Лица их сливались в одно большое потное плоское лицо, и все остальное сливалось, сливалось…
Андрей, с которым она познакомилась на акции в мае, был одним из лучших.
В ту весну они так же, вчетвером, пошли на ликвидацию «шнура» и зачистку квартиры.
Васса тогда пошла делать укол старой генеральше. А она, Ленка, и Инга со списками в руках – каждая в свою, заранее записанную на нее, комнату…
Ей досталась вторая, пустующая после смерти генерала, спальня. На стенах висели хорошие картины. С них она и начала. Проверила подписи на золотистой бумаге на рамах – точно, Франсуа Буше, а это – Фрагонар, а это – Сомов. Она сняла картины со стен, и удобным ножичком из импортного канцелярского набора, вырезала картины из массивных багетовых рам, свернула все три в трубочку, завернула во взятую с телевизора тонкую салфетку и сунула в чертежный цилиндр-тубус. После чего расстегнула молнию на огромной, из искусственной дерюги, с которыми челноки за бугор «ездиють», сумку и обвела комнату глазами в поиске, как было сказано, бурдальонов.
На инструктаже она поняла, что за хренота эти бурдальоны. Слово якобы произошло от Французского иезуита, жившего при дворе Людовика ХIV, – Пьера Луи Бурдальонского. Его проповеди были столь долгими, что вынуждали дам, не имеющих возможности покинуть помещение храма во время откровений аббата, как-то приспосабливаться к ситуации. Не известно, как выходили из положения мужчины, но дамы, искусно, с помощью грумов-слуг-детей, размещали под пышными кринолинами ночные вазы.
Нет, чтоб прямо сказать – ночной горшок, – хмыкнула Ленка. – А то «ваза»! Или того чище – «бурдальон».
У старой генеральши, страдающей легким слабоумием и тяжелой формой артроза, была лучшая в Европе коллекция бурдальонов. На них был выгодный заказ из Нанси. Там тоже нашелся какой-то старый придурок, соблаговоливший предложить за всю коллекцию из 24 сосудов полмиллиона долларов. Конечно, Игуана не могла пропустить такой выгодный контракт.
И к генеральше приехала «скорая помощь». «Скорая», как это иногда бывает, пришла вовремя.
Детей у генеральши не было. То есть, они как бы и были, но существовали и отдельно. Картины и «ночные вазы» были записаны на них, в равной доле, в заверенном у нотариуса завещании. Сама старуха худо-бедно на костылях передвигалась по квартире. Денежки у неё ещё водились, и она держала приходящую прислугу, – принести продуктов, пищу сготовить, лекарства бесплатные, как инвалиду, из аптеки…
Время выгадали так, что приходящей тетки этой в квартире уже не было. Но все остальное – было.
Не видать дитям наследства, – хмыкнула Ленка, заворачивая в наволочку большую фарфоровую бабу, которая, спустив штаны, уселась уже было на большой фарфоровый горшок.
Нет, чтобы заранее у мамаши вынести все ценности из квартиры, – сокрушалась Ленка. Так, в свое время, сделала она сама, причем и из квартиры бабки, и из квартиры матери, так, что когда приехали родственники их хоронить, в квартирах было хоть шаром покати.
Ишь ты, интеллигенция, генеральшины дети. Вот и останетесь без ничего.
Впрочем, кое-что детям и внукам генеральши оставалось. И прежде всего – дивная старинная мебель, собираемая ею с мужем десятилетиями. Но на мебель заказа не было. А бригада Вассы работала только по заказу.
С черного резного комода Ленка сняла большую «ночную вазу» с вензелем иностранными буквами «М и А», причем «М» переплеталась с «А» так, что с трудом разберешь. Сняв её с комода, Ленка глянула со знанием дела на донышко вазы, как это не раз делала Инга, единственный профессиональный искусствовед в их бригаде.
На донышке иностранными буквами было написано слово которое, если вспомнить уроки английского в школе, – можно было прочитать как «Севр». И стояла дата: 1780г.
