— Ох, вот дурочка-то.
— Но он-то не дурак, — возразил Кьюбит, — знает, что делает. Если бы она захотела кое-что сказать…
— Сказать, что не Фред оставил карточку?
— Бедняга Спайсер, — пробормотал Кьюбит, разглядывая пузырьки, поднимающиеся в стакане с виски. И вдруг его осенило: — А откуда вы?… — Но все опять спуталось в затуманенном мозгу. — Выйти бы на воздух; очень здесь душно. Что вы скажете, если мы с вами?…
— Погодите немножко, — попросила Айда Арнольд, — я поджидаю одного приятеля. Мне бы хотелось вас с ним познакомить.
— Это все центральное отопление, — сказал Кьюбит, — оно вредно для здоровья. Выйдешь на улицу и схватишь простуду, а потом, знаете ли…
— Когда же свадьба?
— Чья свадьба?
— Пинки.
— Я с Пинки не дружу.
— Вы ведь не одобряете смерть Фреда? — мягко настаивала Айда Арнольд.
— Вы разбираетесь в людях.
— Вот если бы полоснули бритвой — это другое дело.
Вдруг Кьюбит яростно заговорил:
— Как увижу кусок Брайтонского леденца, так сразу… — Он рыгнул и со слезами в голосе повторил: — Полоснуть бритвой — совсем другое дело.
— Доктора установили естественную смерть. У него было слабое сердце.
— Выйдем на улицу, — пробормотал Кьюбит, — мне нужно воздухом подышать.
— Ну подождите немножко. При чем тут Брайтонский леденец?
Он тупо уставился на нее и повторил:
— Мне нужно воздухом подышать. Даже если это меня убьет. Тут центральное отопление… — пожаловался он, — а я так легко простужаюсь.
— Подождите минутку. — Она в глубоком волнении положила ему руку на плечо — на горизонте забрезжила разгадка… Тут она сама впервые ощутила, как от скрытых батарей их обдает теплым душным воздухом, и ее тоже потянуло на улицу. Она сказала: — Я выйду с вами. Прогуляемся…
Он смотрел на нее, кивая головой с таким глубоким безразличием, как будто потерял способность соображать, — так выпускаешь из рук поводок, и собака исчезает из вида, убегает далеко, в лес, ее уж и не догнать… Он был поражен, когда она вдруг добавила:
— Я дам вам… двадцать фунтов.
Что он такое сказал, за что можно заплатить столько денег? Она соблазнительно улыбнулась ему.
— Позвольте мне только помыться и напудрить нос.
Он ничего не ответил, он испугался, но и ей было не до ответа — она ринулась вверх по лестнице — ждать лифта нет времени… Ей надо помыться! Эти же слова она сказала и Фреду. Айда бежала наверх по лестнице, навстречу ей спускались, люди, переодетые к обеду. Она заколотила в дверь, и фил Коркери впустил ее.
— Быстро, — скомандовала она, — мне нужен свидетель.
Слава богу, он был одет, и Айда потащила его вниз, но стоило ей войти в холл, как она увидела, что Кьюбит исчез. Она выбежала наружу, на ступеньки «Космополитена», но его нигде не было видно.
— Ну, в чем дело? — спросил Коркери.
— Ушел. Ну ладно, — сказала Айда Арнольд. — Теперь-то я знаю все точно. Никакое это не самоубийство. Они убили его. — Она говорила медленно, точно сама вслушивалась в свои слова. — Брайтонский леденец…
Многим женщинам показалось бы невозможным разгадать смысл этих слов, но Айда Арнольд привыкла разгадывать загадки спиритического столика. Ее пальцы вместе с пальцами старого Кроу распутывали более непонятные вещи. Ум ее заработал совершенно уверенно.
Ночной ветерок зашевелил жидкие светлые волосы Коркери. Быть может, ему пришло в голову, что в такой вечер, после любовных утех, всякой женщине нужна романтика. Он робко дотронулся до ее локтя.
— Какая ночь — проговорил он, — я даже не мечтал о таком… Какая ночь… — Но слова замерли у него на губах, когда она устремила на него большие задумчивые глаза, не понимая его, полная совсем других мыслей. И медленно сказала:
— Вот дурочка… выйти за него замуж… ведь не угадаешь, на что он еще пойдет… — С радостной жаждой справедливости она взволнованно добавила: — Мы должны спасти ее. Фил.
