Пожалуй, разумней будет подождать, когда вернутся Зильберман и Марта. Уходя, Зильберман бросил: «До скорой встречи», — и эти его слова все еще звучали у меня в ушах. Надо думать, произнес он это не зря.
С пистолетом в руке я устроился за колючей живой изгородью, что шла вдоль аллеи; сидел, привалясь спиной к стволу толстенной ивы и плотно закутавшись в пальто, приготовясь к долгому бодрствованию. Смутная мысль о неизвестном, который отделил голову Грубера от его мускулистого тела и сейчас, быть может, бродит где-то поблизости, несколько беспокоила меня, и я решил не спать…
Я внезапно проснулся. Лучи фар, прорезав темноту, полоснули по фасаду замка. Проклиная свою сонливость, я глянул на часы: два сорок пять! Видно, они не скучали… Я сжал рукоятку пистолета и осторожно поднялся. Хлопнули дверцы. Раздался голос Зильбермана, сочащийся приторной любезностью:
— Нет, нет, только после вас. Марта, дорогая, покажите дорогу…
В свете фар я увидел силуэт Марты, поднимающейся по ступенькам крыльца; за нею шли двое мужчин. Зильберман, опирающийся на трость и похожий на неуклюжее насекомое, и второй, высокий и худой. Гость. Мне повезло…
В этот момент шофер выключил фары, и троица оказалась в кругу света от фонаря семнадцатого века, висящего над входной дверью.
И тут от удивления у меня перехватило дыхание: я узнал Ланцманна. Зильберман сказал:
— Нам ведь нужно о многом побеседовать, не правда ли, доктор?
— Боюсь, вы правы, — вежливо подтвердил Ланцманн.
Марта ключом открыла дверь, и они вошли в гостиную.
Что может означать весь этот цирк?
Шофер вышел из машины и, повернувшись ко мне спиной, закурил сигарету, которую он прикрывал от леденящего ветра сложенными воронкой ладонями. Я прыгнул и врезал ему рукояткой пистолета по затылку. Без единого звука он рухнул наземь. Я наклонился, перевернул его, снял с него пиджак и брюки, связал ему ими руки и ноги, потом забил в рот вместо кляпа свернутые комком собственные его носки, надеясь, что он не подохнет от их вони. Подхватил его за плечи и оттащил за машину. Он был страшно тяжелый, и мне пришлось попотеть, чтобы затолкать его в багажник, но в конце концов кое-как мне это удалось. Ключи автомобиля еще торчали в приборной панели. Я вытащил их, запер багажник, сунул ключи к себе в карман и подкрался к одному из окон, укрываясь от взглядов за диким виноградом, увивающим стену.
А в гостиной Зильберман достал бутылку шампанского, хрустальные фужеры и подал один из них Ланцманну, расположившемуся в кожаном кресле. Марта сняла манто из невинно убиенных лис и стояла с сигаретой у камина, совершенно неотразимая в узком платье из пурпурного шелка, обтягивающем ее точеные бедра. Эта милая компания выглядела такой безобидной. Пламя, горящее в камине, порозовило их лица. Вдруг Марта направилась, как мне показалось, ко мне, и я мгновенно отшатнулся, но, оказывается, она просто решила приоткрыть окно. Бледное ее лицо выделялось в темноте, и она долго, как плененный зверек, вдыхала холодный воздух. Почему-то меня это растрогало. Прозвучал металлический голос Зильбермана:
— Марта, сходите, пожалуйста, взгляните, что там поделывает наш друг Грубер.
Марте придется спуститься в подвал!
Она сделала глубокий вдох, который заметил лишь я один, с видимым сожалением прикрыла створки окна, но невольно оставила тоненькую щелку, благодаря которой я мог слышать их разговоры.
Через несколько минут им станет известно, что я сбежал. Интересная будет сцена. Я напряг слух. Зильберман маленькими глоточками смаковал шампанское, Ланцманн протирал очки.
— Ну хорошо, — медовым голосом протянул Зильберман, — перейдем к нашим делам.
— Мне крайне любопытно узнать, дорогой мэтр, что побудило вас столь настойчиво жаждать встречи со мной. Ведь, насколько мне известно, мы придерживаемся несколько разных… взглядов.
