А у нее из глаз – глаза, признаться, у нее прекрасные – выкатились две большущие слезищи! Она обозвала меня кокеткой, дерзкой плутовкой, распутницей, а потом кое-как натянула парик и… тоже поцеловала – совершенно неожиданно… Нет, мне положительно становится все труднее ненавидеть ее… как я ни стараюсь.
– Но почему вы должны ее ненавидеть?
– Ей нужно мое послушание, да еще безоговорочное!
– Но старших действительно надо слушаться…
– О, как это верно, сэр! Господи, да вы точно древний старик! Почему бы вам не подарить мне детскую нравоучительную книжку?
Дэвид смутился и насупился, потом скрестил руки на груди и мрачно уставился на камни. Спустя некоторое время Антиклея снова заговорила, без язвительных интонаций, даже ласково:
– Если вам интересно, моя негодная старушенция на следующей неделе увозит меня в Лондон.
– В Лондон? – встрепенулся Дэвид. Надменность слетела с него в один миг. – Чего ради? А сами вы хотите уехать?
– Д…да… – пробормотала она.
– Но… Нет, правда?
– Все равно она заберет меня с собой.
– Ну что ж… – проговорил Дэвид и вдруг решительно опустил скрещенные на груди руки. – Тогда я должен немедленно поцеловать вас!
– Должны? – прошептала Антиклея, опустив глаза.
– Да! – ответил он. – Если… если вы не возражаете, – закончил он, внезапно теряя решимость.
– Мое возражение сколько-нибудь значит? – Улыбка тронула ее губы.
– Нисколько! – заявил он. – Потому что, знаете ли, Антиклея… я давно хочу поцеловать вас… С самой первой нашей встречи!
– Тогда… почему вы этого не делаете, Дэвид?
Не успела она договорить, как уже оказалась в его объятиях. Она прижалась к его груди, замерла на секунду и, подняв сияющие глаза, сказала своим новым, таким нежным и ласковым голосом:
– Но, Дэвид… я рыжая!
– И что с того? – спросил он, целуя ее волосы.
– Кто-то говорил, что ему противны рыжие.
– Нет правил без исключения, – изрек он. – Твои волосы мне нравятся, я их люблю.
– А меня… меня тоже, Дэвид?..
– Да, – прошептал он ей на ухо. – Я люблю тебя.
– Но мне всегда казалось, что ты не обращаешь на меня внимания…
– Неправда… То есть я и сам не знал до сегодняшнего дня.
– А теперь, Дэвид?
– Теперь? – переспросил он и, взяв в ладони ее голову, уже хотел поцеловать в губы, но Антиклея отстранилась.
– Дэвид, – сказала она, – Дэвид, милый… что ты сделал с моим кинжалом?
Он вздрогнул и ослабил объятия.
– Спрятал.
– Почему ты его спрятал?.. Нет, не отворачивайся и не отпускай меня, Дэвид!.. Я знаю почему! Ты думал… О Господи, ты все еще продолжаешь думать, что это я убила…
– Тс-с, – прошептал он, – тише!
– Но ведь это правда, Дэвид, ты так думаешь!
– Тогда скажи мне, Антиклея… скажи, что ты этого не делала! – взмолился он, крепче прижимая ее к себе. – Посмотри мне в глаза, любовь моя, и скажи, что это не ты!
– О, Дэвид! – вздохнула она. – Конечно, это удивительно, просто замечательно, что ты способен с такой любовью смотреть на убийцу, а мне так хорошо в объятиях убийцы… Потому что, Дэвид, когда ты подозревал меня, я тоже тебя подозревала…
– Ты хочешь сказать… – прошептал он. – О, слава Богу, значит…
– Я люблю тебя, Дэвид, а за то, что ты любишь меня вопреки своим подозрениям… О, я самая счастливая в мире – навсегда! Тс-с, не спрашивай сейчас ни о чем!.. Но, Дэвид, дорогой, я никогда больше не позволю тебе обнимать меня, пока ты не будешь так же уверен во мне, как я в тебе… И все же… раз ты полюбил меня, несмотря ни на что… поцелуй меня, Дэвид!
