем не из лучших. Такие продаются за доллар двадцать девять центов. Повозившись минут двадцать, Котлета вскрыл его перочинным ножиком.
В подвале пахло углем, хотя никакого угля здесь уже, должно быть, лет сорок не держали.
Чем дальше он отходил от двери с застекленной фрамугой, тем темнее вокруг него становилось. Поневоле Котлета вспомнил детские годы: когда он плохо себя вел, чертов дед запирал его в погребе. И мальчик знал, что старик сидит на солнышке и в ус не дует, как бы страшно ему внизу ни было. Знакомое чувство страха охватило его, когда он добрался до лестницы, ведущей на первый этаж. А может, Му в этом доме вовсе и нет. Или есть, но вокруг полно народа вроде того здоровущего ниггера. А тогда его схватят за шиворот и выбросят вон.
Он осторожно начал подъем, ступеньку за ступенькой. Поднявшись на площадку, тихо повернул дверную ручку и толкнул дверь. Она оказалась не заперта. Котлета попал на кухню.
Здесь пахло хвойным мылом. Все было очень чисто – настолько чисто, что это его даже удивило. Вот как давно он не был в нормальном доме.
Откуда-то из глубины доносилась рок-музыка, транслируемая по радио. Когда он пошел по коридору в переднюю часть дома, музыка стала громче. Он даже услышал, как кто-то отбивает ритм ногами.
Под лестницей на второй этаж стоял письменный стол, а на столе лежала раскрытая книга. На развороте он прочел множество имен, причем все они повторялись по несколько раз. За книгой, на подносе, лежала большая связка ключей. Все это походило на столик портье в гостинице. Он сообразил, что постояльцы, точнее постоялицы этой не вполне стандартной гостиницы, беря ключ от входной двери, должны расписаться в книге. А вернувшись домой и положив ключ на место, расписаться еще раз. Он подумал о том, часто ли девочки забывают проделать это. Обойдя стол с другой стороны, взял ключ с биркой «входная дверь» и положил его в карман. Как знать? Может, этот ключ ему еще пригодится.
Он внимательно вчитался в книгу. Увидел имя Му, вписанное, когда ее сюда доставили. Ее имя встретилось здесь только один раз. Кто-то начал между тем подпевать транслируемой рок-музыке. И Котлета, которому доводилось слушать, как поют, изображая из себя рок-звезд, Мими и Му, понял, что и сейчас поет Му.
Она оказалась в гостиной. Перед ней лежал блокнот, в котором она что-то писала и рисовала. Она не услышала, как он вошел, потому что вовсю орала музыка, но как-то почувствовала его присутствие и сразу же посмотрела в его сторону. На кофейном столике, где лежал блокнот, обратил внимание Котлета, стояла ваза с яблоками.
– Господи, Котлета, как ты меня напугал! Она произнесла это очень тихо, почти беззвучно, ему даже показалось, будто она всего лишь раскрывает и закрывает рот, ничего не произнося. Она склонила голову и посмотрела на него несколько озадаченно. Как будто в его появлении было что-нибудь удивительное!
– Ты одна в доме?
– Остальные девочки все работают. Те, что в ночную смену, сейчас на работе. А те, что в дневную, в постели.
– А почему никто не дежурит на входе?
– С чего это ты! Тут же не тюрьма. Если мне захочется уйти, я могу просто встать и уйти.
– Так почему же ты не уходишь?
– Сама не знаю. Хочешь яблоко? Бери, не стесняйся.
Котлета тут же взял яблоко и надкусил его.
– А я бы ни за что не остался здесь, будь моя воля, – сказал он, осматриваясь в гостиной, причем в его скучающих глазах на самом деле промелькнула тень зависти.
Но тут его по-настоящему разобрал голод. Налетел на него неукротимым порывом ветра, подчинив себе и мозг, и руки. Он представил себе только что зарезанного и закопченного поросенка. Подумал о яблочном сидре и о всевозможных джемах. Подумал обо всякой вкуснятине, дорваться до которой ему удавалось так редко, И которой, как он мечтал, накормит его до отвала отец, когда наконец отыщет его. Он задрожал от восторга.