— Речь идет отнюдь не о политических взглядах, доктор, а об одном из ваших пациентов, который, к нашему обоюдному несчастью, встал на дороге и вам и мне.
Ланцманн напрягся, и я увидел в его светлых глазах настороженность.
— Надеюсь, вы не станете настаивать, чтобы я выдал вам профессиональную тайну…
В этот момент вернулась Марта, лицо ее было совершенно безмятежно. Сердце у меня забухало. Зильберман обернулся к ней:
— Ну как там Грубер?
— Он, видимо, вышел, я не нашла его.
Вид у Зильбермана был крайне раздосадованный.
— Вышел? А…
— Дверь заперта на ключ.
Заперта на ключ? Интересная новость. Что же получается, неизвестный, взявший на себя инициативу (крайне похвальную!) обезглавить Грубера, вернулся и закрыл дверь, чтобы по возможности оттянуть обнаружение трупа? Зильберман, похоже, был раздражен, но присутствие Ланцманна, который с интересом наблюдал за ним, удержало его от дальнейших расспросов. Марта вернулась к камину и стояла, позолоченная отсветом пламени, — самый обольстительный демон, который когда-либо вырывался из ада.
Зильберман снова налил шампанского, но Ланцманн жестом показал, что не будет пить.
— Доктор, я прямо к сути. Вы — умный человек. Я же человек практический. Вы поймете, что у меня есть все основания задать вам кое-какие вопросы.
Ланцманн ничего не ответил, делая вид, будто любуется сложным узором черно-синего персидского ковра. Зильберман поинтересовался:
— Объясните мне, почему вы сегодня вечером выдали полиции одного из своих пациентов?
Ланцманн поднял голову и взглянул в лицо Зильберману.
— Этот человек стал опасен. Он душевнобольной. Но вас это ни в коей мере не касается. Скорей уж я должен спросить у вас, почему вы установили за мной слежку.
— Ну-ну, доктор, давайте обойдемся без громких слов… Следил я не за вами, а за вашим больным. И о нем я и хочу побеседовать с вами.
— Сожалею, но мне нечего вам сообщить.
— Доктор, доктор, ну не принуждайте меня к крайностям, о которых мы оба потом будем сожалеть.
— Это что, угроза? Думаю, мне пора откланяться. Прошу меня извинить.
Ланцманн с достоинством поднялся, в своем клетчатом костюме он смахивал на английского пастора.
Зильберман тоже поднялся и наигранно откровенным, искренним голосом человека, привычного брать быка за рога, объявил:
— Доктор, этот ваш больной нанес мне тяжкое оскорбление. Вот почему я позволил себе просить вас об информации. Вы же сами сказали, что он опасен. И у меня есть все основания полагать, что опасность грозит и мне. Он когда-нибудь упоминал вам о некоем Грегоре фон Клаузене?
О, наконец-то подошли к главному. Я затаил дыхание. У Марты был такой вид, будто все это ей безумно надоело. Ланцманн выпрямился.
— Мой больной — человек с нарушенной психикой. Он убежден, будто у него есть брат-близнец, которого преследуют толпы убийц по причине какой-то жуткой тайны. Не позволяйте ему втянуть себя в эти его фантазии.
Так значит, голова Грубера, скатившаяся тому на колени, фантазия?! Ланцманн уже направился к выходу, и я приготовился вступить в игру, чтобы, как говорится, «одним махом семерых убивахом», но тут прозвучал голос Зильбермана, прозвучал чуть громче и чуть решительней:
— Доктор, я прошу вас еще ненадолго задержаться.
— Извините, нет. Нам больше не о чем говорить.
— Мне крайне огорчительно, но я вынужден не согласиться с вами. Если вы соблаговолите обернуться…
Ланцманн со вздохом повернулся к любезнейшему Зильберману и к «беретте», которую тот нацелил в тощий живот выдающегося психоаналитика. На суровом лике Ланцманна явилась недоуменная гримаса.
— Что означает эта дурацкая комедия?
— Доктор Ланцманн, мне неизвестно, что мог рассказать вам наш общий друг, но что бы он вам ни рассказал, в любом случае он рассказал вам слишком много, чтобы вы могли надеяться продолжать свою деятельность, если не дадите нам некоторые гарантии.
— Гарантии? О чем вы?