Глава XXXVIII,
в которой Дэвид слышит привидение
Бессчетные века солнце вставало и садилось каждый Божий день. И в этот вечер закат был самым обыденным, ничем не примечательным событием. Но Дэвиду, прислонившемуся к старому мостику для перехода через живую изгородь, возле которого он только что расстался с Антиклеей, вечер казался необыкновенным, восхитительным, неповторимым. Дэвид, можно сказать, никогда не видел столь великолепного заката и думал, что никогда не увидит.
А этот мостик! Расшатанные, скрипучие, подгнившие доски представлялись ему чуть ли не святыней. Ведь по ним прошла ее ножка, а поручня коснулась ее рука. А этот сучковатый брус удостоился прикосновения ее платья!.. А коль скоро это святыня, то и почитать ее надо соответственно.
А посему Дэвид снял шляпу, нагнулся… и, вздрогнув, резко выпрямился, потому что у него за спиной раздалось старческое шамканье:
– Что случилось со старым перелазом, молодой гошподин, зачем вы его нюхаете? Я перебирался по этой лестнице шестьдесят шесть лет, с мальчишеского вожраста, но понюхать не догадался. И никто, до сих пор, насколько знаю, так не делал!.. Эй, сэр, потойте, не убегайте, я рашшкажу вам кое-что, от чего у вас волосы вштанут дыбом и кровь заштынет в жилах!
И старый Джоуэл, опираясь на палку и на ходу дотрагиваясь до шляпы, заковылял к Дэвиду.
– Как здоровье, мистер Байбрук?
– Режв, как жеребенок, и бежжаботен, словно жаворонок. К тому же не прочь подкрепится. Я так голоден, что кишки в животе играют «Британских гренадеров» – слышите барабаны? А это мой отпрыск, младший Джоуэл. – Он показал палкой на высокого седовласого человека с мотыгой на плече, который шел по дороге в компании с рыжим Уильямом, о чем-то оживленно с ним беседуя.
– Эй, малый, иди сюда! – позвал патриарх, когда они подошли ближе. – Это будет мой друг, новый управитель. Иди, поздоровайся с джентльменом, сынок.
Седовласый отпрыск приподнял шляпу перепачканными землей пальцами и простуженно пробасил:
– Добрый вечер, сэр!
– И от меня тоже, сэр, – с глуповатой улыбкой сказал рыжий Уильям. – А здорово вы мне тогда врезали – помните, в харчевне?
– Надеюсь, я не причинил серьезного вреда вашему здоровью? – справился Дэвид.
– Да что там, сэр, – ухмыльнулся Уильям. – Разве ж моей голове повредишь! Она замечательно крепкая…
– Ага, дубовая! – вступил патриарх. – Самая тупая башка во всем графштве! Имей в виду, мы не собираемся слушать твои рошшкажни, так что придержи язык и топай своей дорогой…
– Э-э, дедушка…
– Говорю тебе, не вздумай надоедать молодому джентльмену всей той брехней, как ты видел прижрака!
– Дедуля, да я и слова не успел сказать, а ты уж накинулся.
– А коли и скажешь, тебе никто не поверит. Так что помалкивай, Уильям, не видал ты никаких прижраков и не увидишь, нет у тебя дара на вранье.
– Так я и вправду видел, дед! Это был призрак сквайра, и я видел его так же ясно, как тебя, – вот тресни меня палкой, если вру. Была ночь, а привидение бродило возле кладбища и хромало на левую ногу, так что точно говорю, дедуля, это был призрак сквайра!
– А я тебе говорю, он хромал на правую ногу!
– На левую, дед! Я видел его так же ясно, как..
– Ты вообще ничего не видел, Уильям..
– Видел! Он вышел из-за угла лавки Джейн Берч и хромал на левую ногу…
– А на кого он был похож – ну-ка, скажи! – проворчал патриарх.
– На кого, на кого – на привидение, конечно. Скрюченный такой весь, согнутый, и не слыхать ни звука. И хромал так очень шустро, на левую ногу…
– Говорю тебе, это была правая нога!
– Левая, левая, дедушка Джоуэл!
– Уильям! – взвился старик. – Если б я не берег оштатки швоих жубов, я бы тебя укусил!.. Уведи его отсюда, Джоуэл, уведи от греха, пока я не треснул палкой по его рыжей башке! – И патриарх воинственно потряс посохом.
