Оставшись один, я внимательно прочитал показания Баларгимова. Если вначале, в объяснениях, он слегка путался, то к окончанию следствия показания его обрели необходимую ясность.
Ничем не опровергнутые, они установили окончательные обстоятельства случившегося:
"...Ветлугин и Баларгимов в лодке "кулаз" вышли ночью в море для отстрела птицы. Баларгимов сидел на веслах, а Ветлугин - напротив него, с заряженным ружьем. В море Ветлугин закурил и хотел угостить сигаретой Баларгимова, руки которого были заняты..."
Бала доложил обо всем существенном полностью. Мне осталось лишь просмотреть обычные в делах подобного рода документы: протокол выезда на место происшествия; справки о принадлежности дробовых ружей, протокол допроса понятых...
Капитан рыбоохранного судна "Спутник", допрошенный в качестве свидетеля, сообщил:
"... Баларгимов показал место, где это произошло. Спустили катер... Море было мелкое, камни. Примерно восемьдесят метров от берега. Вода была чистая, глубина небольшая, дно было хорошо видно. Недалеко от камней обнаружено ружье..." Увидел я и документ, подписанный водной милицией. Ей поручалось изъять образцы боеприпасов погибшего для криминалистической экспертизы.
Протокол был составлен Бураковым и отличался присущей ему обстоятельностью: "...Когда Ветлугиной Т. В. в присутствии понятых было предложено показать, где в доме находятся охотничьи боеприпасы, принадлежащие ее мужу, Ветлугина заявила, что охотничьих боеприпасов в квартире нет. Однако при осмотре платяного Шкафа была обнаружена картонная коробка, в которой...".
Далее шел перечень гильз и описание пыжей. Бураков с честью выполнил данное ему поручение. Поздно вечером неодолимое чувство жалости к жене заставило меня кривыми улочками Нахалстроя спуститься на морвокзал, занять очередьу автоматов междугородной связи. Связь с тем берегом была плохой. Люди под пластмассовыми белыми яйцами громко выкрикивали свои "алле", "алле", припечатывая их ударами по неуязвимым, как БТРы, видавшим виды металлическим ящикам.
Пропустив сквозь себя десятки имен, просьб, упреков и признаний абонентов, звонивших передо мной, я снял трубку, надеясь, что тоже окажусь в безопасной звуковой отдаленности и мы с женой будем больше догадываться, нежели слышать друг друга.
Все, однако, оказалось не так.
- Я думала, что ты уже не позвонишь, - просто произнесла она так близко, что я расслышал все оттенки каждого слова.
Ее злое веселье, делавшее меня отчаянным, отвечающим за себя одного, куда-то исчезло. Голос был печален. У меня сразу испортилось настроение.
Мы поженились не сразу. К тому времени, когда я помогал ей собирать материалы о поведении браконьеров в конфликтной ситуации, о ней уже знали мои близкие - и мать, и сестра не чаяли в ней души. Лена охотно всем помогала, дарила книжки, советовала, заступалась. Она боялась одиночества, болезней, неохотно оставалась одна. В ней было что-то от ласкового ребенка, который знает, что его любят. Иногда, правда, ребенок этот мог оторвать голову кукле, с которой любил играть. Этой куклой порой чувствовал себя я.
- Ты совсем забыл обо мне? - Сейчас ребенок чувствовал, что любимую куклу взяли у него и забросили аж на другой берег моря.
- Ну что ты, малыш! - Мои интонации были насквозь фальшивы, но она этого не почувствовала. - Жутко много работы...
Она обрушила на меня вихрь быстрых вопросов, от которых невозможно было укрыться.
- А насчет жилья ты говорил? Пока еще ничего неизвестно?
- Нет.
- Не говорил или неизвестно?
- Неизвестно.
- Может, мне приехать к тебе в следующую субботу? - спросила она. Как там с продуктами? Привезти?
Я вспомнил, что уже давно, как принято у нас на том берегу, не брал в воскресенье две большие корзины и не отправлялся на рынок за провизией на всю неделю. Лена все это делала теперь сама.
- Я могла бы тебе захватить фруктов. Как ты обходишься с питанием? снова заговорила она.