***
Малыш ждал у подножия лестницы. Огромное здание мэрии как тень нависло над ним — отделы регистрации рождения и смерти, выдачи разрешений на вождение автомобиля, взимания налогов, и где-то в одном из длинных коридоров затерялась комната регистрации браков. Он взглянул на свои часы и сказал Друитту:
— Опаздывает, черт ее дери.
— В этом преимущество невесты, — ответил Друитт.
Невеста и жених, кобыла и жеребец, который покрывает ее; мысль эта была, как звук пилы, режущей металл, как прикосновение ворсинок ткани к порезу на руке.
— Мы с Дэллоу… мы пойдем ей навстречу, — сказал Малыш.
Друитт спросил вдогонку:
— А что, если она придет другой дорогой? Вы разминетесь с ней? Я подожду здесь.
Они свернули с главной улицы налево.
— Она пойдет не этой дорогой, — заметил Дэллоу.
— А мы вовсе не обязаны к ней подлаживаться, — возразил Малыш.
— Теперь-то тебе от этого не отвертеться.
— Никто и не собирается! Я что, не могу немножко пройтись?
Он остановился и стал разглядывать витрину писчебумажного магазина: двухламповые радиоприемники, всюду пачки газет и журналов.
— Видел Кьюбита? — спросил он, заглядывая внутрь магазинчика.
— Нет, — ответил Дэллоу, — и никто из ребят не видел.
Стенды с ежедневными столичными и местными газетами были полны сообщений о разных происшествиях: скандал на заседании городского совета, около Черной скалы найдена утопленница, авария на улице Кларенс… Журнал «Дикий Запад», номер «Любителям кино», засунутый за чернильницы, вечные ручки, бумажные тарелки для пикников и маленькие топорные игрушки, роман Марии Стоупс «Супружеская любовь». Малыш внимательно разглядывал все это.
— Мне знакомо, что сейчас с тобой творится, — проговорил Дэллоу, — я и сам один раз был женат. Это у тебя прямо в печенке сидит. Нервы. Знаешь, — продолжал Дэллоу, — я даже пошел и купил одну из таких вот книжонок. Но не узнал из нее ничего нового. Вот только насчет цветов. Про их пестики. Просто не верится, какие чудеса творятся среди цветов.
Малыш повернулся и открыл было рот, чтобы ответить, но зубы его снова сжались. Он умоляюще и с ужасом смотрел на Дэллоу. Если бы Кайт был здесь, подумал он, тот бы ему все рассказал… хотя, будь здесь Кайт, в разговоре этом и нужды бы не было… ни за что бы не влип он в такую историю.
— А вот пчелы… — начал было объяснять Дэллоу, но замолк. — Что с тобой. Пинки? Вид у тебя не особенно важный.
— Я хорошо знаю все правила, — сказал Малыш.
— Какие правила?
— Тебе нечего учить меня правилам, — продолжал Малыш в порыве гнева, — что я, не следил за ними каждую субботнюю ночь?… Не слышал, как скрипела кровать? — Глаза его стали круглыми, как будто он видел что-то ужасное. — Когда я был маленьким, то поклялся, что стану священником, — глухо добавил он.
— Священником? Ты — священником? Вот здорово! — воскликнул Дэллоу. Он необидно захохотал, расставив ноги так неуклюже; что ступил в собачье дерьмо.
— А что плохого быть священником? — удивился Малыш. — Они знают, что к чему. Держатся в стороне от всего этого. — Его губы и скулы задрожали, казалось, он сейчас разрыдается, кулаки его бешено застучали по витрине: утопленница, приемник и этот ужас — «Супружеская любовь».
— Что плохого в том, чтобы немного позабавиться? — покровительственно сказал Дэллоу, очищая подметку о край панели. Но при слове «позабавиться» юноша затрясся, как в лихорадке.
— Тебе ведь не приходилось знать Анни Коллинз? — спросил он.
— Никогда не слыхал о такой.
— Она училась со мной в одной школе, — продолжал Малыш. Он уставился на грязную мостовую; в витрине с «Супружеской любовью» отразилось его полное отчаяния юношеское лицо. — Так она положила голову на рельсы, там, где проходит поезд на Хассокс. Да ей пришлось еще ждать минут десять до поезда семь пять… Он из-за тумана позже отошел от вокзала Виктория. Голову отрезало начисто. Ей было пятнадцать. У нее должен был родиться ребенок, а она знала, чем это пахнет. У нее уже был ребенок за два года до этого, так его могли бы пришить дюжине мальчишек.
