Три тысячелетия. Марта была в домашнем зеленом платье, контрастировавшем с ее черными, коротко, чуть за уши стриженными волосами. Я подумал, где она прячет рыжий парик и костюм. Но все равно нужно держаться в роли: я наклонился и поцеловал ее в затылок. И явственно ощутил запах ее страха. Кислый и резкий, пробивающийся сквозь привычный запах ее тела. И сразу почувствовал облегчение: если Марта боится, значит, я не спятил.
Я протянул ей пакет с шоколадом. Она молча, с нерешительной улыбкой смотрела на плитки, потом спросила, попытавшись придать голосу шутливую интонацию:
— Спасибо. Хочешь, чтобы я растолстела?
— Просто у меня была встреча в Берне. А как ты провела время?
— Привезла сюрприз. Можешь посмотреть.
Ее голос снова звучал живо и жизнерадостно. Она схватила меня за руку и потащила в спальню. На ее туалетном столике стояла статуэтка высотой сантиметров пятьдесят. Женщина с азиатским лицом, совершающая какое-то замысловатое движение. Она была из черного-черного гагата, такого гладкого и отполированного, что возникало желание притронуться к ней кончиками пальцев.
— Она из Монголии. Ей шестьсот лет.
— Какое чудо! Ты не разорила нас?
— Не до конца. Я пыталась дозвониться к тебе, чтобы узнать, можешь ли ты выйти пообедать, но тебя не было. Тебя никогда не бывает на месте!
«Ты что, издеваешься надо мной? » — беззвучно взвыл я. И только ценой сверхчеловеческого усилия мне удалось скорчить улыбку, после чего я сбежал под душ.
— Я должен уйти. Один зануда во что бы то ни стало хочет отужинать со мной. Отказаться я не смог. А тебя предупредить забыл.
Марта терпеть не может деловых ужинов и никогда не сопровождает меня на них.
— Ничего страшного, я посмотрю по телевизору фильм.
Ладно, пусть посмотрит фильм, а я пока обыщу кабинет ее дружка Зильбермана. Я надел черный костюм, ласково поцеловал Марту и вышел.
Из осторожности я оставил «тойоту» у въезда в аллею, чтобы Марта не могла ее видеть. Интересно, позвонит ли она кому-нибудь из своих «партнеров», чтобы сообщить, что я уехал. Что ж, тем хуже.
И снова бросок в Берн. Я мчал по шоссе, прикованный к рулю, как автомат, вперив глаза в темноту. Шел мелкий холодный дождь, и капли его барабанили, точно льдинки, по ветровому стеклу. Точно ледяные занозы, вонзавшиеся мне в желудок.
В Берн я въехал в двадцать один ноль две. Поставил машину на стоянку, и, когда подошел к дому Зильбермана, было двадцать один шестнадцать. Я нашел его номер в телефонном справочнике и позвонил, естественно, из автомата. Бесконечные длинные гудки. Либо его нет дома, либо он не хочет отвечать. Ладно, посмотрим.
Дверь дома была заперта, но, спасибо урокам Бенни, я открыл ее меньше чем за минуту. По лестнице я поднимался на цыпочках и замер у дубовой двери, на которой поблескивала медная табличка. Я провел лучом ручки-фонарика вдоль косяка: два замка, и оба с запорами в три стороны. Он ни в чем себе не отказывает, этот Зильберман. Я вытащил инструменты и принялся за работу. Большой плюс домов, где живут лица свободной профессии, это то, что вечерами там, как правило, никого не бывает.
В двадцать один тридцать пять я был уже в квартире. Старательно запер за собой дверь и медленно, крадучись дошел до закрытой комнаты. И все время меня не отпускали мрачные мысли. Известно ли Марте, что я не служу в «СЕЛМКО»? Хотя навряд ли: если бы она знала, не вела бы себя так неосторожно… Господи, хватит думать о Марте — меня ждет работа.
