— Отставить. Замрите. У Грегора не было никакой татуировки. Я просто хотел посмотреть на вашу реакцию. Вы не Грегор. И вляпались в вонючее дерьмо.
Он сунул свободную руку в одну из картонок и достал бутылку водки, которую перебросил мне. Я поймал ее на лету.
— Откупорьте, что-то меня жажда донимает.
Я откупорил и перекинул ему. Он сделал изрядный глоток из горлышка и перепаснул бутылку мне. Итак, мы совершили ритуал совместной выпивки, и теперь я чувствовал себя несколько уверенней. А Бём лаконично обронил:
— Значит, он погиб…
Подтверждая, я молча кивнул. Он сделал еще глоток, прополоскал водкой рот и произнес в качестве надгробной речи:
— Ну что ж, этот мудило ничуть меня не удивил…
Но я видел, что известие его огорчило, да и маузер свой он чуть опустил. Но он тут же оправился, снова отхлебнул из бутылки и наконец стал рассказывать о том, что больше всего меня интересовало.
— Грегор всегда был жуткий зануда. Вечно ему чегото хотелось. Вечно он куда-то рвался. Ну вот, дорвался…
Официально он входил в состав нашего отборного подразделения. Но на самом деле работал в особом секторе, в ГУА, Главном управлении архивов, под непосредственным руководством Эриха Мёльке, начальника тайной полиции.
Очевидно, на лице у меня было написано недоумение, потому что Бём добавил:
— Понятное дело, вам это ничего не говорит, это никому ничего не говорит. В этот сектор брали только избранных, яйцеголовых и идеологически выдержанных, если вы сечете, что я хочу сказать. Но это вовсе не библиотечные крысы, хотя большую часть времени они горбились над бумагами. Их называли «историки». Отнять у вас партийный билет им было как два пальца обоссать. Потому что они были в курсе говенного прошлого каждого жителя этой говенной страны. Иногда они выполняли специальные задания. Грегор, к примеру, работал по конверсии имущества перемещенных лиц. Чтобы вам было ясно, дело шло о возвращении денег тех, кто после войны драпанул на Запад. Ничего особенного, скажете вы… Но у Грега просто зудело, он так глубоко в это вкопался, и все из-за своего папаши, этой старой сволочи фон Клаузена, который, к сожалению, является и вашим папашей, не в обиду вам будь сказано. У него был на папашу большой зуб за то, что тот его бросил.
А я представил, какой у него, должно быть, был зуб на нашу дражайшую мамочку.
Сержант Бём прервался, сделал очередной глоток, вытер рукавом лоб и продолжил:
— Грегор напал на фантастическую историю. Он провел разные там расчеты и сопоставления, причем не на каком-нибудь сраном компьютере, а с карандашом и бумагой… Он жутко много часов горбатился над этим и извлек на свет Божий организацию…
— Организацию?
— Да. Организацию высокопоставленных бонз нацистской партии, разбежавшихся по всему миру, да не просто так, а с большой деньгой.
— В этом нет ничего нового.
Я тоже приложился к бутылке, чтобы в голове прояснилось.
— Верно. Новое то, что Грегор установил структуру организации. Как и с чего они начали. Какие у них каналы. Кто им способствовал… Какие у них были международные ответвления. Короче, он выкопал старый скелет — «Железную Розу».
Я начал уставать, голову опять разламывала боль, и потому я тоже сел на ящик.
— «Железную Розу»? Это что — тайная организация?
— Точно, корешок. Тайная полувоенная организация, щупальца которой тянутся на все континенты. Своего рода власть во власти, а корни ее здесь. — Бём топнул ногой по бетонному полу. — Главой же ее был папаша Грегора, старый подонок фон Клаузен!
Я уставился невидящим взглядом на маузер, который по-прежнему был нацелен в меня. Головная боль еще усилилась, и я чувствовал, что нахожусь на пределе.
— Но какой интерес могут представлять эти древние истории сейчас, в наши дни?
— Этот же вопрос я и задал Грегору в самом начале. Сперва это увлекало его как историка. Он встряхнул выкопанный скелет и с гордостью представил его главе сектора. Через день он едва не погиб. В его тачке отказали тормоза. Дурацкая авария. Но она заставила его задуматься.