— Я хочу получить историю болезни этого больного, а также магнитофонные записи сеансов.
— Никогда!
Зильберман пожал плечами:
— Право же, не стоит произносить столь громкие слова. Мы спокойно подождем, когда вернется мой друг Грубер, и он проводит вас к вам в кабинет, где вы поищете эти документы. Поверьте, я сумею быть благодарным за ваше сотрудничество.
— Вы и впрямь уверены, что вам все дозволено!
Ланцманн с отвращением смотрел на Зильбермана.
Тот снова пожал плечами и обратился к Марте:
— Марта, налейте нам немножко шампанского.
Марта, повернувшись к ним спиной, разлила шампанское, и я со своего места заметил, что она бросила в один бокал какую-то таблетку. Наверно, чтобы успокоить Ланцманна. Но если они намерены дождаться Грубера, то ожидание может затянуться навечно. Я решил, что пришла пора вмешаться.
Подождав, когда Марта выйдет на середину комнаты и протянет бокал Ланцманну (тот взял его), я выступил на сцену за спиной у Зильбермана. Естественно, в руке у меня был пистолет.
— Будьте добры поднять руки.
Зильберман мгновенно обернулся, держа палец на спусковом крючке, и я выстрелил одновременно с ним. Моя пуля раздробила ему запястье. С криком ярости и боли он выпустил пистолет и шлепнулся на канапе. Выкатив глаза, он закричал:
— Вы с ума сошли!
— Только что это же самое вам сказал доктор. Марта, Ланцманн, сядьте на канапе.
Они медленно уселись, держа руки на виду. Марта выглядела совершенно невозмутимой. У Зильбермана текла из раны кровь, окрашивая красным рукав и цветастый кретон канапе. Он зажимал рану желтым шелковым платком, пытаясь придать побледневшему от боли лицу спокойное выражение. Я приблизился к ним, сохраняя безопасную дистанцию, схватил бутылку шампанского и долго пил из горлышка. Шампанское было холодное и приятно пенилось. Оно меня несколько приободрило. Итак, все главные действующие лица драмы сошлись вместе. Можно начинать последний акт. Я сел на подлокотник одного из кресел, держа под прицелом милую троицу. Они смотрели на меня, недвижные, как статуэтки саксонского фарфора. Первым делом я обратился к Ланцманну:
— Ну так что, доктор, вы по-прежнему считаете меня параноиком?
Он пожал плечами. Следующим был Зильберман.
— А вы, мэтр, все так же убеждены, что я — Грегор фон Клаузен?
— Кем бы вы ни были, вы — гнусное отродье.
— Ну что ж, имея в виду моего папашу, этот ваш эпитет мне кажется вполне оправданным. Вы сказали доктору, что ищете?
— Это его не касается.
— Напротив. Его беспристрастный анализ мог бы оказать нам неоценимую помощь. С вашего позволения, я быстренько введу его в курс дела. Доктор, эта молодая женщина — моя жена Марта.
Ланцманн надел очки, словно ему предстояло осмотреть экспонат, представленный в музее. Марта не шелохнулась; она с отсутствующим видом сидела положив голову на спинку. Я продолжал:
— И однако же она никакая мне не жена. Она — наймитка Зильбермана, в ее обязанности входило шпионить за мной, чтобы выяснить, где я мог спрятать документ, который упорно разыскивают эти дамы и господа и в котором содержатся сведения о незаконной и нелегальной организации «Железная Роза». Мой отец, покойный Лукас фон Клаузен, возглавлял эту организацию. А мой брат, Грегор фон Клаузен, которого я считал погибшим в раннем детстве, раскрыл ее существование, убил моего отца и похитил этот документ. Похоже, что сейчас Грегор действительно мертв. Но эти кретины уперлись, что я — это он и что я их шантажирую.
Разъяренный Зильберман прервал меня, пародируя Лафонтена:
— А коль это не вы, то кто?
— Это могут быть и Грубер, и Марта, и вообще любой из ваших людей, контактировавших с Грегором.
— Марта до знакомства с вами не сталкивалась с ним.
— А Грубер?