Может быть, если бы на месте Ленки была Инга, она и вскрикнула бы, не сумев сдержать профессиональную радость от встречи с раритетом, – это был ночной горшок императрицы – бурдальон Марии Антуанетты, который оценивался в сотню тысяч баксов…
Но Инга в это время отбирала и оценивала в гостиной коллекцию миниатюрных портретов представителей знатного русского дворянства. Работы французских и немецких миниатюристов ХVIII-ХIХ в., и ей было не до ночных горшков. Хотя бы даже такого, на который опускалась десятилетия назад нежная задница казненной французской императрицы.
Тут было много бурдальонов с монограммами, одна из которых – большая буква «N» с короной наверху даже показалась Ленке знакомой, но задерживаться на каждом предмете у неё не было времени. Может быть, только секунду-другую она задержалась с упаковкой, когда в нижнем ящике массивного комода обнаружила (как и обещала наводчица) футляр на четырех высоких ножках, напоминающий скрипку без грифа, с продолговатым фаянсовым сосудом внутри. Ленка была девушка грамотная, с тремя классами ветеринарного техникума, так что разобралась – это был походный ночной горшок середины XIX в. из Тверской губернии. Внутри кожаного футляра с выдавленными в коже головами лошадей, было изящное фарфоровое биде, – вещь необходимая при долгих поездках в экипажах из имения в город, и наоборот.
Короче, собрала она все, что было в списке, довольно быстро.
Выглянула в холл, пусто, – прошлась по квартире, – подельницы в своих комнатах своим ремеслом занимаются. Во второй спальне бабка уж и хрипеть перестала…
Пошла обратно. Обратила внимание, что Андрей, которому было наказано сидеть на стреме в холле, глазами по её заднице елозит.
Вы не поможете мне сумку из комнаты вынести? А то чижолая шибко. Спросила спокойно, не глядя на него, но манерно, кокетливо.
А чего и не помочь, если девушка слабенькая.
Ну, помог, конечно.
Тем более, что кровать там в спальне старика-адмирала такая, что на ней весь российский подводный флот можно разместить. Старичок, вроде как, судя по стоявшим высоко на стеллажах моделям подводных лодок, был по этой части.
Ну, а Андрей оказался по другое части.
То есть такой затейник…
Не раздеваясь на неё набросился.
Хорошо еще, она под юбкой летом ничего не носит.
Словом, как раз успели.
А то, если бы Васса засекла, попало бы обоим.
С тех пор и старалась, если это как-то от неё зависело, попасть в одну «смену» с Андреем.
Только мало что от неё зависело.
От Вассы то – немного, а уж от неё – и вовсе ничего.
Ты проверила по списку, действительно стоящие вещицы? – спросила тем временем Васса Ингу, на ходу рассматривающую списки и слайды коллекции, которую им предстояло сегодня брать.
Объективно – действительно стоящие, на них всегда спрос есть, и в Европе, и в Азии, и в Америке. И цены только растут.
Что же это?
Утамаро.
Не поняла…
Ты спросила, я ответила. Это имя художника. Утамаро.
Не русский что ли?
Японец.
Тяжелые вещицы? – со знанием дела спросила Васса.
Нет, легкие: графические листы, бумажные свитки.
Это хорошо. И во сколько эти бумажки оцениваются?
Судя по списку, – а это одно из самых полных собраний листов с изображениями куртизанок работы Утамаро, – то около миллиона долларов.
Ну, за такие «бабки» я укол и тигрице сделаю. А тут, вроде, опять старушка – «божий одуванчик». Ой, нет, девочки, – хохотнула Васса, разглядывая полученную за пять минут до операции (во избежание утечек информации) ориентировку: бабка весит добрых полтора центнера. У меня и иглы такой нет, надо было тебе поручить, ты у нас ветеринар… Без пяти минут.. – хохотнула Васса. – Ладно, девоньки, справимся: мы ей сегодня – внутривенно. «Скорая» – она на то и «скорая», чтоб по быстрому. А если в вену этот препарат ввести – то на наших глазах, как говорится, состоится и прощание с телом любимой бабушки. Интересно, чего она блядей собирала, а? Ты как считаешь, Инга?
