– Да… Это большое несчастье. Но передайте «Папе», что я что-нибудь придумаю. И свои долги я во всяком случае плачу во время.
Насчет долгов «Папа» предупредил, что, как это у вас русских говорят, «счетчик включен». Срок у вас две недели.
– За две недели я не успею организовать такой большой груз! – холодея спиной и животом прошелестела своим жестким голосом Марфа.
– Тогда «Папа» предлагает выполнить одно его несложное задание.
– Я все выполню. У меня много людей! В разных странах мира!
– Это хорошо. В одной такой стране и нужно будет провести одну небольшую акцию.
– Что за акция? – успокаиваясь спросила Марфа.
– Простая: надо будет похитить несколько картин из мадридского музея «Прадо».
– Каких картин? – насторожилась Марфа. Весь ужас невыполнимости задания стал наконец-то до неё доходить. «Прадо» ещё ни разу за всю его историю не обворовывали? Там охрана – лучшая в мире. Сигнализация, не доступная уму простого смертного. Да и из Испании картины потом не вывезти.
– Нужно взять несколько картин Эль Греко, в основном мужские портреты. Список и цветные слайды к Вам поступят сегодня вечером. И картины Веласкеса с карликами, – и портреты самих карликов, и фрагменты больших композиций, на которых карлики есть…
– Господи, – сказала себе давно не верящая ни в Христа, ни в Магомета Марфа. – Это ж уму не постижимо. Хорошо, что линия прочно заблокирована от прослушивания. Это ж кража века! Картины, как похищенные, так и испорченные вырезанием фрагментов, стоят, несколько миллиардов.
– Это примерная стоимость потерянного Вами груза героина, – словно услышав её мысленный вопрос заметила секретарша «Папы».
– Это все?
– Нет, чтобы подогнать стоимость потерянного Вами груза к стоимости картин, которые должны Ваши бригады похитить для «Папы», добавим сюда три картины Эль Греко из музея в Толедо, две картины Пикассо из музея в Барселоне, и картины японских графиков, которые два дня назад похитили по заказу Фритьефа Никольссена ваши люди в музее частных коллекций.
– Волк позорный, и это знает, – не сказала, но подумала Марфа.
– Но я уже получила задаток из Осло…
– Это ваши проблемы, «Папа» тоже собирает японских графиков.
– А если мне не удастся уложиться в срок? – спросила холодея Марфа.
– Тогда Ваш с «Папой» контракт, такой большой, такой выгодный, будет расторгнут… В связи со смертью одного из партнеров.
– Чтоб ты сдох, – сказал мысленно Марфа.

Панагия Софьи Палеолог. Расследование ведет Иван Путилин
Спал Климентьев последнюю ночь плохо. И снились ему, пока ехал от Пскова до Окуловки, тараканы. То есть самые что ни на есть настоящие прусские насекомые с усами. Он ещё подумал тогда:
– К чему бы это?
Оказалось, к полному фиаско.
– Ну-те-с, братец Вы мой, кого подсунули государственному чиновнику в качестве доверенного лица?
Пряча глаза, начальник станции робко возражал:
– Я ж предупреждал, Вас-ство, что – пьет – с, сукин сын, как сукин сын.
– Изящно выражаетесь, – невольно усмехнулся Климентьев. – Стишки писать не пробовали?… Оды, знаете ли, всякие там сонеты с сонатами?
– Нет, – с, виноват:. – с.
– Да нет, как раз хорошо, что стихов не пишете. Значит в состоянии простой прозой объяснить мне, что случилось? Где нам этого подлеца искать прикажете?
– Не могу знать, – совсем потупился застенчивый железнодорожник.
– Пристав!
– Я.
– Прикажите окружить дом, в котором живет Михайлов.
– Точно так-с. Но никак нет-с.
– То есть?
– То есть у меня столько понятых нет-с.
– А где жандарм?
– Пьет-с.
– И он пьет?
– Точно так-с. Но – на законном основании.
– То есть?
– То есть на собственной свадьбе.
– Где свадьба? – Да вон, рядышком с постоялым двором, в доме купца Коврихина.
– Позвать.
Позвали жандарма. Он, несмотря на штатский черный костюм, вытянулся «во фрунт».
– Хочешь, братец, послужить царю и Отечеству?
– Точно так-с.