Флегматичный, но послушный младший Джоуэл подхватил раскрасневшегося, упирающегося Уильяма под руку и потащил прочь, а негодующий патриарх продолжал размахивать им вслед палкой, зажатой в трясущейся длани, и браниться, пока не зашелся кашлем.
– Ах, чтоб его!.. Чтоб его гадюка покусала! – просипел он. – Не верьте ему, молодой человек, не видел он никаких прижраков и не увидит никогда и ни жа что!
– Но вы-то видели, мистер Байбрук?
– А как же, я – другое дело! – пылко вскричал старик. – Уж будьте уверены, я-то видел! Вон там он появился на паперти, побродил, побродил вокруг и пропал среди надгробий. И все в гробовой тишине!
– А вы уверены, что он хромал?
– Конечно, уверен, еще бы! Хромота-то и подскажала мне, кто это. Я даже набрался храбрости поговорить с ним. «Это вы будете, сквайр?» – спрашиваю. Ага, прямо так и спросил: «Это вы будете, сквайр? Что ж вам не лежитша в вашей уютной могилке? Никак своего убийцу ищете?» И тут он, кажись, посмотрел на меня, вроде как жаштонал… и исчез!
– А вы?
– Пошел домой, спать… Эх, теперь прижрак убиенного сквайра будет блуждать и блуждать, пока его убийцу не найдут и не повесят, – это уж точно!
– Странно все это, – задумчиво произнес Дэвид.
– Да уж! – кивнул старец. – Но если ходишь ночью по пустынному кладбищу – особенно вблизи свежих могил, – можно много чего увидеть странного.
– Так вы говорите, это случилось прошлой ночью?
– Ну да! И он опять явится. А мне-то что – мне прижраки не в диковинку – для меня это все равно что хлеб и вода или табак… Кстати о табаке! Коли там водятся прижраки, то и ангелы – тоже, я так считаю! Один, например, приносит мне табак, вот ей-Богу, – каждую неделю, да впридачу баночки с мазью для бедных старых шуштавов.
– Кто?
– Как кто? Ангел, конечно! Хотите посмотреть – идите, загляните в церковь!
– Что, прямо сейчас?
– А когда ж?
– Ангел в церкви?
– Он самый! Ангелица. Идите – сами увидите!
Дэвид пожал плечами и двинулся по дорожке, ведущей к церкви. Пройдя между поросших травой могил и замшелых старинных надгробий, осторожно отворил обитую железом массивную дубовую дверь и переступил порог древнего здания. Внезапно он замер: под сводами церкви звучал удивительно чистый, негромко что-то поющий, нежный голос.
Она стояла на коленях в дальнем приделе, где в нише виднелось потрескавшееся, источенное веками каменное изваяние первого сэра Дэвида. Изображенный в кольчуге крестоносца основатель прихода охранял последнее пристанище своих потомков – многочисленных Хэмфри, Невилов и Дэвидов.
Неожиданно наступила тишина. Почувствовав присутствие постороннего, обладательница ангельского голоса подняла голову.
– Госпожа Белинда! – сказал Дэвид и направился к ней.
– А, это вы, сэр, – улыбнулась она, поднимаясь с колен, и протянула ему руку.
– Простите, я потревожил вас.
– Ничего страшного, я уже собиралась уходить. Я часто бываю здесь по вечерам, пою для него… Правда, очень тихо, но он, наверное, слышит. Ведь смерть – это совершенство. О, мистер Дэвид, мне так страшно: что, если душа его одинока? Да, я знаю, что она одинока… раскаивается и страдает за прошлое… сожалеет об утраченных возможностях… О зле, которое он совершил, о добре, которое мог совершить, но не совершил… Бедный мой Невил!.. Прошлое уходит безвозвратно. Зло переживает того, кто его совершил, но и оно уходит. Остается только боль. А разве существует боль, сравнимая с болью раскаяния? Нет ничего горше угрызений совести. Насколько же острее они должны быть после смерти! О, несчастный, одинокий Невил!.. Вот и нет ему покоя, вот и бродит он ночами. А я прихожу сюда и пою в надежде, что это утешит его.
– Вы хорошо знали его, мэм?
– Да. Настолько хорошо, что уверена: он не был чудовищем. В глубине его души скрывалось добро. Зло победило, но добро не умерло, сэр, оно жило в нем вопреки наследственным порокам.
