Все обернулись и посмотрели на Спайсера. Спайсер сказал:
— Может, пока что не надо так нажимать. Вы же знаете, многие ребята смылись, когда Кайта убили.
— Давай, давай, — сказал Малыш. — Послушайте-ка его. Таких, как он, называют философами.
— Ну что ж, — сердито возразил Спайсер. — Есть свобода слова в этой шайке или нет? Потому они и смылись, что не могли себе представить, как это такой шкет будет управлять всей лавочкой.
Малыш сидел на кровати и смотрел на него, засунув руки в мокрые карманы. Один только раз он вздрогнул от озноба.
— Я всегда был против убийства, — продолжал Спайсер. — Мне наплевать, пусть все это знают. На что нужна месть? Подумаешь, благородство какое!
— Ты просто злишься и трусишь, — сказал Малыш.
Спайсер вышел на середину комнаты.
— Слушай, Пинки, — сказал он. — Будь благоразумен. — Он обратился ко всем: — Будьте благоразумны.
— А ведь кое в чем он прав, — неожиданно вставил Кьюбит. — Нам повезло, что все мы так выскочили. Незачем привлекать к себе внимание. Лучше на время оставить Бруера и Тейта в покое.
Малыш встал. К его мокрому костюму прилипло несколько крошек.
— Ты готов, Дэллоу? — спросил он.
— На все, что ты скажешь. Пинки, — ответил Дэллоу, улыбаясь, как большая преданная собака.
— Куда ты идешь, Пинки? — спросил Спайсер.
— Хочу сходить к Бруеру.
Кьюбит сказал:
— Ты ведешь себя так, как будто мы убили Хейла в прошлом году, а не на прошлой неделе. Нам надо быть осторожными.
— Это дело конченное, — сказал Малыш — Вы слышали заключение суда. Он умер своей смертью, — добавил он, глядя в окно на затихающую грозу.
— А ты забыл об этой девчонке из кафе Сноу? Из-за нее нас могут повесить.
— Девчонку я беру на себя. Она ничего не скажет.
— Ты женишься на ней, что ли? — спросил Кьюбит. Дэллоу засмеялся.
Малыш вынул руки из карманов и сжал их так, что побелели костяшки.
— Кто говорит, что я женюсь на ней? — спросил он.
— Спайсер, — ответил Кьюбит.
Спайсер попятился от Малыша.
— Слушай, Пинки, — сказал он, — я подумал об этом только потому, что тогда она стала бы безопасной. Жена не имеет права давать показания.
— Мне не нужно жениться на этой никудышной девчонке, чтобы сделать ее безопасной. Как нам сделать безопасным тебя, Спайсер? — Он провел языком по сухим потрескавшимся губам. — Если для этого достаточно полоснуть бритвой…
— Это была просто шутка, — вмешался Кьюбит. — Не надо принимать это всерьез. Ты шуток не понимаешь, Пинки.
— Ты думаешь, это было бы забавно, а? Чтобы я женился, да еще на такой паршивой девчонке? Ха, ха, — засмеялся он каркающим смехом. — Придется мне кое-чему научиться. Пошли, Дэллоу.
— Подожди до утра, — сказал Кьюбит. — Подожди, пока вернутся остальные ребята.
— Ты что, тоже дрейфишь?
— Ты вот не веришь, Пинки. Но мы должны действовать полегоньку.
— Ты со мной, Дэллоу? — спросил Малыш.
— Я с тобой, Пинки.
— Тогда пошли, — сказал Малыш.
Он направился к умывальнику и открыл маленькую дверцу, за которой стоял ночной горшок. Он пошарил за горшком и вытащил тоненькое лезвие, такое, каким женщины подбривают себе брови, но с одного края затупленное и обернутое изоляционной лентой. Он сунул его под длинный ноготь большого пальца, единственный ноготь, который не был у него обкусан, и натянул перчатку.
— Через полчаса мы вернемся с деньгой, — сказал он, вышел из комнаты, хлопнув дверью, и спустился по лестнице пансиона Билли. Холод от мокрой одежды проникал до самых костей, лицо сморщилось от озноба, узкие плечи вздрагивали. Он бросил через плечо шагавшему за ним Дэллоу:
— Мы пойдем к Бруеру. Довольно будет проучить его одного.
— Как знаешь, Пинки, — ответил Дэллоу.
Дождь перестал; был отлив, и мелкое море отступало вдали от песчаной отмели. Где-то часы пробили полночь. Дэллоу вдруг захохотал.
— Что это тебя разбирает, Дэллоу?
— Я вот о чем думаю, — ответил Дэллоу. — Ты мировой парень. Пинки. Кайт правильно сделал, что принял тебя. Ты идешь напролом, Пинки.