— Да, бывает, — согласился Дэллоу, — есть такой шанс в этой игре.
— Читал я всякие любовные истории, — продолжал Малыш. Прежде он никогда не был таким разговорчивым; говоря, он рассматривал бумажные тарелочки с гофрированными краями и двухламповый приемник; тарелочки такие изящные, приемник такой топорный. — Жена Билли зачитывается ими. Знаешь, какого они сорта. «Леди Ангелина подняла сияющие глаза на сэра Марка». Тошнит меня от них. Тошнит больше, чем от других… — Дэллоу с изумлением следил за этим прорвавшимся потоком красноречия. — От тех, что покупают из-под прилавка. Спайсер их частенько доставал. О том, как побеждают девушек… «Стыдясь показаться в таком виде перед молодыми людьми, она остановилась…» Все это одно и то же, — сказал он, отведя полный ненависти взор от витрины и пробежав глазами из конца в конец длинную грязную улицу: запах рыбы, неровный тротуар, засыпанный опилками… — Это и есть любовь, — сказал он Дэллоу, невесело усмехнувшись. — Это и есть забава… Это и есть игра.
— Но должна же жизнь продолжаться? — смущенно пробормотал Дэллоу.
— А зачем? — спросил Малыш.
— Чего ты меня спрашиваешь, — ответил Дэллоу, — тебе лучше знать. Ты ведь католик? А вы верите…
— Credo in unum Satanam, — произнес Малыш.
— Меня латыни не обучали. Я знаю только…
— Выкладывай, — подхватил Малыш, — давай потолкуем. Вероучение Дэллоу.
— Мир в порядке, если ты слишком далеко не заглядываешь.
— И все?
— Тебе пора уже быть в мэрии. Слышишь, часы бьют. Два… — Надтреснутый звон колоколов прекратился, пробило два.
Лицо Малыша опять стало жалким, он положил руку на плечо Дэллоу.
— Ты хороший парень, Дэллоу. И так много знаешь. Скажи-ка мне… — Рука его упала, он посмотрел мимо Дэллоу вдоль улицы. И проговорил безнадежно: — Вот и она. Что ей на этой улице надо?
— Она тоже не больно торопится, — заметил Дэллоу, наблюдая-за медленно приближающейся тоненькой фигуркой. На таком расстоянии она выглядела даже моложе своих лет. Он добавил: — А все-таки Друитт здорово умно поступил, достав разрешение на брак.
— Есть согласие родителей, — хмуро ответил Малыш, — самое главное для тех, кто соблюдает приличия. — Он рассматривал девушку, как будто это незнакомка, с которой у него назначено свидание. — Видишь ли, тут еще в одном деле повезло. Меня не зарегистрировали при рождении. Во всяком случае, не в таком месте, где это можно проверить. Вот мы и добавили пару годков. Родителей нет. Опекуна нет. Старый Друитт наплел целую трогательную историю.
Роз прифрантилась по случаю свадьбы: она сняла шляпку, которая не нравилась Малышу; новый плащ, немножко пудры, дешевая губная помада. Она была похожа на маленькую аляповатую статую в какой-то жалкой церквушке — бумажная корона не показалась бы на ней странной, да и раскрашенное сердце тоже; на нее можно было молиться, но нечего было ждать от нее помощи.
— Где это ты пропадаешь? — спросил Малыш. — Тебе непонятно, что опаздываешь?
Они даже не пожали друг другу руки. Ими овладела страшная скованность.
— Извини меня, Пинки. Видишь ли… — она стыдливо выдавила из себя эти слова, как будто призналась, что пошла на переговоры с его врагом, — я ходила в церковь.
— Зачем это? — спросил он.
— Не знаю, Пинки. Мне стало как-то не по себе. Вот я и надумала пойти исповедаться.
Он усмехнулся, глядя на нее.
— Исповедаться? Шикарно.
— Видишь ли, я хотела… я думала…
— Господи Боже, что ты там думала?
— Я хотела преисполниться благодати, когда буду выходить за тебя замуж. — Она даже не взглянула в сторону Дэллоу. Религиозный термин прозвучал в ее устах странно и педантично. На грязной улице стояли два католика. Они понимали друг друга. Она произносила слова, обычные и для рая и для ада.
— Ну, и что же, исповедалась?