Я направился прямиком к запертой двери, которая так заинтриговала меня, открыл отмычкой замок и оказался в рабочем кабинете Зильбермана. Все свидетельствовало об этом. На стенах дорогие полотна, оригиналы Бэкона, Сислея, а также художников-авангардистов, которые я видел на последней выставке Art Junction, гигантский письменный стол в стиле ампир, где возвышался компьютер самой последней модели, два телефонных аппарата, ощетинившихся клавишами и кнопками, батарея телексов, факсов, принтеров и т. п., а также шкафчик с ящиками, запертыми на ключ. Этот шкафчик притягивал меня, как магнит. Высокий, узкий, покрытый бордовым лаком, он сиял и лучился, как колонна, поддерживающая храм. Я приблизился к нему, обнюхал, ощупал и начал взламывать, поглядывая на дверь: не идут ли нежелательные визитеры. Но все было тихо, как в могиле. Замок нижнего ящика хрястнул, там было полно папок. Я по-быстрому пролистал их: фамилии, автобиографии членов неолиберальной партии Дюшне. Во втором и третьем ящиках были досье клиентов Зильбермана. Коммерческие банки, номерные счета, липовые фирмы, банковские ведомости, балансы, контракты, суммы которых в долларах зачастую кончались семью, а то и восьмью нулями… Чтобы разобраться с ними, потребовались бы часы и часы. Но если принять во внимание род деятельности финансовых акул, тут не было ничего экстраординарного.
Я обвел комнату взглядом. Сейфа нет. Подошел к компьютеру и включил его. Загорелся красный огонек, потом экран мигнул, прежде чем сказать мне «здрасьте». Я принялся нажимать на клавиши, полагая, что для доступа к нему существует специальный код. Оказалось, ничего подобного. Он тут же с готовностью выложил мне всю бухгалтерию адвокатской фирмы «Зильберман, Холленцайн и Маррио». Это было все равно что искать иголку в стоге сена. И я вспомнил об украденном письме Эдгара По. Что ни говори, а это лучший способ укрыть нечто. Положить там, откуда никому в голову не придет воровать. Что же в этой комнате выглядит совершенно безобидным, не имеющим никакого значения?
Я подошел к письменному столу. Кожаный бювар, пачка девственно-белой бумаги. Ручка «Монблан». Фотография в рамке, на которой изображен молодой улыбающийся Зильберман, обнимающий за плечи очень симпатичную женщину, и два смеющихся в объектив малыша. Я вынул стекло, вытащил из рамки фотографию. Что-то из-под нее выскользнуло и упало на пол. Вторая фотография, спрятанная под первой. Я наклонился, поднял ее, и сердце у меня чуть не выпрыгнуло из груди.
На меня смотрел человек в серо-зеленой форме и фуражке армии ГДР. Темноволосый, явно чуть-чуть навеселе, и это был я. Я, облаченный в гэдээровский мундир. Я, моложе лет на пятнадцать, с еще орлиным носом. Я перевернул фотографию. Там на глянцевой бумаге было написано от руки: «Г. фон Клаузен, 1972».
Клаузен… Так же называется замок. Что значит эта чушь? Ничего не понимая, я снова глянул на фотографию. У этого человека были погоны лейтенанта. И мои глаза, мой рот, моя улыбка. Неудержимо подкатила к горлу рвота, и я едва успел нагнуться над корзинкой для бумаг. Но даже давясь от рвотных спазм, я пытался понять. Я никогда не служил в армии ГДР, более того, ноги моей никогда не было в бывшей Восточной Германии. У меня возникло ощущение, будто я живу в чьем-то чужом сне. Но вывернуло меня, к сожалению, по-настоящему… Едва слышный звук за дверью вывел меня из оцепенения. Кто-то шел, стараясь не наделать шума.
Я быстро осмотрелся. Спрятаться негде. Я бросился к окну, открыл его. Выходило оно во двор, и под ним шел карниз сантиметров тридцать шириной. Я осторожно вылез и оказался в сероватой темноте. В квартире напротив горел свет. В сверкающей белизной кухне молодая блондинка, стоя спиной ко мне, совала тарелки в посудомоечную машину. Я прилип к стене, всем телом чувствуя четыре этажа, отделяющие меня от плит, которыми вымощен двор, а левой рукой крепко вцепился в водосточную трубу.