Японские куртизанки – это совсем не то, что наши дешевки с Курского вокзала, – с достоинством пояснила Инга. У неё было приятное, но несколько злое и унылое балтийское лицо с светло голубыми невыразительными глазами. Работая в бригаде, куда попала достаточно случайно, она честно зарабатывала деньги на дом, который намеревалась построить на Куршской косе. Своих подельниц немного презирала, «немного» потому, что вообще не привыкла испытывать какие-либо сильные чувства.
Куртизанки – те же гейши. Они тебе и разговором помогут время скоротать, и одеты, надушены, нарумянены, напудрены – одно загляденье…
А чего говорить лишнего? – встряла в разговор Ленка. – Если у тебя профессия на спине лежать да ноги раздвигать, чего разговаривать-то?
Замнем для ясности, – подытожила ненужный спор Васса. – Что там еще?
Веера ХVII века, японские, шесть штук, лаковые коробочки для мазей и благовоний – общим счетом 12 штук, ширма деревянная, затянутая шелковым панно…
Тяжелая, наверное, – предположила ленивая Ленка.
Навряд ли, – спокойно парировала Инга.
А против чего в списке красные «галочки» Игуаны?
Против коллекции свитков и гравюр Утамаро и против ширмы.
А коробочки не отмечены?
Ширпотреб ХVII века.
Ни хрена себе… Значит, придется ширму тащить. Монет, можно это панно из ширмы вырезать?
Нельзя. Это не картину из рамы вырезать, тут все в комплексе – произведение искусства. Опять же – резьба там… Нет, приказано всю.
От, забот-то, паковать её, тащить, да и засветимся.
А мы на носилках, будто бабку вывозим, – радостно предложила Ленка.
И то верно, – согласилась Васса. – Упакуем и, вместе со свитками, с листами этими, графическими – на носилки. Парни из «бойцов» и понесут, как санитары… Ты вот что, для понту капельницу прихвати. И, когда пойдем назад – капельницу под простынь сунь, для понту.
Это можно, – важно согласилась Ленка.
Ну вот, и приехали, – удовлетворенно заметила Васса, выглядывая в окно «Скорой». В кабине сидели двое «бойцов» – водитель и второй, пехотинец. Оба пойдут с ними за санитаров.
Уже поднимаясь в лифте на четвертый этаж, Васса, словно вспомнив что-то смешное, ухмыльнулась:
Это ж надо до такой глупости дойти, чтоб блядей на картинках собирать. На миллион баксов… Совсем сдурели люди. Будто все с дуба враз рухнули. Вот за это Бог и послал нам перестройку.
Она нажала кнопку звонка возле большой стальной двери…
Панагия Софьи Палеолог
Октябрь в 1505 году был холодным, дождливым. Темнело рано.
Софья Фоминишна загасила лучину и закрыла глаза, чутко прислушиваясь – не позовут ли к Ивану Васильевичу…
Царь тяжко хворал и мучился болями. Не раз и не два за ночь звал государыню. Софья приходила, подолгу держала в теплых ладонях руку мужа, вспоминала, перебирала мысли по кругу. Мысли кружились как ранние снежинки, – то об одном, то о другом…
Дети… Обе дочери от Ивана Васильевича умерли во младенчестве. Потому ли, что обе Елены? Да нет. Вот упрямо назвала и третью Еленой, а та жила, выдали её замуж за польского короля и литовского великого князя Андрея Казимировича, и благо… Счастлива была… Феодосию, вторую дочь, выдали за князя Василия Дмитриевича Холмского… Не король, зато чаще видеться удается. Евдокию, правда, отдали за татарского царевича Петра, так и то – крещеный, не басурман… И ладно…
Пятерых сыновей родила Софья от мужа – Василия, Юрия, Дмитрия, Семена, Андрея… Все на отца, как его кровиночки, похожи.
Без любви-то бывает ли так, чтоб столько детей, и все собой хороши.
Была у них с Иваном Васильевичем любовь, была… Была и вся вышла? Нет, и сейчас есть… Ибо немощен от болезни, но силен духом великий князь, государь Всея Руси. Любовь к красавцу пройти может, а уважение к сильному мужчине – никогда.
Великой стала Русь. От золотоордынцев ослобонилась. Ливонский орден перед стременем своим согнуться заставила. Новгород Великим и княжество Рязанское отказались от независимой внешней политики. Казанский хан признал себя вассалом великого князя Московского. И Вятская земля Москве поклонилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Андрей, с которым она познакомилась на акции в мае, был одним из лучших.