– Стой у двери, как увидишь Михайловых, бери их за шиворот и зови меня. Понял?
– Как не понять. Самое простое дело. Аккурат, главное что, у меня свадьба только что наметилась. Невеста, холодец, рыбное заливное, икра паюсная…
– Это от нас не уйдет. Как поймаем Михайлова, так сразу и икорки паюсной попробуем, и невесту… В смысле – поздравим.
Только жандарм встал у ворот постоялого двора, как раз возле большой поленицы дров, заготовленных с прошлого лета, как стал делать всякие смешные знаки Климентьеву. Он подпрыгивал на одной ноге, косил голову то налево, то направо, махал несуразно руками и яростно подмигивал, стремясь скорее привлечь внимание питерского сыскаря.
Климентьев подошел к нему.
– Что у тебя? Как то ты, братец, выглядишь нескромно. Хрен к заливному был даже крепок, или что? Чего танцуешь?
– Так, вон там, за поленицей, есть кто-то.
Рванули всей дружиной за поленицу.
И точно – есть.
Жандарм радостно ухватил за шиворот какого-то человека.
– Попался, который кусался. А ещё туда же, прятаться. Не умеешь, не берись.
– Кто такой? – удивленно спросил жандарма Климентьев.
– Как кто? Так это ж есть Михайлов.
Удача, как и беда, одна не ходит.
Тут и пристав с начальником станции и одним из понятых с чердака по приставной лестнице спускаются, а между ними – мужик незнакомый.
– Так что, вашбродь, вот Вам и второй Михайлов. Тот, кого Вы взяли, – тот Иван, а которого мы спустили, – тот, наоборот, Федька.
– Ну-ка, покажь руки! – приказал Климентьев Ивану Михайлову.
Руки его были перевязаны белой в недавнем прошлом тряпицей.
– Развяжи.
Руки Ивана оказались сильно порезаны.
– Ну-с, и что тут скажешь? – развел руками Климентьев. – Кто супротив русского сыску выдержит? Что и требовалось доказать, он и есть кровавый убивец из псковского мужского монастыря.
Начали обыск.
Нашли: желтый бумажник, в нем 97 рублей денег кредитными бумажками, открытые, без крышки, золотые часы с золотой же цепочкой, складной медный образок, ещё часы – закрытые, с крышкой, на крышке миниатюра – бабочки и стрекозы над лужком низко летают.
Это у Ваньки Михайлова.
У Федьки нашли: кошелек с окровавленными трехрублевками, тринадцать золотых монет, из коих четыре русские, девять французские, серебро…
После повторного обыска на шее у Ивана нашли туесок на ремешке подвязанный, а в нем завернутая в мягкую тряпицу вещь красоты необыкновенной: панагия, вся в золоте и драгоценных камнях, с ликом дивно выписанным в миниатюре.
Спустя шесть часов братья Михайловы стояли перед Иваном Дмитриевичем Путилиным.
– Вы убили иеромонаха?
– Не мы.
– А как же так?
– А вот так, один я, не мы, а один я – Иван Михайлов, брат не при чем.
– Так чего ждешь? Рассказывай.
Рассказ Ивана Михайлова был короток.
«В восьмом часу вечера десятого января я пошел в монастырь, и сразу направился в келью иеромонаха Иллариона.
– С целью убить и ограбить?
– Никак нет, Вашбродь. У меня в тот момент и мысли такой не было. Хотел повидать отца Иллариона, я ведь и ему служил, когда в монастыре был. Дверь кельи заперта не была. Отворил я дверь, вошел в прихожую и громко сказал:
– Боже нас помилуй.
– Аминь, – ответил Илларион.
Я вошел в комнату.
Из другой комнаты вышел ко мне отче, неся в руке сахар. Самовар стоял в первой комнате, за перегородкой, на столе… На столике я заметил нож перочинный, посуду какую – никакую. Там ещё два ножа лежали, – один большой, чижолый, для колки сахара, другой – подлинней и потоньше – для резки хлеба. Я подошел под благословение. И получил его. Мы стали разговаривать. Иеромонах спросил меня, что я делаю, где служу. Я ему рассказал, что приехал в Псков приискать себе место на железной дороге. Я ведь ранее по этой части, стрелочником, у нас в Окуловке служил.
– Дело, чадо, дело, работать надо, – кивал мне отец Илларион. – Жизнь в лености Богу не угодна.