— Нет. Я пошла, позвонила в звонок и спросила отца Джеймса. Но вдруг сообразила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Но он-то не дурак, — возразил Кьюбит, — знает, что делает. Если бы она захотела кое-что сказать…
— Сказать, что не Фред оставил карточку?
— Бедняга Спайсер, — пробормотал Кьюбит, разглядывая пузырьки, поднимающиеся в стакане с виски. И вдруг его осенило: — А откуда вы?… — Но все опять спуталось в затуманенном мозгу. — Выйти бы на воздух; очень здесь душно. Что вы скажете, если мы с вами?…
— Погодите немножко, — попросила Айда Арнольд, — я поджидаю одного приятеля. Мне бы хотелось вас с ним познакомить.
— Это все центральное отопление, — сказал Кьюбит, — оно вредно для здоровья. Выйдешь на улицу и схватишь простуду, а потом, знаете ли…
— Когда же свадьба?
— Чья свадьба?
— Пинки.
— Я с Пинки не дружу.
— Вы ведь не одобряете смерть Фреда? — мягко настаивала Айда Арнольд.
— Вы разбираетесь в людях.
— Вот если бы полоснули бритвой — это другое дело.
Вдруг Кьюбит яростно заговорил:
— Как увижу кусок Брайтонского леденца, так сразу… — Он рыгнул и со слезами в голосе повторил: — Полоснуть бритвой — совсем другое дело.
— Доктора установили естественную смерть. У него было слабое сердце.
— Выйдем на улицу, — пробормотал Кьюбит, — мне нужно воздухом подышать.
— Ну подождите немножко. При чем тут Брайтонский леденец?
Он тупо уставился на нее и повторил:
— Мне нужно воздухом подышать. Даже если это меня убьет. Тут центральное отопление… — пожаловался он, — а я так легко простужаюсь.
— Подождите минутку. — Она в глубоком волнении положила ему руку на плечо — на горизонте забрезжила разгадка… Тут она сама впервые ощутила, как от скрытых батарей их обдает теплым душным воздухом, и ее тоже потянуло на улицу. Она сказала: — Я выйду с вами. Прогуляемся…
Он смотрел на нее, кивая головой с таким глубоким безразличием, как будто потерял способность соображать, — так выпускаешь из рук поводок, и собака исчезает из вида, убегает далеко, в лес, ее уж и не догнать… Он был поражен, когда она вдруг добавила:
— Я дам вам… двадцать фунтов.
Что он такое сказал, за что можно заплатить столько денег? Она соблазнительно улыбнулась ему.
— Позвольте мне только помыться и напудрить нос.
Он ничего не ответил, он испугался, но и ей было не до ответа — она ринулась вверх по лестнице — ждать лифта нет времени… Ей надо помыться! Эти же слова она сказала и Фреду. Айда бежала наверх по лестнице, навстречу ей спускались, люди, переодетые к обеду. Она заколотила в дверь, и фил Коркери впустил ее.
— Быстро, — скомандовала она, — мне нужен свидетель.
Слава богу, он был одет, и Айда потащила его вниз, но стоило ей войти в холл, как она увидела, что Кьюбит исчез. Она выбежала наружу, на ступеньки «Космополитена», но его нигде не было видно.
— Ну, в чем дело? — спросил Коркери.
— Ушел. Ну ладно, — сказала Айда Арнольд. — Теперь-то я знаю все точно. Никакое это не самоубийство. Они убили его. — Она говорила медленно, точно сама вслушивалась в свои слова. — Брайтонский леденец…
Многим женщинам показалось бы невозможным разгадать смысл этих слов, но Айда Арнольд привыкла разгадывать загадки спиритического столика. Ее пальцы вместе с пальцами старого Кроу распутывали более непонятные вещи. Ум ее заработал совершенно уверенно.
Ночной ветерок зашевелил жидкие светлые волосы Коркери. Быть может, ему пришло в голову, что в такой вечер, после любовных утех, всякой женщине нужна романтика. Он робко дотронулся до ее локтя.
— Какая ночь — проговорил он, — я даже не мечтал о таком… Какая ночь… — Но слова замерли у него на губах, когда она устремила на него большие задумчивые глаза, не понимая его, полная совсем других мыслей. И медленно сказала:
— Вот дурочка… выйти за него замуж… ведь не угадаешь, на что он еще пойдет… — С радостной жаждой справедливости она взволнованно добавила: — Мы должны спасти ее. Фил.