В ту весну они так же, вчетвером, пошли на ликвидацию «шнура» и зачистку квартиры.
Васса тогда пошла делать укол старой генеральше. А она, Ленка, и Инга со списками в руках – каждая в свою, заранее записанную на нее, комнату…
Ей досталась вторая, пустующая после смерти генерала, спальня. На стенах висели хорошие картины. С них она и начала. Проверила подписи на золотистой бумаге на рамах – точно, Франсуа Буше, а это – Фрагонар, а это – Сомов. Она сняла картины со стен, и удобным ножичком из импортного канцелярского набора, вырезала картины из массивных багетовых рам, свернула все три в трубочку, завернула во взятую с телевизора тонкую салфетку и сунула в чертежный цилиндр-тубус. После чего расстегнула молнию на огромной, из искусственной дерюги, с которыми челноки за бугор «ездиють», сумку и обвела комнату глазами в поиске, как было сказано, бурдальонов.
На инструктаже она поняла, что за хренота эти бурдальоны. Слово якобы произошло от Французского иезуита, жившего при дворе Людовика ХIV, – Пьера Луи Бурдальонского. Его проповеди были столь долгими, что вынуждали дам, не имеющих возможности покинуть помещение храма во время откровений аббата, как-то приспосабливаться к ситуации. Не известно, как выходили из положения мужчины, но дамы, искусно, с помощью грумов-слуг-детей, размещали под пышными кринолинами ночные вазы.
Нет, чтоб прямо сказать – ночной горшок, – хмыкнула Ленка. – А то «ваза»! Или того чище – «бурдальон».
У старой генеральши, страдающей легким слабоумием и тяжелой формой артроза, была лучшая в Европе коллекция бурдальонов. На них был выгодный заказ из Нанси. Там тоже нашелся какой-то старый придурок, соблаговоливший предложить за всю коллекцию из 24 сосудов полмиллиона долларов. Конечно, Игуана не могла пропустить такой выгодный контракт.
И к генеральше приехала «скорая помощь». «Скорая», как это иногда бывает, пришла вовремя.
Детей у генеральши не было. То есть, они как бы и были, но существовали и отдельно. Картины и «ночные вазы» были записаны на них, в равной доле, в заверенном у нотариуса завещании. Сама старуха худо-бедно на костылях передвигалась по квартире. Денежки у неё ещё водились, и она держала приходящую прислугу, – принести продуктов, пищу сготовить, лекарства бесплатные, как инвалиду, из аптеки…
Время выгадали так, что приходящей тетки этой в квартире уже не было. Но все остальное – было.
Не видать дитям наследства, – хмыкнула Ленка, заворачивая в наволочку большую фарфоровую бабу, которая, спустив штаны, уселась уже было на большой фарфоровый горшок.
Нет, чтобы заранее у мамаши вынести все ценности из квартиры, – сокрушалась Ленка. Так, в свое время, сделала она сама, причем и из квартиры бабки, и из квартиры матери, так, что когда приехали родственники их хоронить, в квартирах было хоть шаром покати.
Ишь ты, интеллигенция, генеральшины дети. Вот и останетесь без ничего.
Впрочем, кое-что детям и внукам генеральши оставалось. И прежде всего – дивная старинная мебель, собираемая ею с мужем десятилетиями. Но на мебель заказа не было. А бригада Вассы работала только по заказу.
С черного резного комода Ленка сняла большую «ночную вазу» с вензелем иностранными буквами «М и А», причем «М» переплеталась с «А» так, что с трудом разберешь. Сняв её с комода, Ленка глянула со знанием дела на донышко вазы, как это не раз делала Инга, единственный профессиональный искусствовед в их бригаде.
На донышке иностранными буквами было написано слово которое, если вспомнить уроки английского в школе, – можно было прочитать как «Севр». И стояла дата: 1780г.