Кто-то вошел в кабинет. Я вдруг вспомнил о красном сигнале на клавиатуре компьютера и подумал, не соединен ли он с системой охранной сигнализации. Характерный звук передернутого затвора пистолета прервал ток моих размышлений. Вошедший, похоже, шутить не собирался. Пытался он передвигаться беззвучно, но тем не менее производил изрядный шум, по которому я определил, что он тяжел и неповоротлив. Хрипло дыша, он приблизился к окну. Блондинка напротив критически рассматривала стакан на свет и только после этого поставила его в посудомойку.
Вжавшись в стену и моля Бога, чтобы эта женщина, занимающаяся в трех метрах от меня посудой, не повернулась, я еще крепче вцепился в водосточную трубу.
Тот человек раздвинул занавески и высунулся из окна. Мириады предшествующих поступков и действий, приведших к тому, что сегодня вечером мы оба оказались здесь, пришли наконец к своему завершению. По счастью, буквально чудом, он посмотрел сперва направо, а я стоял слева. Я схватил его за руку, в которой он держал пистолет, резко рванул, вытаскивая из окна. Центр тяжести у него сместился, его потянуло вниз, но, прежде чем рухнуть в пустоту, он бросил на меня удивленный, чуть ли не возмущенный взгляд. Он даже не крикнул, только четырьмя этажами ниже раздался глухой удар. В кухне женщина закрыла дверцу посудомоечной машины и стала развязывать завязки передника. Я вернулся в кабинет. Я успел разглядеть толстую морду и массивную челюсть упавшего, они вполне соответствовали образу телохранителя-позера с предвыборного плаката… Меня передернуло. Этот человек погиб, и убил его я. Да, у меня не было выбора, и все равно это убийство. Мое первое убийство. Только что я разорвал нити, еще связывавшие меня с «нормальным» миром.
Сунув таинственную фотографию в карман, я удалился, не встретив никого на своем пути. Запыхавшийся, я выскочил на улицу и попал в свет фар каштанового «форда». Это уже было слишком! Я бросился прямо на него, но он тронулся с места, объехал меня и исчез. Не помня себя от злости, я чуть ли не бегом добрался до «тойоты»… Мой визит к Зильберману не только ничего не прояснил, но после него все стало еще куда загадочней.
Восьмой день — четверг, 15 марта
В эту ночь я долго лежал без сна, снова и снова ставя себе одни и те же вопросы, пытаясь собрать воедино факты.
С одной стороны, Макс. Верный Макс, с девяностодевятипроцентной вероятностью являющийся террористом, который использовал нас, чтобы добывать деньги для своего дела. Но мало того, что Макс нас обманывал, теперь он намерен нас прикончить. Должно быть, боится нашей мести. Или того, что я в отместку выдам его легавым.
С другой стороны, Марта, моя жена, которая путается с шайкой фашизоидов и утверждает, что ее зовут Магдалена Грубер.
А посередине, балансируя на канате, натянутом над бездной, — дамы и господа, аплодисменты! — я, Жорж Лион, он же Г. фон Клаузен! Чего бы мне это ни стоило, но я должен понять, что означает это фото. Монтаж? Но с какой целью? Чего от меня хотят? Наличие этой фотографии, похоже, означает существование какого-то плана. Чем они держат Марту? И почему они подослали ее ко мне? Так как, судя по тому, что я уже знаю, вероятней всего, посторонний тут вовсе не Грубер, а я!
А кто такой этот Г. фон Клаузен? Вопросы кружили в моем мозгу, точно мотыльки, привлеченные светом лампы. Голова опять начала разламываться от боли. После катастрофы, происшедшей пять лет назад, у меня часто бывают головные боли. Ланцманн… Может, он сумеет мне помочь?
Я вертелся под одеялом с боку на бок. Оно казалось мне слишком тяжелым, тело Марты — чересчур жарким, подушка — липкой от пота. Ощущение было, будто все, буквально все гнетет меня. И все-таки, сломленный усталостью, я наконец уснул.
Первое, что я услышал, проснувшись, был шелест снега. Серый полусвет сочился в комнату. Встал я с трудом; Марта повесила костюм, в котором я был вчера, в шкаф. Я сунул руку во внутренний карман пиджака. Фотографии там не было. Я лихорадочно стал рыться в боковых карманах, потом обшарил брючные. Ни следа, как будто ее вообще не существовало! Но это же невозможно. У меня мелькнула мысль, что кому-то очень хочется, чтобы я сошел с ума. Я чувствовал в желудке тупую боль, подкатывала тошнота. Может, Марта попыталась меня отравить? Еще две недели назад я расценил бы такой вопрос как идиотский. Но сегодня подобная возможность казалась мне вполне вероятной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Я протянул ей пакет с шоколадом. Она молча, с нерешительной улыбкой смотрела на плитки, потом спросила, попытавшись придать голосу шутливую интонацию:
— Спасибо. Хочешь, чтобы я растолстела?