— Ты молодец, — сказал Пинки, глядя вперед; лицо его передергивалось от озноба.
Они прошли мимо «Космополитена», мимо фонарей, горевших там и здесь на огромной набережной, к башенкам, выделявшимся на фоне быстро бегущих облаков. Когда они проходили мимо кафе Сноу, там погасло последнее окно. Они повернули на Олд-Стейн. У Бруера был дом возле трамвайной линии на Льюис-роуд, почти под железнодорожным мостом.
— Он уже лег спать, — сказал Дэллоу.
Пинки позвонил, не отнимая пальца от кнопки. По обеим сторонам дороги тянулись ряды низеньких, закрытых ставнями, лавочек; по безлюдному шоссе, звеня и качаясь, прошел пустой трамвай с надписью «В парк»; пассажиров в нем не было, кондуктор дремал на одной из скамеек, крыша блестела от ливня. Пинки все держал палец на кнопке звонка.
— Почему Спайсер сказал это… о том, что я женюсь? — спросил Малыш.
— Он просто подумал, что это заткнет ей глотку, — ответил Дэллоу.
— Такие, как она, меня не волнуют, — сказал Малыш, нажимая на кнопку звонка.
На лестнице зажегся свет, скрипнула оконная рама, и чей-то голос окликнул:
— Кто это?
— Это я, — ответил Малыш, — Пинки.
— Что тебе надо? Почему ты не мог прийти утром?
— Мне нужно поговорить с тобой, Бруер.
— Какие это у нас срочные разговоры, Пинки? Неужели нельзя подождать до утра?
— Открывай-ка лучше, Бруер. Ты же не хочешь, чтобы сюда явилась вся банда.
— Старуха ужасно больна. Пинки. Я не хочу ее тревожить. Она заснула. Не спала три ночи.
— Так это ее разбудит, — ответил Малыш, держа палец на кнопке звонка.
Через мост медленно проехал товарный поезд, дым от него заволок Льюис-роуд.
— Отпусти звонок, Пинки, я открою.
Пока Пинки ждал, его пробирала дрожь; он засунул руку в перчатке глубоко в мокрый карман. Бруер отворил дверь; это был тучный пожилой человек в грязной белой пижаме. Нижняя пуговица была оторвана, и из-под куртки виднелся толстый живот с глубоко ушедшим пупом.
— Входи, Пинки, — сказал он, — только тихонько. Старуха совсем плоха. Я с ней вконец измучился.
— Поэтому ты и не заплатил свой взнос, Бруер? — спросил Малыш.
Он презрительно осмотрел узкую переднюю — ящик от устриц, превращенный в стойку для зонтов, поеденная молью оленья голова, на один из рогов которой надет котелок, стальная каска, используемая как цветочный горшок. Кайт мог бы заполучить кого-нибудь побогаче. Бруер только недавно перестал принимать ставки на углах улиц и в барах. Мастер обжуливать клиентов. Нечего было и пытаться вытянуть больше десяти процентов с его выручки.
— Заходите и располагайтесь, — сказал Бруер. — Здесь тепло. Какая холодная ночь!
Даже дома, в пижаме, он оставался притворно веселым. Он был, как надпись на карточке, где помечают ставки на бегах: «Старая фирма. Вы можете доверять Биллу Бруеру». Он зажег газовый камин, включил торшер под красным шелковым абажуром с бахромой. Свет блеснул на посеребренной коробке для печенья, на свадебной фотографии в рамке.
— Хотите рюмочку виски? — предложил Бруер.
— Ты знаешь, я непьющий, — ответил Малыш.
— Ну, так Тэд выпьет, — сказал Бруер.
— Что ж, я могу выпить, — отозвался Дэллоу. Он усмехнулся и сказал: — Вот какое дело.
— Мы пришли за взносом, Бруер, — сказал Малыш.
Человек в белой пижаме нацедил содовой воды себе в стакан. Он повернулся к Пинки спиной и наблюдал за ним в зеркало над буфетом, пока они не встретились глазами.
— У меня что-то душа неспокойна, Пинки, — сказал он. — С тех самых пор, как пристукнули Кайта.
— А что? — спросил Малыш.
— Да вот что. Я все думаю, если ребята Кайта не могут защитить даже… — Он вдруг замолк и стал прислушиваться. — Что это, старуха? — Из комнаты наверху донесся слабый кашель. — Она проснулась, — сказал Бруер. — Мне нужно пойти поглядеть, что с ней.
— Оставайся здесь, — приказал Малыш, — поговорим.
— Ее надо повернуть на бок.
— Кончим, тогда и пойдешь.