***
Малыш ждал у подножия лестницы. Огромное здание мэрии как тень нависло над ним — отделы регистрации рождения и смерти, выдачи разрешений на вождение автомобиля, взимания налогов, и где-то в одном из длинных коридоров затерялась комната регистрации браков. Он взглянул на свои часы и сказал Друитту:
— Опаздывает, черт ее дери.
— В этом преимущество невесты, — ответил Друитт.
Невеста и жених, кобыла и жеребец, который покрывает ее; мысль эта была, как звук пилы, режущей металл, как прикосновение ворсинок ткани к порезу на руке.
— Мы с Дэллоу… мы пойдем ей навстречу, — сказал Малыш.
Друитт спросил вдогонку:
— А что, если она придет другой дорогой? Вы разминетесь с ней? Я подожду здесь.
Они свернули с главной улицы налево.
— Она пойдет не этой дорогой, — заметил Дэллоу.
— А мы вовсе не обязаны к ней подлаживаться, — возразил Малыш.
— Теперь-то тебе от этого не отвертеться.
— Никто и не собирается! Я что, не могу немножко пройтись?
Он остановился и стал разглядывать витрину писчебумажного магазина: двухламповые радиоприемники, всюду пачки газет и журналов.
— Видел Кьюбита? — спросил он, заглядывая внутрь магазинчика.
— Нет, — ответил Дэллоу, — и никто из ребят не видел.
Стенды с ежедневными столичными и местными газетами были полны сообщений о разных происшествиях: скандал на заседании городского совета, около Черной скалы найдена утопленница, авария на улице Кларенс… Журнал «Дикий Запад», номер «Любителям кино», засунутый за чернильницы, вечные ручки, бумажные тарелки для пикников и маленькие топорные игрушки, роман Марии Стоупс «Супружеская любовь». Малыш внимательно разглядывал все это.
— Мне знакомо, что сейчас с тобой творится, — проговорил Дэллоу, — я и сам один раз был женат. Это у тебя прямо в печенке сидит. Нервы. Знаешь, — продолжал Дэллоу, — я даже пошел и купил одну из таких вот книжонок. Но не узнал из нее ничего нового. Вот только насчет цветов. Про их пестики. Просто не верится, какие чудеса творятся среди цветов.
Малыш повернулся и открыл было рот, чтобы ответить, но зубы его снова сжались. Он умоляюще и с ужасом смотрел на Дэллоу. Если бы Кайт был здесь, подумал он, тот бы ему все рассказал… хотя, будь здесь Кайт, в разговоре этом и нужды бы не было… ни за что бы не влип он в такую историю.
— А вот пчелы… — начал было объяснять Дэллоу, но замолк. — Что с тобой. Пинки? Вид у тебя не особенно важный.
— Я хорошо знаю все правила, — сказал Малыш.
— Какие правила?
— Тебе нечего учить меня правилам, — продолжал Малыш в порыве гнева, — что я, не следил за ними каждую субботнюю ночь?… Не слышал, как скрипела кровать? — Глаза его стали круглыми, как будто он видел что-то ужасное. — Когда я был маленьким, то поклялся, что стану священником, — глухо добавил он.
— Священником? Ты — священником? Вот здорово! — воскликнул Дэллоу. Он необидно захохотал, расставив ноги так неуклюже; что ступил в собачье дерьмо.
— А что плохого быть священником? — удивился Малыш. — Они знают, что к чему. Держатся в стороне от всего этого. — Его губы и скулы задрожали, казалось, он сейчас разрыдается, кулаки его бешено застучали по витрине: утопленница, приемник и этот ужас — «Супружеская любовь».
— Что плохого в том, чтобы немного позабавиться? — покровительственно сказал Дэллоу, очищая подметку о край панели. Но при слове «позабавиться» юноша затрясся, как в лихорадке.
— Тебе ведь не приходилось знать Анни Коллинз? — спросил он.
— Никогда не слыхал о такой.
— Она училась со мной в одной школе, — продолжал Малыш. Он уставился на грязную мостовую; в витрине с «Супружеской любовью» отразилось его полное отчаяния юношеское лицо. — Так она положила голову на рельсы, там, где проходит поезд на Хассокс. Да ей пришлось еще ждать минут десять до поезда семь пять… Он из-за тумана позже отошел от вокзала Виктория. Голову отрезало начисто. Ей было пятнадцать. У нее должен был родиться ребенок, а она знала, чем это пахнет. У нее уже был ребенок за два года до этого, так его могли бы пришить дюжине мальчишек.