Может быть, если бы на месте Ленки была Инга, она и вскрикнула бы, не сумев сдержать профессиональную радость от встречи с раритетом, – это был ночной горшок императрицы – бурдальон Марии Антуанетты, который оценивался в сотню тысяч баксов…
Но Инга в это время отбирала и оценивала в гостиной коллекцию миниатюрных портретов представителей знатного русского дворянства. Работы французских и немецких миниатюристов ХVIII-ХIХ в., и ей было не до ночных горшков. Хотя бы даже такого, на который опускалась десятилетия назад нежная задница казненной французской императрицы.
Тут было много бурдальонов с монограммами, одна из которых – большая буква «N» с короной наверху даже показалась Ленке знакомой, но задерживаться на каждом предмете у неё не было времени. Может быть, только секунду-другую она задержалась с упаковкой, когда в нижнем ящике массивного комода обнаружила (как и обещала наводчица) футляр на четырех высоких ножках, напоминающий скрипку без грифа, с продолговатым фаянсовым сосудом внутри. Ленка была девушка грамотная, с тремя классами ветеринарного техникума, так что разобралась – это был походный ночной горшок середины XIX в. из Тверской губернии. Внутри кожаного футляра с выдавленными в коже головами лошадей, было изящное фарфоровое биде, – вещь необходимая при долгих поездках в экипажах из имения в город, и наоборот.
Короче, собрала она все, что было в списке, довольно быстро.
Выглянула в холл, пусто, – прошлась по квартире, – подельницы в своих комнатах своим ремеслом занимаются. Во второй спальне бабка уж и хрипеть перестала…
Пошла обратно. Обратила внимание, что Андрей, которому было наказано сидеть на стреме в холле, глазами по её заднице елозит.
Вы не поможете мне сумку из комнаты вынести? А то чижолая шибко. Спросила спокойно, не глядя на него, но манерно, кокетливо.
А чего и не помочь, если девушка слабенькая.
Ну, помог, конечно.
Тем более, что кровать там в спальне старика-адмирала такая, что на ней весь российский подводный флот можно разместить. Старичок, вроде как, судя по стоявшим высоко на стеллажах моделям подводных лодок, был по этой части.
Ну, а Андрей оказался по другое части.
То есть такой затейник…
Не раздеваясь на неё набросился.
Хорошо еще, она под юбкой летом ничего не носит.
Словом, как раз успели.
А то, если бы Васса засекла, попало бы обоим.
С тех пор и старалась, если это как-то от неё зависело, попасть в одну «смену» с Андреем.
Только мало что от неё зависело.
От Вассы то – немного, а уж от неё – и вовсе ничего.
Ты проверила по списку, действительно стоящие вещицы? – спросила тем временем Васса Ингу, на ходу рассматривающую списки и слайды коллекции, которую им предстояло сегодня брать.
Объективно – действительно стоящие, на них всегда спрос есть, и в Европе, и в Азии, и в Америке. И цены только растут.
Что же это?
Утамаро.
Не поняла…
Ты спросила, я ответила. Это имя художника. Утамаро.
Не русский что ли?
Японец.
Тяжелые вещицы? – со знанием дела спросила Васса.
Нет, легкие: графические листы, бумажные свитки.
Это хорошо. И во сколько эти бумажки оцениваются?
Судя по списку, – а это одно из самых полных собраний листов с изображениями куртизанок работы Утамаро, – то около миллиона долларов.
Ну, за такие «бабки» я укол и тигрице сделаю. А тут, вроде, опять старушка – «божий одуванчик». Ой, нет, девочки, – хохотнула Васса, разглядывая полученную за пять минут до операции (во избежание утечек информации) ориентировку: бабка весит добрых полтора центнера. У меня и иглы такой нет, надо было тебе поручить, ты у нас ветеринар… Без пяти минут.. – хохотнула Васса. – Ладно, девоньки, справимся: мы ей сегодня – внутривенно. «Скорая» – она на то и «скорая», чтоб по быстрому. А если в вену этот препарат ввести – то на наших глазах, как говорится, состоится и прощание с телом любимой бабушки. Интересно, чего она блядей собирала, а? Ты как считаешь, Инга?
Японские куртизанки – это совсем не то, что наши дешевки с Курского вокзала, – с достоинством пояснила Инга. У неё было приятное, но несколько злое и унылое балтийское лицо с светло голубыми невыразительными глазами. Работая в бригаде, куда попала достаточно случайно, она честно зарабатывала деньги на дом, который намеревалась построить на Куршской косе. Своих подельниц немного презирала, «немного» потому, что вообще не привыкла испытывать какие-либо сильные чувства.