Кашель все не прекращался. Было похоже, будто у какой-то машины никак не заведется мотор. Бруер с отчаянием проговорил:
— Будь человеком. Она ведь не знает, куда я девался. Я вернусь через минуту.
— Через минуту мы кончим разговор, — сказал Малыш. — Мы требуем только то, что нам положено. Двадцать фунтов.
— У меня дома нет денег. Честно.
— Ну так пеняй на себя.
Малыш сорвал перчатку с правой руки.
— Это правда, Пинки. Я вчера все отдал Коллеони.
— Господи Иисусе! А при чем тут Коллеони?
Бруер торопливо и с отчаянием продолжал, прислушиваясь к кашлю, доносившемуся сверху:
— Ну, посуди сам. Пинки, не могу же я платить вам обоим. Меня бы порезали, если бы я не заплатил Коллеони.
— Он в Брайтоне?
— Остановился в «Космополитене».
— А Тейт… Тейт тоже уплатил Коллеони?
— Конечно, Пинки. У Коллеони дело поставлено на широкую ногу.
На широкую ногу… Это звучало как обвинение, как напоминание о медной кровати в пансионе Билли, о крошках на матрасе.
— Ты что, думаешь, я конченый человек? — спросил Малыш.
— Послушай моего совета, Пинки, объединись с Коллеони.
Вдруг Малыш взмахнул рукой и полоснул лезвием бритвы, спрятанным у него под ногтем, по щеке Бруера. Хлынула кровь.
— Не надо, — крикнул Бруер, — не надо! — Он попятился к буфету, уронив коробку с печеньем. — У меня есть защитники. Поосторожнее. У меня есть защитники.
Дэллоу опять налил виски Бруера себе в стакан.
— Посмотри-ка на него, — сказал Малыш, указывая на Бруера. — У него есть защитники.
Дэллоу плеснул в стакан содовой воды.
— Может, хочешь еще? — спросил Малыш. — Это я только показал тебе, кто тебя защищает.
— Я не могу платить вам обоим, Пинки. Ради бога, отступись.
— Мы пришли за двадцатью фунтами, Бруер.
— Коллеони выпустит из меня кровь, Пинки.
— Можешь не беспокоиться. Мы защитим тебя.
«Кхе, кхе, кхе», — продолжала кашлять женщина наверху, а потом послышался тихий плач, как будто во сне хныкал ребенок.
— Она зовет меня, — сказал Бруер.
— Двадцать фунтов.
— Я не держу здесь деньги. Пусти меня, я схожу, принесу.
— Иди с ним, Дэллоу, — сказал Малыш. — Я подожду здесь.
Он сел на резной стул с прямой спинкой, какие бывают в столовых, и устремил взгляд на глухую улицу, на урны для мусора, стоявшие вдоль тротуаров, на широкую тень от железнодорожного моста. Он сидел совершенно спокойно, и по его серым, совсем стариковским глазам нельзя было прочесть того, что он чувствовал.
Поставлено широко… У Коллеони дело поставлено широко… Он знал, что никому в банде не мог доверять… кроме, пожалуй, Дэллоу. Это неважно. Никогда не ошибешься, если никому не будешь доверять. С урны для мусора на панель осторожно спустилась кошка: вдруг она остановилась, попятилась назад, и в полутьме ее агатовые глаза уставились на Малыша. Малыш и кошка, не шевелясь, глядели друг на друга, пока не вернулся Дэллоу.
— Деньги у меня, Пинки, — сказал Дэллоу.
Малыш повернул к нему голову и улыбнулся; вдруг лицо его сморщилось, и он два раза громко чихнул. Кашель наверху замер.
— Долго он будет помнить наше посещение, — сказал Дэллоу и добавил с тревогой: — Тебе надо выпить виски, Пинки. Ты простудился.
— Ничего со мной не будет. Я здоров, — ответил Малыш. Он встал. — Не будем терять тут время, уйдем, не прощаясь.
Малыш шел впереди посреди пустынной улицы, между двумя трамвайными линиями. Вдруг он спросил:
— Ты думаешь, я конченый человек, Дэллоу?
— Ты? — ответил Дэллоу. — Да ты что? Ты ведь только начинаешь.
Несколько минут они шагали молча; вода из водосточных труб капала на панель. Потом Дэллоу заговорил:
— Ты что, беспокоишься из-за Коллеони?
— Ничего я не беспокоюсь.
— Коллеони тебе в подметки не годится! — вдруг воскликнул Дэллоу. — «Космополитен»! — добавил он и сплюнул.
— Кайт думал, он занимается автоматами. А выходит — другое. Теперь Коллеони считает, что побережье освободилось. Вот он и выпускает щупальца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46