— Но в конце концов, сейчас тысяча девятьсот девяностый год! Кого могут беспокоить эти бредни о нацистах и их сокровищах?
— Послушайте, а вы что, думаете, этой банде динозавров, занимающих самые высокие посты во многих странах, доставит удовольствие разоблачение их принадлежности к обществу фашистской ориентации?
— Вы хотите сказать, что эта организация до сих пор действует?
— И еще как! Это-то как раз и открыл ваш брат, совершенно нечаянно. Она не только действует, но находится у рычагов. Вы понимаете, что я имею в виду? «Мы живем в мире развязанных войн, прикрывающихся лживыми причинами, войн, которые определяются могущественными подпольными интересами». Я вам точно повторил слова Грегора. Если без обиняков, «Железная Роза» просочилась всюду, где только пахнет барышом: в наркобизнес, производство оружия, поддержку террористических групп, торговлю химическим оружием и так далее, и так далее. Только не надо путать ее с мафией или другими фольклорными группами. Все идет через транснациональные компании, так что комар носа не подточит, причем внешне все страшно благовидно: производство моющих средств, сельскохозяйственная продукция, информатика, а главное, разумеется, банки. Оккультная сила, как говаривали в мое время. Поколение вшивых эсэсовцев, как я их называю, скрещенных с компьютерами. И этой сволоте вовсе не улыбается, чтобы кто-то там ущемил их интересы или разрушил их образ благомыслящих граждан. Злодеи, корешок, хотят оставаться в тени.
Я тут же вспомнил боливийскую проблему и понял, что он хотел сказать. Наркокартель в мировом масштабе является столь же весомой силой, как, скажем, IBM или Конго. И когда где-нибудь вспыхивает война, никто толком не может сказать, чьим она отвечает интересам — мафии, фундаменталистов, президента США или дураков, втянутых в нее. В наше время одни только идеалисты еще верят в такое понятие, как национальные интересы. Но все равно надо сохранять лицо, чтобы все дюпоны, смиты и Ивановы планеты послушно вкалывали ради выгоды своих незримых хозяев.
Мой брат оказался в положении ребенка, который выкопал забытую мину, не ведая, что она может взорваться у него в руках. И мина действительно взорвалась: «они» его убили.
Сержант протянул мне пачку сигарет — темный табак, без фильтра. Я закурил, надеясь, что, может, от сигареты рассосется тошнота, крутившая мне кишки. Мне жег губы один вопрос:
— А как получилось, что они оставили в покое вас?
— Ну вы подумайте сами: кто я такой? Старый хрен, дерьмовый унтер. Им и в голову не пришло, что Грегор мог рассказать мне все это. Я ведь всего лишь солдафон, старый служака, тупой, ограниченный инструктор. Между прочим, это я учил Грегора прыгать с парашютом. Грегор любил рассказывать мне о своих делах, просто говорил, говорил, как разговаривают со своим псом. Ну а мне это нравилось, я посасывал пиво, слушая его, вопросов не задавал и вообще помалкивал, и оба мы были довольны. У него не было отца, у меня — сына. Но это никого не касается.
Что-то смущало меня в сержанте Бёме, может быть, контраст между его пронзительным голосом и энергичной манерой изъясняться, и вдруг я понял, что, вероятно, он испытывал к Грегору чувство гораздо более сильное, чем просто отцовское, чувство, которое он, должно быть, подавлял в себе, и догадался, кого он мне напоминает: Дональда Плезанса из романа Жана Жене. Мне нужно было знать продолжение, и я спросил:
— А что произошло потом?
— Ему удалось выяснить, что у старика фон Клаузена имеется список членов Ордена с номерами их банковских счетов и долями участия в транснациональных компаниях, дутых или процветающих. И этот сучий список, где все написано черным по белому, давал ему жуткую власть над остальными членами… И вот тут Грегор порешил рвануть на Запад, повидать папашу и добыть у него этот список. А заодно найти вас.