Куртизанки – те же гейши. Они тебе и разговором помогут время скоротать, и одеты, надушены, нарумянены, напудрены – одно загляденье…
А чего говорить лишнего? – встряла в разговор Ленка. – Если у тебя профессия на спине лежать да ноги раздвигать, чего разговаривать-то?
Замнем для ясности, – подытожила ненужный спор Васса. – Что там еще?
Веера ХVII века, японские, шесть штук, лаковые коробочки для мазей и благовоний – общим счетом 12 штук, ширма деревянная, затянутая шелковым панно…
Тяжелая, наверное, – предположила ленивая Ленка.
Навряд ли, – спокойно парировала Инга.
А против чего в списке красные «галочки» Игуаны?
Против коллекции свитков и гравюр Утамаро и против ширмы.
А коробочки не отмечены?
Ширпотреб ХVII века.
Ни хрена себе… Значит, придется ширму тащить. Монет, можно это панно из ширмы вырезать?
Нельзя. Это не картину из рамы вырезать, тут все в комплексе – произведение искусства. Опять же – резьба там… Нет, приказано всю.
От, забот-то, паковать её, тащить, да и засветимся.
А мы на носилках, будто бабку вывозим, – радостно предложила Ленка.
И то верно, – согласилась Васса. – Упакуем и, вместе со свитками, с листами этими, графическими – на носилки. Парни из «бойцов» и понесут, как санитары… Ты вот что, для понту капельницу прихвати. И, когда пойдем назад – капельницу под простынь сунь, для понту.
Это можно, – важно согласилась Ленка.
Ну вот, и приехали, – удовлетворенно заметила Васса, выглядывая в окно «Скорой». В кабине сидели двое «бойцов» – водитель и второй, пехотинец. Оба пойдут с ними за санитаров.
Уже поднимаясь в лифте на четвертый этаж, Васса, словно вспомнив что-то смешное, ухмыльнулась:
Это ж надо до такой глупости дойти, чтоб блядей на картинках собирать. На миллион баксов… Совсем сдурели люди. Будто все с дуба враз рухнули. Вот за это Бог и послал нам перестройку.
Она нажала кнопку звонка возле большой стальной двери…
Панагия Софьи Палеолог
Октябрь в 1505 году был холодным, дождливым. Темнело рано.
Софья Фоминишна загасила лучину и закрыла глаза, чутко прислушиваясь – не позовут ли к Ивану Васильевичу…
Царь тяжко хворал и мучился болями. Не раз и не два за ночь звал государыню. Софья приходила, подолгу держала в теплых ладонях руку мужа, вспоминала, перебирала мысли по кругу. Мысли кружились как ранние снежинки, – то об одном, то о другом…
Дети… Обе дочери от Ивана Васильевича умерли во младенчестве. Потому ли, что обе Елены? Да нет. Вот упрямо назвала и третью Еленой, а та жила, выдали её замуж за польского короля и литовского великого князя Андрея Казимировича, и благо… Счастлива была… Феодосию, вторую дочь, выдали за князя Василия Дмитриевича Холмского… Не король, зато чаще видеться удается. Евдокию, правда, отдали за татарского царевича Петра, так и то – крещеный, не басурман… И ладно…
Пятерых сыновей родила Софья от мужа – Василия, Юрия, Дмитрия, Семена, Андрея… Все на отца, как его кровиночки, похожи.
Без любви-то бывает ли так, чтоб столько детей, и все собой хороши.
Была у них с Иваном Васильевичем любовь, была… Была и вся вышла? Нет, и сейчас есть… Ибо немощен от болезни, но силен духом великий князь, государь Всея Руси. Любовь к красавцу пройти может, а уважение к сильному мужчине – никогда.
Великой стала Русь. От золотоордынцев ослобонилась. Ливонский орден перед стременем своим согнуться заставила. Новгород Великим и княжество Рязанское отказались от независимой внешней политики. Казанский хан признал себя вассалом великого князя Московского. И Вятская земля Москве поклонилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71