Зильберман с явной неуверенностью тихо пробормотал: «Грубер… » — и повернулся к Марте-Магдалене, словно ища у нее поддержки. Кровь у него остановилась, но ему было чудовищно больно: кость-то раздроблена… А я снова обратился к Ланцманну:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
С пистолетом в руке я устроился за колючей живой изгородью, что шла вдоль аллеи; сидел, привалясь спиной к стволу толстенной ивы и плотно закутавшись в пальто, приготовясь к долгому бодрствованию. Смутная мысль о неизвестном, который отделил голову Грубера от его мускулистого тела и сейчас, быть может, бродит где-то поблизости, несколько беспокоила меня, и я решил не спать…
Я внезапно проснулся. Лучи фар, прорезав темноту, полоснули по фасаду замка. Проклиная свою сонливость, я глянул на часы: два сорок пять! Видно, они не скучали… Я сжал рукоятку пистолета и осторожно поднялся. Хлопнули дверцы. Раздался голос Зильбермана, сочащийся приторной любезностью:
— Нет, нет, только после вас. Марта, дорогая, покажите дорогу…
В свете фар я увидел силуэт Марты, поднимающейся по ступенькам крыльца; за нею шли двое мужчин. Зильберман, опирающийся на трость и похожий на неуклюжее насекомое, и второй, высокий и худой. Гость. Мне повезло…
В этот момент шофер выключил фары, и троица оказалась в кругу света от фонаря семнадцатого века, висящего над входной дверью.
И тут от удивления у меня перехватило дыхание: я узнал Ланцманна. Зильберман сказал:
— Нам ведь нужно о многом побеседовать, не правда ли, доктор?
— Боюсь, вы правы, — вежливо подтвердил Ланцманн.
Марта ключом открыла дверь, и они вошли в гостиную.
Что может означать весь этот цирк?
Шофер вышел из машины и, повернувшись ко мне спиной, закурил сигарету, которую он прикрывал от леденящего ветра сложенными воронкой ладонями. Я прыгнул и врезал ему рукояткой пистолета по затылку. Без единого звука он рухнул наземь. Я наклонился, перевернул его, снял с него пиджак и брюки, связал ему ими руки и ноги, потом забил в рот вместо кляпа свернутые комком собственные его носки, надеясь, что он не подохнет от их вони. Подхватил его за плечи и оттащил за машину. Он был страшно тяжелый, и мне пришлось попотеть, чтобы затолкать его в багажник, но в конце концов кое-как мне это удалось. Ключи автомобиля еще торчали в приборной панели. Я вытащил их, запер багажник, сунул ключи к себе в карман и подкрался к одному из окон, укрываясь от взглядов за диким виноградом, увивающим стену.
А в гостиной Зильберман достал бутылку шампанского, хрустальные фужеры и подал один из них Ланцманну, расположившемуся в кожаном кресле. Марта сняла манто из невинно убиенных лис и стояла с сигаретой у камина, совершенно неотразимая в узком платье из пурпурного шелка, обтягивающем ее точеные бедра. Эта милая компания выглядела такой безобидной. Пламя, горящее в камине, порозовило их лица. Вдруг Марта направилась, как мне показалось, ко мне, и я мгновенно отшатнулся, но, оказывается, она просто решила приоткрыть окно. Бледное ее лицо выделялось в темноте, и она долго, как плененный зверек, вдыхала холодный воздух. Почему-то меня это растрогало. Прозвучал металлический голос Зильбермана:
— Марта, сходите, пожалуйста, взгляните, что там поделывает наш друг Грубер.
Марте придется спуститься в подвал!
Она сделала глубокий вдох, который заметил лишь я один, с видимым сожалением прикрыла створки окна, но невольно оставила тоненькую щелку, благодаря которой я мог слышать их разговоры.
Через несколько минут им станет известно, что я сбежал. Интересная будет сцена. Я напряг слух. Зильберман маленькими глоточками смаковал шампанское, Ланцманн протирал очки.
— Ну хорошо, — медовым голосом протянул Зильберман, — перейдем к нашим делам.
— Мне крайне любопытно узнать, дорогой мэтр, что побудило вас столь настойчиво жаждать встречи со мной. Ведь, насколько мне известно, мы придерживаемся несколько разных… взглядов.
— Речь идет отнюдь не о политических взглядах, доктор, а об одном из ваших пациентов, который, к нашему обоюдному несчастью, встал на дороге и вам и мне.