— Найти меня? Вы хотите сказать, что Грегор рассказывал вам обо мне? Но почему же только что вы…
— Спокойно, корешок, спокойно! Когда речь шла о делах, на Грегора можно было положиться, как на компас, но, как только касалось чувств, все становилось куда сомнительней: у него была склонность сочинять, приукрашивать вещи или наоборот, в зависимости от настроения. И когда он мне рассказывал, что всегда был непослушным и мать ненавидела его, что у него был брат-близнец, которого она любила, что его всегда наказывали и мать пыталась его убить, чтобы сохранить вас, Георг, и всякое в таком роде, я говорил себе: это, верней всего, детские фантазии, которые он напридумывал в приюте. Потребность испытывать чувство вины, как говорят по телеку. Как видите, сейчас даже солдаты слышали про психологию…
Чуя в душе холодную злость, я прервал его:
— Если я вас правильно понял, Грегор был мифоманом, так, что ли?
Он отхлебнул глоток, сплюнул на пол.
— Не говорите мне громких слов. Грегор был такой, какой был, и это все, и еще он был моим другом. Ему хотелось поскорей смыться из этой чудной страны, и он смылся. И тут конец истории в том, что касается меня.
И начало моей. Теперь я был совершенно убежден, что все мои неприятности связаны с этим списком. Удалось ли Грегору завладеть им? Похоже, что да. Меня принимают за него и хотят вернуть этот список. Все они — Зильберман, Ланцманн, Марта…
Марта.
Я раздавил ногой окурок и аккуратно отпаснул его в угол. Марта стучала в моем сердце, точно так же, как боль в виски. Теперь я уже не мог остановиться. Решительно Грегор, которого я знал только маленьким ребенком, не изменился и сумел-таки втравить меня в гнуснейшую историю.
— Кто был у него начальником сектора?
— Вы что, такой же мудак, как он? Видать, у вас тяжелая наследственность, как говорят по телеку. Маркус. Профессор Маркус. Двести семьдесят, Бергаденштрассе. Управление военных архивов. Добавочный двадцать восемь. Узнать профессора легко — по ортопедическому башмаку на правой ноге. Со мной не пытайтесь больше встречаться. И ничего не сообщайте. Мне через полгода на пенсию, а я очень хочу смотаться на Балеары.
Я кивнул и протянул ему руку. С секунду он был в нерешительности, но потом крепко пожал ее.
— Непривычно как-то — пожимать руку мертвецу… Я улыбнулся:
— Спасибо. Я и впрямь не знаю, на каком я свете.
Он фаталистически пожал плечами, поднялся, поставил ящик к стене и уже собрался выйти в скрытую за штабелями дверь, но тут я ему задал последний вопрос:
— А почему вы велите называть себя Учителем?
— Потому что я неграмотный, только никому не рассказывайте, это тайна, которую я скрываю уже пятьдесят лет!
Он рассмеялся пронзительным смехом и исчез. А я остался в задумчивости стоять посреди крохотного склада.
Я оказался лицом к лицу со сворой невидимых врагов и не могу даже ни у кого попросить помощи. Но если сержант Бём не соврал мне, теперь я наконец знаю, что произошло.
Я вышел в студеную ночь. Падал снег, мелкий и сырой; он ложился на воротник куртки, таял на шее. Какой-то пьяный свалился на кучу отбросов и стал блевать. В холодном воздухе над блевотиной поднимался пар, как над телом раненого зверя.
В общем-то вся эта история никак не касается меня. Сейчас мне остается только добраться до аэропорта, ткнуть пальцем в карту мира и сделать ручкой всей этой шайке пережитков.
Но Марта…
Никогда больше не увидеть Марту — это выше моих сил. Найти ее и сыграть в открытую — вот чего я хотел, даже если я заплачу за это своей шкурой.
Четырнадцатый день — среда, 21 марта
В восемь утра я проснулся в унылом номере гостиницы, где нашел себе пристанище. Пластиковая мебель, холодная и безликая, не располагала к блаженному ничегонеделанью.
Полчаса спустя я уже стоял в телефонной кабинке рядышком с домом 270 по Бергаденштрассе и просил телефониста архива соединить меня с добавочным 28.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35