- Нормально. У меня все есть. Ни о чем не беспокойся. А насчет приезда - давай обсудим. Позвони заранее, чтобы достать тебе каюту...
- Если тебе неудобно, я сама могу позвонить Эдику Агаеву... Я знаю его жену. Достать каюту не так сложно...
- Думаю, я устрою... Ладно! Очень много желающих звонить. Так все ничего?
- Ничего, - сказала она вдруг мрачно-зло. Тон ее переменился. - Если не считать всего, что происходит... Тебя, по-моему, это устраивает.
- Ну почему?
Вокруг были люди, мне неудобно было обсуждать наши отношения. Тем более что в прежние времена даже не по телефону мы никогда не могли прийти к согласию.
- Это тебя надо спросить - "почему?", - сказала она.
- Ну ладно! На неделе я тебе позвоню... С другого конца провода уже неслись гудки.
"Неудивительно ли, что жилище прокурора, человека, поставленного державой наблюдать за точным исполнением законов, - думал я на обратном пути домой, - расположено в самом центре Нахаловки - того самого огромного городского района, который официально не существует, но, несмотря на эту свою юридическую недостоверность, развивается исключительно бурно?"
Наверное, в этом тоже заключалась од на из прихотей моей загадочной птицы счастья.
Крестьяне, пришедшие после войны в порт и на нефтепромыслы на заработки, перетаскивали из кишлаков многочисленные семьи, а потом друзей и соседей; демобилизовавшиеся из армии; отбывшие срок заключенные, которым был воспрещен въезд в родные места; надумавшие осесть на месте цыгане и, главное, огромные крысы - пионеры освоения и возникновения Нахалстроя отстроили себе жилье самовольно, без всяких разрешений, планов, проектов, согласованных виз.
Они возводили свои домишки из чего попало и где попало, самоуправно врезались в газовые трубы, присоединялись к нитям водопровода, воровали со столбов электричество, в общем - жили. И город, остро нуждающийся в них, делал вид, что их не замечает, поскольку их как бы нет в красивых генеральных планах развития и расширения, в статистике, в отчетности - и нет их проблем. Собственно, они есть, эти проблемы, но это их проблемы нахалстроевцев...
Лишь потом как-то неожиданно выяснилось, что их жалобные жилищные делишки стали городскими проблемами. И чтобы их решить, необходимо стало канонизировать существование Нахаловки и войти в правительство с просьбой о многомиллионных кредитах. Но от этой мысли городские власти закрыли в ужасе глаза.
"Не в этом ли причина "недостоверности" здешней жизни?"
У дома меня окликнули:
- Игорь Николаевич... - Я увидел милицейскую машину. - Дежурный послал за вами... - Из кабины высунулся помощник дежурного.
- Что-нибудь случилось?
- На сажевом комбинате ЧП: нефть прорвало. Большой ущерб! Комбинат хотел скрыть, но директор госзаповедника узнал. Дал телеграмму в Москву с просьбой создать государственную комиссию...
4
- ...Так испортить настроение директору сажевого комбината, да еще накануне женитьбы его единственного сына!..
Проворные пальцы представителя частнопредпринимательского капитала на восточном берегу быстро перебирали кожу на моих щеках, натягивая и тут же отпуская ее в зависимости от взмахов и приземлений выдернутой с моим появлением из ножен особо острой, привезенной "оттуда" контрабандной бритвы.
- Закрыть установку, которую с такой помпой пустил... Говорят, Кудреватых кричал вам: "На том берегу один Баку сливает в море триста миллионов кубометров - так и его закройте!"
Парикмахеру были известны, самые свежие городские новости.
- "...Да я тебя за Можай загоню! На Камчатку..." Согомоныч ждал подтверждения, но я молчал.
- В городе только и разговоров, что о водной прокуратуре... Так им спокойно жилось! - наклоняясь почти к самому моему лицу и поминутно заглядывая в зеркало, нашептывал Гарегин. - Браконьеры таскали осетров. Заводские сбрасывали отходы в море. Ни штрафов, ни санкций"
"Самое удобное для рыбинспектора, - отмечали мы с женой много лет назад в ее студенческой курсовой работе ва тему "Поведение браконьера в конфликтной ситуации", - это контактное поведение нарушителя. Объектное поведение неудобно, поскольку человек быстро выходит из этого состояния и, как последующая реакция, появляются повыла" преувеличения своей активной роли. Поэтому объектное поведение не переводится сразу в контактное, а только через конфликтное..."