– Почему наследственным, сударыня?
– Увы, мистер Дэвид, в роду Лорингов было немало грешников! Первый сэр Дэвид отправился в крестовый поход короля Ричарда и принял страдание во искупление совершенного им смертного греха. Но, видно, не искупил до конца: с тех пор старый грех время от времени дает о себе знать в его потомках… Бедный Невил! Но милосердная смерть освободила его. Больше ему не нужно грешить. Смерть похожа на сон, она – величайший избавитель… Но, умерев, он прозрел и горюет о содеянных дурных поступках, и потому даже теперь душа его не может обрести покой. Несчастная, одинокая душа!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
– Но почему вы должны ее ненавидеть?
– Ей нужно мое послушание, да еще безоговорочное!
– Но старших действительно надо слушаться…
– О, как это верно, сэр! Господи, да вы точно древний старик! Почему бы вам не подарить мне детскую нравоучительную книжку?
Дэвид смутился и насупился, потом скрестил руки на груди и мрачно уставился на камни. Спустя некоторое время Антиклея снова заговорила, без язвительных интонаций, даже ласково:
– Если вам интересно, моя негодная старушенция на следующей неделе увозит меня в Лондон.
– В Лондон? – встрепенулся Дэвид. Надменность слетела с него в один миг. – Чего ради? А сами вы хотите уехать?
– Д…да… – пробормотала она.
– Но… Нет, правда?
– Все равно она заберет меня с собой.
– Ну что ж… – проговорил Дэвид и вдруг решительно опустил скрещенные на груди руки. – Тогда я должен немедленно поцеловать вас!
– Должны? – прошептала Антиклея, опустив глаза.
– Да! – ответил он. – Если… если вы не возражаете, – закончил он, внезапно теряя решимость.
– Мое возражение сколько-нибудь значит? – Улыбка тронула ее губы.
– Нисколько! – заявил он. – Потому что, знаете ли, Антиклея… я давно хочу поцеловать вас… С самой первой нашей встречи!
– Тогда… почему вы этого не делаете, Дэвид?
Не успела она договорить, как уже оказалась в его объятиях. Она прижалась к его груди, замерла на секунду и, подняв сияющие глаза, сказала своим новым, таким нежным и ласковым голосом:
– Но, Дэвид… я рыжая!
– И что с того? – спросил он, целуя ее волосы.
– Кто-то говорил, что ему противны рыжие.
– Нет правил без исключения, – изрек он. – Твои волосы мне нравятся, я их люблю.
– А меня… меня тоже, Дэвид?..
– Да, – прошептал он ей на ухо. – Я люблю тебя.
– Но мне всегда казалось, что ты не обращаешь на меня внимания…
– Неправда… То есть я и сам не знал до сегодняшнего дня.
– А теперь, Дэвид?
– Теперь? – переспросил он и, взяв в ладони ее голову, уже хотел поцеловать в губы, но Антиклея отстранилась.
– Дэвид, – сказала она, – Дэвид, милый… что ты сделал с моим кинжалом?
Он вздрогнул и ослабил объятия.
– Спрятал.
– Почему ты его спрятал?.. Нет, не отворачивайся и не отпускай меня, Дэвид!.. Я знаю почему! Ты думал… О Господи, ты все еще продолжаешь думать, что это я убила…
– Тс-с, – прошептал он, – тише!
– Но ведь это правда, Дэвид, ты так думаешь!
– Тогда скажи мне, Антиклея… скажи, что ты этого не делала! – взмолился он, крепче прижимая ее к себе. – Посмотри мне в глаза, любовь моя, и скажи, что это не ты!
– О, Дэвид! – вздохнула она. – Конечно, это удивительно, просто замечательно, что ты способен с такой любовью смотреть на убийцу, а мне так хорошо в объятиях убийцы… Потому что, Дэвид, когда ты подозревал меня, я тоже тебя подозревала…
– Ты хочешь сказать… – прошептал он. – О, слава Богу, значит…
– Я люблю тебя, Дэвид, а за то, что ты любишь меня вопреки своим подозрениям… О, я самая счастливая в мире – навсегда! Тс-с, не спрашивай сейчас ни о чем!.. Но, Дэвид, дорогой, я никогда больше не позволю тебе обнимать меня, пока ты не будешь так же уверен во мне, как я в тебе… И все же… раз ты полюбил меня, несмотря ни на что… поцелуй меня, Дэвид!