— Просто у меня была встреча в Берне. А как ты провела время?
— Привезла сюрприз. Можешь посмотреть.
Ее голос снова звучал живо и жизнерадостно. Она схватила меня за руку и потащила в спальню. На ее туалетном столике стояла статуэтка высотой сантиметров пятьдесят. Женщина с азиатским лицом, совершающая какое-то замысловатое движение. Она была из черного-черного гагата, такого гладкого и отполированного, что возникало желание притронуться к ней кончиками пальцев.
— Она из Монголии. Ей шестьсот лет.
— Какое чудо! Ты не разорила нас?
— Не до конца. Я пыталась дозвониться к тебе, чтобы узнать, можешь ли ты выйти пообедать, но тебя не было. Тебя никогда не бывает на месте!
«Ты что, издеваешься надо мной? » — беззвучно взвыл я. И только ценой сверхчеловеческого усилия мне удалось скорчить улыбку, после чего я сбежал под душ.
— Я должен уйти. Один зануда во что бы то ни стало хочет отужинать со мной. Отказаться я не смог. А тебя предупредить забыл.
Марта терпеть не может деловых ужинов и никогда не сопровождает меня на них.
— Ничего страшного, я посмотрю по телевизору фильм.
Ладно, пусть посмотрит фильм, а я пока обыщу кабинет ее дружка Зильбермана. Я надел черный костюм, ласково поцеловал Марту и вышел.
Из осторожности я оставил «тойоту» у въезда в аллею, чтобы Марта не могла ее видеть. Интересно, позвонит ли она кому-нибудь из своих «партнеров», чтобы сообщить, что я уехал. Что ж, тем хуже.
И снова бросок в Берн. Я мчал по шоссе, прикованный к рулю, как автомат, вперив глаза в темноту. Шел мелкий холодный дождь, и капли его барабанили, точно льдинки, по ветровому стеклу. Точно ледяные занозы, вонзавшиеся мне в желудок.
В Берн я въехал в двадцать один ноль две. Поставил машину на стоянку, и, когда подошел к дому Зильбермана, было двадцать один шестнадцать. Я нашел его номер в телефонном справочнике и позвонил, естественно, из автомата. Бесконечные длинные гудки. Либо его нет дома, либо он не хочет отвечать. Ладно, посмотрим.
Дверь дома была заперта, но, спасибо урокам Бенни, я открыл ее меньше чем за минуту. По лестнице я поднимался на цыпочках и замер у дубовой двери, на которой поблескивала медная табличка. Я провел лучом ручки-фонарика вдоль косяка: два замка, и оба с запорами в три стороны. Он ни в чем себе не отказывает, этот Зильберман. Я вытащил инструменты и принялся за работу. Большой плюс домов, где живут лица свободной профессии, это то, что вечерами там, как правило, никого не бывает.
В двадцать один тридцать пять я был уже в квартире. Старательно запер за собой дверь и медленно, крадучись дошел до закрытой комнаты. И все время меня не отпускали мрачные мысли. Известно ли Марте, что я не служу в «СЕЛМКО»? Хотя навряд ли: если бы она знала, не вела бы себя так неосторожно… Господи, хватит думать о Марте — меня ждет работа.