– Котлета, – сказала Му.
– Что?
– Ты отключился.
– А. Ну да. А почему ты не в постели?
– Мне разрешили не ложиться. Я ведь здесь только вторую ночь. И мне надо о многом подумать.
– Этим ты сейчас и занимаешься? Думаешь?
– Да нет, я рисую. Разве ты не видишь?
– А что ты рисуешь?
– Картинки.
– Какие картинки? Можно посмотреть? Она замерла в нерешительности.
– Да, знаешь ли, – с явным сомнением в голосе сказала она. – Это не такие картинки, которые рисуют ради забавы.
Котлета, нахмурившись, ткнул пальцем в диван, на котором она сидела.
– Можно мне, по крайней мере, присесть? – Тебе нельзя находиться здесь.
Он вновь надкусил яблоко.
– В чем дело? Мужчин сюда не пускают? – с набитым ртом спросил он.
Му рассмеялась.
– Мужчин? – насмешливо переспросила она. Котлета стерпел эту насмешку.
– Но этот верзила-ниггер шляется туда и сюда, сколько ему захочется!
– О Господи, тебе не следует называть его так.
– Называть его как?
– Как ты выразился. Порядочные люди такого не говорят.
– Там, откуда я родом, ниггера всегда называют ниггером.
– Прошу тебя.
– Ладно. Ну хорошо, покажи мне, что ты рисуешь.
– Ладно. Смотри.
Она подтолкнула к нему блокнот. Он раскрыл его на коленях, посмотрел первый рисунок, перевернул страницу, потом следующую… и в каждый рисунок он всматривался чрезвычайно внимательно.
– Послушай, они же почти одинаковые. А что все это должно означать?
– А сам не понимаешь?
– Ну, вот эта фигурка в белом платье с красными пятнышками лежит на земле.
– Это Мими. Это ее кровь. И лежит она не на земле, а на крыше.
– Ага. Значит, вот эти черточки – это парапет?
– Верно.
– Ага. А это та самая штуковина в самом углу крыши?
– Верно, – ответила Му, польщенная тем, что ее рисунок оказался хорош.
– А это что такое?
– А это кто-то прячется за этой штуковиной. Я только что вспомнила об этом. Вспомнила, что все время, пока меня имел этот сукин сын, из-за угла торчала чья-то голова.
– Наверное, Диппер.
– Я тоже так думаю.
– А почему же на всех картинках одно и то же?
– Это называется терапия.
– Что-что?
– Если я буду все время рисовать одно и то же, то, как мне объяснили, я перестану его бояться.
– А ты боишься?
В сумасшедших глазах Котлеты промелькнуло сочувствие.
До сих пор она не обращала внимания на то, какие странные, живые, потрясающе красивые глаза у Котлеты. И парень он умный, ничего не скажешь. Внезапно она почувствовала прилив симпатии к ночному гостю.
– С твоей стороны было очень мило поехать со мной в участок. Да и там ты хорошо себя вел.
– Ну, не мог же я тебя бросить.
– Хочешь подняться ко мне? – спросила она.
Его сердце стремительно застучало. Ее предложение было предельно недвусмысленным. Не получал он еще таких предложений, да и не глядели на него еще девочки так, как глядела сейчас Му.
– Чего ради?
Собственный голос показался ему чужим.
– Посмотришь, как я там устроилась.
– Ладно.
Он швырнул огрызок – а точнее, добрую половину яблока – на стол и поднялся с места.
Она поднялась по лестнице первой, и он увидел, что на ней, кроме прозрачной ночной рубашки, ничего нет. Рванувшись вперед, он мог бы сейчас поцеловать ее в голую попку. Ему хотелось прикоснуться к ней, его разбирало нетерпение.
– А знаешь, что еще мне сказали?
– Что?
– Что если я буду рисовать и рисовать, то запросто могу вспомнить еще что-нибудь.
Он отдернул уже потянувшуюся к ней руку и полез в карман проверить, на месте ли перочинный нож.
Глава сорок пятая
Море было цвета серо-зеленой отравы, тучи висели так низко, что, казалось, задевали берег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41