- И ему.
- Выходит, все взяточники?
- Нет, конечно... Менты и рыбнадзор - люди дисциплинированные. Дадут им приказ орать - в минуту возьмут. Нет приказа - не подойдут! Ведь так, отец? - Он взглянул на прокаженного.
Старик кивнул. Он сидел на пристроенном к стене лежаке. Короткие его ножки в узких брючках со смешными манжетами на добрый вершок не дотягивали до пола.
- Я отказался платить! И через месяц уже сидел...
- Вы Пухову говорили об этом?
- А что Пухов? Что Сергей мог сделать? Он направил в Москву бумагу, в Главрыбвод. Все написал. Так у него же и сделали обыск! Искали черновики письма и негативы... Вот как все обернулось!
- Странные дела...
В студенческом исследовании моей жены - "Поведение браконьеров в конфликтной ситуации" - инспекторам рыбнадзора предлагалось дать оценку личностных качеств браконьера: "хороший" - "плохой", "умный" - "глупый", "щедрый" - "жадный" и так далее. При обработке полученных данных выявилась обратная зависимость между стажем инспекторской работы и величиной негативной оценки. С увеличением стажа работы инспектора отрицательная оценка имела тенденцию к сглаживанию, уменьшению. Видимо, Пухов, которого все одинаково характеризовали как опытного инспектора, был в силах подняться до понимания человека, ставшего браконьером в силу сложившихся вокруг него условий, и даже воспользоваться его помощью.
Я прибег к тому же.
- Чью лодку сжег рыбнадзор перед тем, как ночью подожгли инспекцию? спросил я. Мазут не дал мне договорить:
- Баларгимова.
Мне показалось - я ослышался.
- Баларгимов платил им за одну лодку, а ловил двумя... - пояснил Мазут. - И кто-то его продал.
Я начал понимать.
"Вот почему в ту же ночь пытались сжечь "козлятник" Касумова!" Браконьерские войны переносились на Берег.
Мазут поднялся, включил стоявший на электроплитке чайник, достал из шкафчика заварку. Подумав, он снова полез в шкафчик - вынул три граненых стакана, и сразу же появилась бутылка.
Я молча смотрел, как мутноватая, здешнего производства "Русская горькая", булькая, освобождает емкость. Видел бы сейчас меня Генеральный! Водный прокурор участка. С граненым стаканом. В "козлятнике". С браконьерами.
Мы выпили.
- Вам известно - кому Баларгимов платил деньги? - спросил я.
- Нет. - Касумов не поднял глаз. Старик тоже смотрел куда-то в сторону.
- Давал, но кому конкретно... - Мазут пожал плечами.
Я понял, что заговор молчания - омерта - перестает действовать только против тех, кто уже не опасен: убит или арестован.
- Вы доставили записку из тюрьмы от Умара Кулиева, - сказал я. - Я не спрашиваю, кто вам в этом помог... Пухов знал о ней?
- Только о первой...
- Другую Мазут должен был привезти в ту ночь, когда Пухова убили... Керим пошевелил маленькими, в коротеньких брючках, ножками.
- Должен был, да застрял! Человек, через которого шла бумага, в чем-то проштрафился, попал в изолятор. Мне пришлось сутки ждать...
Я все понял.
- Вы можете мне ее показать? Она у вас? Я обещаю, что без вашего согласия ни она, ни вы, ни те, кто вас послал, - никто не будет фигурировать в этом деле.
- Это можно. - Касумов поднялся. - Можете ее взять себе. Тем более что за доставку заплачено.
- Кем?
- Женой Умара.
Мазут подошел к окну - на полочке, рядом с подоконником, сушилось несколько сигарет, знакомые коробки с изображением Циолковского Евтушенко.
- Откуда эти спички? - спросил я.
- Садыку привезли несколько ящиков. Он раздавал всем.
Мазут выбрал одну из сигарет, подал мне. На ощупь сигарета была совершенно обычной, я раскрошил табак. Внутри лежала маленькая, свернутая трубочкой бумажка.
Я поднес ее к свету. Написанная острозаточенным, как игла, графитом записка была короткой:
"Отец он меня у говорил взять все на себя перед приговором в автозаке он обещал, что все сделал, что расстрел дадут только чтобы попугать если вы не поможете, я буду третья его жертва".