Я направился прямиком к запертой двери, которая так заинтриговала меня, открыл отмычкой замок и оказался в рабочем кабинете Зильбермана. Все свидетельствовало об этом. На стенах дорогие полотна, оригиналы Бэкона, Сислея, а также художников-авангардистов, которые я видел на последней выставке Art Junction, гигантский письменный стол в стиле ампир, где возвышался компьютер самой последней модели, два телефонных аппарата, ощетинившихся клавишами и кнопками, батарея телексов, факсов, принтеров и т. п., а также шкафчик с ящиками, запертыми на ключ. Этот шкафчик притягивал меня, как магнит. Высокий, узкий, покрытый бордовым лаком, он сиял и лучился, как колонна, поддерживающая храм. Я приблизился к нему, обнюхал, ощупал и начал взламывать, поглядывая на дверь: не идут ли нежелательные визитеры. Но все было тихо, как в могиле. Замок нижнего ящика хрястнул, там было полно папок. Я по-быстрому пролистал их: фамилии, автобиографии членов неолиберальной партии Дюшне. Во втором и третьем ящиках были досье клиентов Зильбермана. Коммерческие банки, номерные счета, липовые фирмы, банковские ведомости, балансы, контракты, суммы которых в долларах зачастую кончались семью, а то и восьмью нулями… Чтобы разобраться с ними, потребовались бы часы и часы. Но если принять во внимание род деятельности финансовых акул, тут не было ничего экстраординарного.
Я обвел комнату взглядом. Сейфа нет. Подошел к компьютеру и включил его. Загорелся красный огонек, потом экран мигнул, прежде чем сказать мне «здрасьте». Я принялся нажимать на клавиши, полагая, что для доступа к нему существует специальный код. Оказалось, ничего подобного. Он тут же с готовностью выложил мне всю бухгалтерию адвокатской фирмы «Зильберман, Холленцайн и Маррио». Это было все равно что искать иголку в стоге сена. И я вспомнил об украденном письме Эдгара По. Что ни говори, а это лучший способ укрыть нечто. Положить там, откуда никому в голову не придет воровать. Что же в этой комнате выглядит совершенно безобидным, не имеющим никакого значения?
Я подошел к письменному столу. Кожаный бювар, пачка девственно-белой бумаги. Ручка «Монблан». Фотография в рамке, на которой изображен молодой улыбающийся Зильберман, обнимающий за плечи очень симпатичную женщину, и два смеющихся в объектив малыша. Я вынул стекло, вытащил из рамки фотографию. Что-то из-под нее выскользнуло и упало на пол. Вторая фотография, спрятанная под первой. Я наклонился, поднял ее, и сердце у меня чуть не выпрыгнуло из груди.
На меня смотрел человек в серо-зеленой форме и фуражке армии ГДР. Темноволосый, явно чуть-чуть навеселе, и это был я. Я, облаченный в гэдээровский мундир. Я, моложе лет на пятнадцать, с еще орлиным носом. Я перевернул фотографию. Там на глянцевой бумаге было написано от руки: «Г. фон Клаузен, 1972».
Клаузен… Так же называется замок. Что значит эта чушь? Ничего не понимая, я снова глянул на фотографию. У этого человека были погоны лейтенанта. И мои глаза, мой рот, моя улыбка. Неудержимо подкатила к горлу рвота, и я едва успел нагнуться над корзинкой для бумаг. Но даже давясь от рвотных спазм, я пытался понять. Я никогда не служил в армии ГДР, более того, ноги моей никогда не было в бывшей Восточной Германии. У меня возникло ощущение, будто я живу в чьем-то чужом сне. Но вывернуло меня, к сожалению, по-настоящему… Едва слышный звук за дверью вывел меня из оцепенения. Кто-то шел, стараясь не наделать шума.
Я быстро осмотрелся. Спрятаться негде. Я бросился к окну, открыл его. Выходило оно во двор, и под ним шел карниз сантиметров тридцать шириной. Я осторожно вылез и оказался в сероватой темноте. В квартире напротив горел свет. В сверкающей белизной кухне молодая блондинка, стоя спиной ко мне, совала тарелки в посудомоечную машину. Я прилип к стене, всем телом чувствуя четыре этажа, отделяющие меня от плит, которыми вымощен двор, а левой рукой крепко вцепился в водосточную трубу.
Кто-то вошел в кабинет. Я вдруг вспомнил о красном сигнале на клавиатуре компьютера и подумал, не соединен ли он с системой охранной сигнализации. Характерный звук передернутого затвора пистолета прервал ток моих размышлений. Вошедший, похоже, шутить не собирался. Пытался он передвигаться беззвучно, но тем не менее производил изрядный шум, по которому я определил, что он тяжел и неповоротлив. Хрипло дыша, он приблизился к окну. Блондинка напротив критически рассматривала стакан на свет и только после этого поставила его в посудомойку.