Он наколол короткий толстым ножом сахару, пригласил:
– А теперь, сын мой, давай со мной чай пить.
Я и раньше знал иеромонаха за состоятельного человека. А в ту минуту, как он позвал чай пить да встал с ложа, под подушкой то и блеснуло что-то. Золото, никак, – понял я. И вот в ту минуту, грешен, решил ограбить иеромонаха.
– Как ты убил, покажи.
– Я схватил его за подрясник, вот так, у горла, и он ударил меня наотмашь. Я пошатнулся, он схватил меня в охапку, но я успел схватить со столика перочинный нож и два раза ударил иеромонаха, вот так…
– Отец Илларион сопротивлялся?
Да…, он схватил меня за волосы, кусал мои руки. Хватал за ножи. Как-то вышло, что уж у него в руке был нож, и я пытался ухватить его, чтоб он меня не поранил. Нож в борьбе погнулся. Улучив момент, я схватил отца Иллариона за горло и большим ножом сильно пырнул его в горло. Он захрипел и вскорости испустил дух.
Убедившись, что он точно помер, я пошел обратно к койке, достал из под подушки вещицу, что заприметил. И точно – была она из золота, с драгоценными каменьями, дивной работы, аж дух захватывало. А еще, уж потом, я нашел деньги, спрятанные в конверт, процентные билеты, часы, монеты золотые. Надел на себя пальто монаха, которое нынче вон, на брате. Брюки также взял и ситцевую рубаху. А свое белье-рубаху и штаны, – сжег в печи, топившейся в келье. Я когда-то её, когда в монастыре работал, и растапливал. Знакомое дело. А как все завершил, так прямиком на станцию и поездом в одиннадцать уехал в Окуловку. Пальто дома отдал брату. Когда он нашел в карманах золото, кредитные билеты, вещи монаха, забоялся. Я ему все и рассказал. Он ещё пуще забоялся. А тут уж и вы приехали, начали нас искать, так он и ещё больше забоялся. Да только не виноватый он. Я один и убил. И сообщников никаких не имел.
– А что, правда хороша панагия, что ты у иеромонаха взял? Где она?
Панагии среди изъятых у задержанных вещиц не было.
Стали искать Климентьева. Вроде, только что здесь был.
Однако ж ни Климентьева, ни панагии так и не нашли.
Как ни искали.
На всю Россию розыск был учинен. А – не нашли. Сгинули обое – и панагия и сыскной агент Климентьев. Как будто их и не было…

«Максимовское дело». Следствие ведет прокуратура
Воровать на максимовском обогатительном комбинате начали с первого дня его работы.
Воровали все, или почти все. Ворованное мелкими и крупными частями, правдами и неправдами выносили за территорию комбината. А те, кто был готов перекупить максимовское золото, уже ждал их снаружи.
«Стрелки» проводились в городском кафе «Аэлита». Там на фоне огромной во всю стену фотографии березовой рощи и заключались договора о купле-продаже к обоюдному интересу.
Нельзя сказать, что райпрокуратура не реагировала на сигналы.
Но завод-предприятие режимное. Пока следователь райпрокуратуры закажет пропуск, пока пройдет на территорию, – глядь, а все возможные концы спрятаны глубоко и надежно.
Райпрокурор запросил облпрокуратуру, попросил помощи. А облпрокуратуре была придана в их бригаду следователь – криминалист межрапрокуратуры из Москвы знакомая читателю Верочка Пелевина.
Любили Верочку в прокуратуре прежде всего, конечно же, за хватку, криминалистический талант, юридические познания, но не в последнюю очередь и за красоту, так сказать, физическую: была она хороша собой, глазаста, розовощека, стройна, с косой толстой, и вообще являла собой облик типичной русской красавицы. Вот читатель уж и готов предложить свое «клише» – «кустодиевский тип», по имени выдающегося мастера нашего искусства Бориса Кустодиева, прославившегося среди других достоинств и умением писать красивых, типично русских женщин. Ан нет. У Кустодиева девушки и женщины покрупнее будут, или скажем прямо – потолще. Может в неулавливаемо далеком будущем и предстояло Верочке стать дебелой матроной. Но к осени 1998 г. была она чудо как хорошо, не только лицом, но и фигуркой – с округлыми коленями, длинными стройными ногами, крутыми бедрами, высокой грудью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71