Ланцманн напрягся, и я увидел в его светлых глазах настороженность.
— Надеюсь, вы не станете настаивать, чтобы я выдал вам профессиональную тайну…
В этот момент вернулась Марта, лицо ее было совершенно безмятежно. Сердце у меня забухало. Зильберман обернулся к ней:
— Ну как там Грубер?
— Он, видимо, вышел, я не нашла его.
Вид у Зильбермана был крайне раздосадованный.
— Вышел? А…
— Дверь заперта на ключ.
Заперта на ключ? Интересная новость. Что же получается, неизвестный, взявший на себя инициативу (крайне похвальную!) обезглавить Грубера, вернулся и закрыл дверь, чтобы по возможности оттянуть обнаружение трупа? Зильберман, похоже, был раздражен, но присутствие Ланцманна, который с интересом наблюдал за ним, удержало его от дальнейших расспросов. Марта вернулась к камину и стояла, позолоченная отсветом пламени, — самый обольстительный демон, который когда-либо вырывался из ада.
Зильберман снова налил шампанского, но Ланцманн жестом показал, что не будет пить.
— Доктор, я прямо к сути. Вы — умный человек. Я же человек практический. Вы поймете, что у меня есть все основания задать вам кое-какие вопросы.
Ланцманн ничего не ответил, делая вид, будто любуется сложным узором черно-синего персидского ковра. Зильберман поинтересовался:
— Объясните мне, почему вы сегодня вечером выдали полиции одного из своих пациентов?
Ланцманн поднял голову и взглянул в лицо Зильберману.
— Этот человек стал опасен. Он душевнобольной. Но вас это ни в коей мере не касается. Скорей уж я должен спросить у вас, почему вы установили за мной слежку.
— Ну-ну, доктор, давайте обойдемся без громких слов… Следил я не за вами, а за вашим больным. И о нем я и хочу побеседовать с вами.
— Сожалею, но мне нечего вам сообщить.
— Доктор, доктор, ну не принуждайте меня к крайностям, о которых мы оба потом будем сожалеть.
— Это что, угроза? Думаю, мне пора откланяться. Прошу меня извинить.
Ланцманн с достоинством поднялся, в своем клетчатом костюме он смахивал на английского пастора.
Зильберман тоже поднялся и наигранно откровенным, искренним голосом человека, привычного брать быка за рога, объявил:
— Доктор, этот ваш больной нанес мне тяжкое оскорбление. Вот почему я позволил себе просить вас об информации. Вы же сами сказали, что он опасен. И у меня есть все основания полагать, что опасность грозит и мне. Он когда-нибудь упоминал вам о некоем Грегоре фон Клаузене?
О, наконец-то подошли к главному. Я затаил дыхание. У Марты был такой вид, будто все это ей безумно надоело. Ланцманн выпрямился.
— Мой больной — человек с нарушенной психикой. Он убежден, будто у него есть брат-близнец, которого преследуют толпы убийц по причине какой-то жуткой тайны. Не позволяйте ему втянуть себя в эти его фантазии.
Так значит, голова Грубера, скатившаяся тому на колени, фантазия?! Ланцманн уже направился к выходу, и я приготовился вступить в игру, чтобы, как говорится, «одним махом семерых убивахом», но тут прозвучал голос Зильбермана, прозвучал чуть громче и чуть решительней:
— Доктор, я прошу вас еще ненадолго задержаться.
— Извините, нет. Нам больше не о чем говорить.
— Мне крайне огорчительно, но я вынужден не согласиться с вами. Если вы соблаговолите обернуться…
Ланцманн со вздохом повернулся к любезнейшему Зильберману и к «беретте», которую тот нацелил в тощий живот выдающегося психоаналитика. На суровом лике Ланцманна явилась недоуменная гримаса.
— Что означает эта дурацкая комедия?
— Доктор Ланцманн, мне неизвестно, что мог рассказать вам наш общий друг, но что бы он вам ни рассказал, в любом случае он рассказал вам слишком много, чтобы вы могли надеяться продолжать свою деятельность, если не дадите нам некоторые гарантии.
— Гарантии? О чем вы?
— Я хочу получить историю болезни этого больного, а также магнитофонные записи сеансов.
— Никогда!