Вжавшись в стену и моля Бога, чтобы эта женщина, занимающаяся в трех метрах от меня посудой, не повернулась, я еще крепче вцепился в водосточную трубу.
Тот человек раздвинул занавески и высунулся из окна. Мириады предшествующих поступков и действий, приведших к тому, что сегодня вечером мы оба оказались здесь, пришли наконец к своему завершению. По счастью, буквально чудом, он посмотрел сперва направо, а я стоял слева. Я схватил его за руку, в которой он держал пистолет, резко рванул, вытаскивая из окна. Центр тяжести у него сместился, его потянуло вниз, но, прежде чем рухнуть в пустоту, он бросил на меня удивленный, чуть ли не возмущенный взгляд. Он даже не крикнул, только четырьмя этажами ниже раздался глухой удар. В кухне женщина закрыла дверцу посудомоечной машины и стала развязывать завязки передника. Я вернулся в кабинет. Я успел разглядеть толстую морду и массивную челюсть упавшего, они вполне соответствовали образу телохранителя-позера с предвыборного плаката… Меня передернуло. Этот человек погиб, и убил его я. Да, у меня не было выбора, и все равно это убийство. Мое первое убийство. Только что я разорвал нити, еще связывавшие меня с «нормальным» миром.
Сунув таинственную фотографию в карман, я удалился, не встретив никого на своем пути. Запыхавшийся, я выскочил на улицу и попал в свет фар каштанового «форда». Это уже было слишком! Я бросился прямо на него, но он тронулся с места, объехал меня и исчез. Не помня себя от злости, я чуть ли не бегом добрался до «тойоты»… Мой визит к Зильберману не только ничего не прояснил, но после него все стало еще куда загадочней.
Восьмой день — четверг, 15 марта
В эту ночь я долго лежал без сна, снова и снова ставя себе одни и те же вопросы, пытаясь собрать воедино факты.
С одной стороны, Макс. Верный Макс, с девяностодевятипроцентной вероятностью являющийся террористом, который использовал нас, чтобы добывать деньги для своего дела. Но мало того, что Макс нас обманывал, теперь он намерен нас прикончить. Должно быть, боится нашей мести. Или того, что я в отместку выдам его легавым.
С другой стороны, Марта, моя жена, которая путается с шайкой фашизоидов и утверждает, что ее зовут Магдалена Грубер.
А посередине, балансируя на канате, натянутом над бездной, — дамы и господа, аплодисменты! — я, Жорж Лион, он же Г. фон Клаузен! Чего бы мне это ни стоило, но я должен понять, что означает это фото. Монтаж? Но с какой целью? Чего от меня хотят? Наличие этой фотографии, похоже, означает существование какого-то плана. Чем они держат Марту? И почему они подослали ее ко мне? Так как, судя по тому, что я уже знаю, вероятней всего, посторонний тут вовсе не Грубер, а я!
А кто такой этот Г. фон Клаузен? Вопросы кружили в моем мозгу, точно мотыльки, привлеченные светом лампы. Голова опять начала разламываться от боли. После катастрофы, происшедшей пять лет назад, у меня часто бывают головные боли. Ланцманн… Может, он сумеет мне помочь?
Я вертелся под одеялом с боку на бок. Оно казалось мне слишком тяжелым, тело Марты — чересчур жарким, подушка — липкой от пота. Ощущение было, будто все, буквально все гнетет меня. И все-таки, сломленный усталостью, я наконец уснул.
Первое, что я услышал, проснувшись, был шелест снега. Серый полусвет сочился в комнату. Встал я с трудом; Марта повесила костюм, в котором я был вчера, в шкаф. Я сунул руку во внутренний карман пиджака. Фотографии там не было. Я лихорадочно стал рыться в боковых карманах, потом обшарил брючные. Ни следа, как будто ее вообще не существовало! Но это же невозможно. У меня мелькнула мысль, что кому-то очень хочется, чтобы я сошел с ума. Я чувствовал в желудке тупую боль, подкатывала тошнота. Может, Марта попыталась меня отравить? Еще две недели назад я расценил бы такой вопрос как идиотский. Но сегодня подобная возможность казалась мне вполне вероятной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35