— Да, бывает, — согласился Дэллоу, — есть такой шанс в этой игре.
— Читал я всякие любовные истории, — продолжал Малыш. Прежде он никогда не был таким разговорчивым; говоря, он рассматривал бумажные тарелочки с гофрированными краями и двухламповый приемник; тарелочки такие изящные, приемник такой топорный. — Жена Билли зачитывается ими. Знаешь, какого они сорта. «Леди Ангелина подняла сияющие глаза на сэра Марка». Тошнит меня от них. Тошнит больше, чем от других… — Дэллоу с изумлением следил за этим прорвавшимся потоком красноречия. — От тех, что покупают из-под прилавка. Спайсер их частенько доставал. О том, как побеждают девушек… «Стыдясь показаться в таком виде перед молодыми людьми, она остановилась…» Все это одно и то же, — сказал он, отведя полный ненависти взор от витрины и пробежав глазами из конца в конец длинную грязную улицу: запах рыбы, неровный тротуар, засыпанный опилками… — Это и есть любовь, — сказал он Дэллоу, невесело усмехнувшись. — Это и есть забава… Это и есть игра.
— Но должна же жизнь продолжаться? — смущенно пробормотал Дэллоу.
— А зачем? — спросил Малыш.
— Чего ты меня спрашиваешь, — ответил Дэллоу, — тебе лучше знать. Ты ведь католик? А вы верите…
— Credo in unum Satanam, — произнес Малыш.
— Меня латыни не обучали. Я знаю только…
— Выкладывай, — подхватил Малыш, — давай потолкуем. Вероучение Дэллоу.
— Мир в порядке, если ты слишком далеко не заглядываешь.
— И все?
— Тебе пора уже быть в мэрии. Слышишь, часы бьют. Два… — Надтреснутый звон колоколов прекратился, пробило два.
Лицо Малыша опять стало жалким, он положил руку на плечо Дэллоу.
— Ты хороший парень, Дэллоу. И так много знаешь. Скажи-ка мне… — Рука его упала, он посмотрел мимо Дэллоу вдоль улицы. И проговорил безнадежно: — Вот и она. Что ей на этой улице надо?
— Она тоже не больно торопится, — заметил Дэллоу, наблюдая-за медленно приближающейся тоненькой фигуркой. На таком расстоянии она выглядела даже моложе своих лет. Он добавил: — А все-таки Друитт здорово умно поступил, достав разрешение на брак.
— Есть согласие родителей, — хмуро ответил Малыш, — самое главное для тех, кто соблюдает приличия. — Он рассматривал девушку, как будто это незнакомка, с которой у него назначено свидание. — Видишь ли, тут еще в одном деле повезло. Меня не зарегистрировали при рождении. Во всяком случае, не в таком месте, где это можно проверить. Вот мы и добавили пару годков. Родителей нет. Опекуна нет. Старый Друитт наплел целую трогательную историю.
Роз прифрантилась по случаю свадьбы: она сняла шляпку, которая не нравилась Малышу; новый плащ, немножко пудры, дешевая губная помада. Она была похожа на маленькую аляповатую статую в какой-то жалкой церквушке — бумажная корона не показалась бы на ней странной, да и раскрашенное сердце тоже; на нее можно было молиться, но нечего было ждать от нее помощи.
— Где это ты пропадаешь? — спросил Малыш. — Тебе непонятно, что опаздываешь?
Они даже не пожали друг другу руки. Ими овладела страшная скованность.
— Извини меня, Пинки. Видишь ли… — она стыдливо выдавила из себя эти слова, как будто призналась, что пошла на переговоры с его врагом, — я ходила в церковь.
— Зачем это? — спросил он.
— Не знаю, Пинки. Мне стало как-то не по себе. Вот я и надумала пойти исповедаться.
Он усмехнулся, глядя на нее.
— Исповедаться? Шикарно.
— Видишь ли, я хотела… я думала…
— Господи Боже, что ты там думала?
— Я хотела преисполниться благодати, когда буду выходить за тебя замуж. — Она даже не взглянула в сторону Дэллоу. Религиозный термин прозвучал в ее устах странно и педантично. На грязной улице стояли два католика. Они понимали друг друга. Она произносила слова, обычные и для рая и для ада.
— Ну, и что же, исповедалась?
— Нет. Я пошла, позвонила в звонок и спросила отца Джеймса. Но вдруг сообразила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46