Громкий крик донесся неожиданно со стороны метеостанции. Еще через минуту дверь "козлятника" была отброшена сильным ударом ноги. Огромный лысый казах, которого я уже видел раньше, впихнул внутрь маленькое, выпачканное кровавой краской верещавшее существо, в котором я узнал крохотного карлика Бокассу.
Казах прокричал Касумову несколько слов на своем языке, бросил на стол нож с наборной ручкой, похожий на финку, мотнул головой на забор.
На берегу уже были сумерки. Вместе с Касумовым я бросился к машине, там причитали женщины. В тусклом свете фары, установленной на метеостанции, я увидел лежавшего на заднем сиденье капитана Мишу Русакова, на нем была моя синяя, с белыми полосами, ветровка из Кельна, по ней ползли, ширились страшные, не меньше чем сама смерть, коричнево-бурые пятна.
Миша был жив, он попытался улыбнуться, но было видно, что это ему дается с трудом. В ногах у него, рядом с сиденьем, валялись брошенные убийцей спички со знакомым портретом - Бокасса, видимо, предлагал Русакову прикурить.
Вдвоем с Касумовым мы быстро сняли с Миши одежду, я достал аптечку, как мог, затампонировал рану под лопаткой, сел за руль.
- Бокассу возьмите! - крикнул кто-то.
Я только махнул рукой.
Касумов устроился на заднем сиденье, рядом с Мишей, аккуратно привалил его к себе.
Нападение на Русакова было, очевидно, повторением того, что произошло с Пуховым. В том же месте. Пользуясь неожиданностью. Сзади.
"Только против Пухова в ход пущен был пистолет, а не финка!"
Исполнителем обоих преступлений оказался психически неполноценный человек, послушное орудие в руках, которые его направили.
Мы отъехали не мешкая.
Время от времени Миша тихо стонал, особенно когда я, стараясь ехать быстрее, попадая на выбоины.
"Что я знаю о Мише? Женат? Есть ли у него родители?" Из больницы надо было срочно звонить дежурному.
- Как он? - спрашивал я Касумова, не услышав очередного стона.
- Порядок, - отвечал Мазут.
Казалось - дороге не будет конца, я уже подумал, что еду словно по закрученной поверхности ленты Мебиуса, когда впереди неожиданно блеснули тусклые огни. Восточнокаспийск был уже рядом.
- Где лучше проехать? - не оборачиваясь, спросил я, лишь только мы въехали в город.
- Все время прямо, я скажу, где свернуть...
По территории больницы мы с Мазутом несли Русакова на руках, благо приемный покой оказался в нескольких десятках метров.
Пока шла операция, я прошел к телефону в кабинет главврача, поднял на ноги дежурного и Буракова и дал указание выехать на место и арестовать Бокассу. Потом мы еще долго вместе с Мазутом сидели в коридоре, пока не приехала маленькая светловолосая женщина с девочкой-школьницей - мать и сестра Миши Русакова.
Так мы сидели, когда из операционной появился грустный хирург - в колпаке, домашних тапках и непривычном, зеленого цвета, халате.
Хирург подошел к нам и вместо слов, которые висели в воздухе: "Мы сделали все, что могли, но тщетно... Мужайтесь!" - сказал:
- Он будет жить. Все в порядке. Ничего опасного...
Я прослезился и - страшно сказать! - тут же забыл о Мише, потому что голова моя была крепко забита тем, что я узнал и что временно просто отошло в сторону, пока я занимался раненым.
Из кабинета главврача я снова дозвонился до водной милиции - к счастью, Хиджинур был на месте.
- Ты по-прежнему в бригаде по раскрытию убийства Пухова? Изменений нет?
- Разумеется, Игорь Николаевич... - Он один делал вид, что не замечает событий, происходивших вокруг опального водного прокурора.
- Можешь говорить?
- Да.
- Слушай внимательно. Смертный приговор Умару Кулиеву вынесен областным судом 5 января...
- Слушаю.
- Нужно найти тех, кто мог находиться в тот день в автозаке вместе с ним...
- Арестованных?
- Ну да. Восточнокаспийск - город небольшой. Я думаю, конвой был один. По дороге мог захватить людей и в районные суды... Понял?