Я вспомнил об этом, когда браконьер, в данном случае Кудреватых плечистый, с испитым, но приятным лицом, голубоглазый, властный, - пошел в атаку на рыбинспекгора, то есть на меня.
- Водная прокуратура... Это сейчас модно - охрана окружающей среды!..
О! Он никак не хотел себя считать нарушителем, по чьей вине в море ушли тонны нефтепродуктов из-за никуда не годной системы очистки и блокировки, которыми никто не хотел заниматься! Эта работа не приносила ни денег, ни славы, и за нее не давали ни Героев, ни грамот.
- ...Люди нацелены на большие свершения... - кричал браконьер.
И благодаря странной его логике, благодаря лицемерной демагогии многих десятилетий в этой конфликтной ситуации, я - рыбинспектор, поставленный представителем всего, что не может ни слова сказать за себя - плавающего, растущего, обитающего на дне бассейна, накрытого теперь масляной, уничтожающей все блевотиной сажкомбината, - выглядел в его, директорской, интерпретации как человек никчемный, живущий инструкциями, не видящий ничего вокруг, глубоко равнодушный к судьбе страны, поскольку сажа, которую выдавал на-гора Кудреватых, где-то там, в недоступных прокуратуре сферах, сложным образом оборачивалась в конвертируемую валюту и просыпалась на всю страну, и в первую очередь на Восточнокаспийск, обильными осенними золотыми дождями.
- О чем говорить, когда вы образовали мертвую зону! Уничтожили одним махом рыбное стадо! Вы понимаете, что вы сделали... - В запале я пренебрег важным правилом: не увеличивать нагрузку на человека, находящегося в раздраженном состоянии, а, наоборот, дружелюбно стремиться вывести из него - в таком случае больше вероятности, что поведение его не станет и вовсе агрессивным. - Я вынужден закрыть установку. Сегодня же вы получите от нас письменное предписание...
- Прокурор области отменит ваше указание! - заорал он.
- У него нет прав!
- Есть еще обком партии...
- Аонпричем?
- Обком, по-вашему, ни при чем? Вы выше обкома? - Еще раньше, до того как разговор наш перешел на крик, Кудреватых вернулся к столу, выдвинул ящик, что-то поискал в нем, не нашел, задвинул, вернулся назад. - Обком партии вам не указ?
- Мы выполняем указания Генерального прокурора...
- Вот и договорились! - продолжал орать на меня Кудреватых. Он вернулся к столу, пошарил в ящике - по-видимому, выключил диктофон. - Обком для тебя никто!
Я нарушил золотое правил о службы и уже пожинал плоды этой оплошности. Было бы куда дипломатичнее, если бы, перед тем как закрыть установку, я бы пришел к директору со словами извинения:
- Вынужден! Пойми правильно. Жмут на меня! И Кудреватых понял бы!
- Я не обижаюсь... - Подумав, он, может, пригласил бы меня на свадьбу своего сына. Судя по всему, там должна была собраться вся восточнокаспийская элита.
А вместо этого! Оскорбленный и униженный, вернувшись, я поднял трубку и неожиданно для себя позвонил Мурадовой. Она была на месте.
- Я не буду называть себя. Интересно, узнаете ли вы, кто вам звонит...
- Уже узнала! - Я почувствовал, что ей приятен мой звонок, она ждала его.
- Как вы смотрите, если мы вместе пообедаем, конечно, если вы не избавились от этой неудобной привычки...
- Представьте, не успела!
- Очень хорошо.
- ...Взять, к примеру, рыбкомбинат! - Чистые пухлые пальцы Согомоныча бегали по моему лицу, не причиняя никаких неудобств. - Рыбкомбинат никогда не выполнял плана, а всегда был с наваром... - Он не мог работать молча.
- Как? А очень просто. Бегут в обком. Так и так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32