Зильберман пожал плечами:
— Право же, не стоит произносить столь громкие слова. Мы спокойно подождем, когда вернется мой друг Грубер, и он проводит вас к вам в кабинет, где вы поищете эти документы. Поверьте, я сумею быть благодарным за ваше сотрудничество.
— Вы и впрямь уверены, что вам все дозволено!
Ланцманн с отвращением смотрел на Зильбермана.
Тот снова пожал плечами и обратился к Марте:
— Марта, налейте нам немножко шампанского.
Марта, повернувшись к ним спиной, разлила шампанское, и я со своего места заметил, что она бросила в один бокал какую-то таблетку. Наверно, чтобы успокоить Ланцманна. Но если они намерены дождаться Грубера, то ожидание может затянуться навечно. Я решил, что пришла пора вмешаться.
Подождав, когда Марта выйдет на середину комнаты и протянет бокал Ланцманну (тот взял его), я выступил на сцену за спиной у Зильбермана. Естественно, в руке у меня был пистолет.
— Будьте добры поднять руки.
Зильберман мгновенно обернулся, держа палец на спусковом крючке, и я выстрелил одновременно с ним. Моя пуля раздробила ему запястье. С криком ярости и боли он выпустил пистолет и шлепнулся на канапе. Выкатив глаза, он закричал:
— Вы с ума сошли!
— Только что это же самое вам сказал доктор. Марта, Ланцманн, сядьте на канапе.
Они медленно уселись, держа руки на виду. Марта выглядела совершенно невозмутимой. У Зильбермана текла из раны кровь, окрашивая красным рукав и цветастый кретон канапе. Он зажимал рану желтым шелковым платком, пытаясь придать побледневшему от боли лицу спокойное выражение. Я приблизился к ним, сохраняя безопасную дистанцию, схватил бутылку шампанского и долго пил из горлышка. Шампанское было холодное и приятно пенилось. Оно меня несколько приободрило. Итак, все главные действующие лица драмы сошлись вместе. Можно начинать последний акт. Я сел на подлокотник одного из кресел, держа под прицелом милую троицу. Они смотрели на меня, недвижные, как статуэтки саксонского фарфора. Первым делом я обратился к Ланцманну:
— Ну так что, доктор, вы по-прежнему считаете меня параноиком?
Он пожал плечами. Следующим был Зильберман.
— А вы, мэтр, все так же убеждены, что я — Грегор фон Клаузен?
— Кем бы вы ни были, вы — гнусное отродье.
— Ну что ж, имея в виду моего папашу, этот ваш эпитет мне кажется вполне оправданным. Вы сказали доктору, что ищете?
— Это его не касается.
— Напротив. Его беспристрастный анализ мог бы оказать нам неоценимую помощь. С вашего позволения, я быстренько введу его в курс дела. Доктор, эта молодая женщина — моя жена Марта.
Ланцманн надел очки, словно ему предстояло осмотреть экспонат, представленный в музее. Марта не шелохнулась; она с отсутствующим видом сидела положив голову на спинку. Я продолжал:
— И однако же она никакая мне не жена. Она — наймитка Зильбермана, в ее обязанности входило шпионить за мной, чтобы выяснить, где я мог спрятать документ, который упорно разыскивают эти дамы и господа и в котором содержатся сведения о незаконной и нелегальной организации «Железная Роза». Мой отец, покойный Лукас фон Клаузен, возглавлял эту организацию. А мой брат, Грегор фон Клаузен, которого я считал погибшим в раннем детстве, раскрыл ее существование, убил моего отца и похитил этот документ. Похоже, что сейчас Грегор действительно мертв. Но эти кретины уперлись, что я — это он и что я их шантажирую.
Разъяренный Зильберман прервал меня, пародируя Лафонтена:
— А коль это не вы, то кто?
— Это могут быть и Грубер, и Марта, и вообще любой из ваших людей, контактировавших с Грегором.
— Марта до знакомства с вами не сталкивалась с ним.
— А Грубер?
Зильберман с явной неуверенностью тихо пробормотал: «Грубер… » — и повернулся к Марте-Магдалене, словно ища у нее поддержки. Кровь у него остановилась, но ему было чудовищно больно: кость-то раздроблена… А я снова обратился к Ланцманну:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35