Во дворе я увидел Агаева с московскими проверяющими. Они ждали машину. Увидев прокурорскую "Ниву" и меня в ней, Агаев увлек собеседников чуть в сторону. Это избавляло его и меня от взаимных приветствий.
"Плохи, Игорь, твои дела, - подумал я. - Агаев уже прекратил с тобой здороваться".
В дежурке на столе перед капитаном Барановым стояли три "кейса", принадлежавшие гостям, и три одинаковых, средней величины, целлофановых пакета.
- Сувениры в Москву... - объяснил мне по-приятельски Баранов. Мы были в дежурке одни.
От него я узнал также, что неназванная сила, имеющая власть на Берегу, отменила запрет на эксплуатацию установки на сажевом комбинате. Отмена была оговорена множеством предупреждений - "в виде исключения...", "учитывая насущную потребность промышленности...". Правительственная комиссия, которая должна была расследовать случившееся, переложила свои функции на республиканский комитет народного контроля. Смысл был ясен: Кудреватых победил.
Я поднялся к себе. Начальство только еще покинуло здание, а сотрудники уже бросили работу. В коридоре, и на лестнице курили. Дым стоял коромыслом.
Методы устрашения, к которым прибегал мой однокашник, могли лишь вызвать имитацию дисциплины. Я снова вспомнил лягушачью лапку в формалине, дергавшуюся под влиянием раздраженного нерва. С прекращением активного воздействия на нее мертвая лапка мгновенно замирала.
- У нас новость, - встретила меня Гезель. - Балу вызвали в Астрахань. Он оставил записку.
Я развернул ее.
"Меня включили в следственно-оперативную группу по делу Баларгимова..." - Нечто подобное я предвидел.
- Что еще?
- Звонили из рыбинспекции. - Гезель подала мне лист бумаги: "Актов об уничтожении браконьерской лодки за 22 сентября в рыбоохране не зарегистрировано".
- А это? - Я увидел на столе у нее конверт: "Восточнокаспийск. Водному прокурору. Лично".
- Это? Из дежурки принесли.
Я вскрыл конверт. На квадратной четвертушке, вырванной из тетради, было начертано: "Качкалдаков отравил директор заповедника".
Письмо без подписи.
"Анонимка - позорное орудие сведения счетов, - шумел на совещаниях прежний мой шеф по прокуратуре. - Честный человек обязательно подпишет заявление. Не побоится!"
Я не поддерживал праведный гнев начальства. Может, это и ускорило мою синеглазую синекуру. Сигнал без подписи - увы! - порой оставался последней надеждой маленького человека в борьбе с высоким коррумпированным начальством. И в нем не больше неэтичного, чем в выборном бюллетене с зачеркнутой фамилией кандидата... О, как бы им хотелось знать, кто против них выступает, пишет, голосует! Эта анонимка была иного толка. "Качкалдаков отравил директор заповедника". По мере того как следствие выходило на финишную прямую и один за другим, как карточные домики, рушились мифы о законности и порядке, существовавших в восточно-каспийских правоохранительных органах, меня все время пытались увести в сторону, заставить заниматься не основным - второстепенным.
Маленький зловредный листок. Четвертушка бумаги в клетку, вырванная из школьной тетради...
Мне показалось, что я уже видел такую. Сбоку внизу проступала едва заметная полоска жира. Продавец утром на углу завертывал пирожки начальнику рыбинспекции... Я набрал номер.
- Это вы, Цаххан?
- Я слушаю вас внимательно, Игорь Николаевич...
- Мне нужен совет. Это касается заповедника. Качкалдаков.
- Я, какпионер, - отозвался начальникрыбинспекции, - всегда готов. Особенно для водной прокуратуры...
- Никто нас не слышит? - подпустил я туману.
- Нет, нет.
- Я о Сувалдине... Не могут они там, в заповеднике, химичить? А?
- Что вы имеете в виду?
- Это массовое отравление птиц... Может, цифры не сходились? А тут появляется возможность списать качкалдаков как погибших...
Начальник рыбинспекции с секунду поколебался. Если он и был вдохновителем анонимки, то все равно обязан был согласиться не сразу, а сначала проверив, что дичь, в данном случае я, действительно заглотила наживку.
- Вообще-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32