Глава XXXVIII,
в которой Дэвид слышит привидение
Бессчетные века солнце вставало и садилось каждый Божий день. И в этот вечер закат был самым обыденным, ничем не примечательным событием. Но Дэвиду, прислонившемуся к старому мостику для перехода через живую изгородь, возле которого он только что расстался с Антиклеей, вечер казался необыкновенным, восхитительным, неповторимым. Дэвид, можно сказать, никогда не видел столь великолепного заката и думал, что никогда не увидит.
А этот мостик! Расшатанные, скрипучие, подгнившие доски представлялись ему чуть ли не святыней. Ведь по ним прошла ее ножка, а поручня коснулась ее рука. А этот сучковатый брус удостоился прикосновения ее платья!.. А коль скоро это святыня, то и почитать ее надо соответственно.
А посему Дэвид снял шляпу, нагнулся… и, вздрогнув, резко выпрямился, потому что у него за спиной раздалось старческое шамканье:
– Что случилось со старым перелазом, молодой гошподин, зачем вы его нюхаете? Я перебирался по этой лестнице шестьдесят шесть лет, с мальчишеского вожраста, но понюхать не догадался. И никто, до сих пор, насколько знаю, так не делал!.. Эй, сэр, потойте, не убегайте, я рашшкажу вам кое-что, от чего у вас волосы вштанут дыбом и кровь заштынет в жилах!
И старый Джоуэл, опираясь на палку и на ходу дотрагиваясь до шляпы, заковылял к Дэвиду.
– Как здоровье, мистер Байбрук?
– Режв, как жеребенок, и бежжаботен, словно жаворонок. К тому же не прочь подкрепится. Я так голоден, что кишки в животе играют «Британских гренадеров» – слышите барабаны? А это мой отпрыск, младший Джоуэл. – Он показал палкой на высокого седовласого человека с мотыгой на плече, который шел по дороге в компании с рыжим Уильямом, о чем-то оживленно с ним беседуя.
– Эй, малый, иди сюда! – позвал патриарх, когда они подошли ближе. – Это будет мой друг, новый управитель. Иди, поздоровайся с джентльменом, сынок.
Седовласый отпрыск приподнял шляпу перепачканными землей пальцами и простуженно пробасил:
– Добрый вечер, сэр!
– И от меня тоже, сэр, – с глуповатой улыбкой сказал рыжий Уильям. – А здорово вы мне тогда врезали – помните, в харчевне?
– Надеюсь, я не причинил серьезного вреда вашему здоровью? – справился Дэвид.
– Да что там, сэр, – ухмыльнулся Уильям. – Разве ж моей голове повредишь! Она замечательно крепкая…
– Ага, дубовая! – вступил патриарх. – Самая тупая башка во всем графштве! Имей в виду, мы не собираемся слушать твои рошшкажни, так что придержи язык и топай своей дорогой…
– Э-э, дедушка…
– Говорю тебе, не вздумай надоедать молодому джентльмену всей той брехней, как ты видел прижрака!
– Дедуля, да я и слова не успел сказать, а ты уж накинулся.
– А коли и скажешь, тебе никто не поверит. Так что помалкивай, Уильям, не видал ты никаких прижраков и не увидишь, нет у тебя дара на вранье.
– Так я и вправду видел, дед! Это был призрак сквайра, и я видел его так же ясно, как тебя, – вот тресни меня палкой, если вру. Была ночь, а привидение бродило возле кладбища и хромало на левую ногу, так что точно говорю, дедуля, это был призрак сквайра!
– А я тебе говорю, он хромал на правую ногу!
– На левую, дед! Я видел его так же ясно, как..
– Ты вообще ничего не видел, Уильям..
– Видел! Он вышел из-за угла лавки Джейн Берч и хромал на левую ногу…
– А на кого он был похож – ну-ка, скажи! – проворчал патриарх.
– На кого, на кого – на привидение, конечно. Скрюченный такой весь, согнутый, и не слыхать ни звука. И хромал так очень шустро, на левую ногу…
– Говорю тебе, это была правая нога!
– Левая, левая, дедушка Джоуэл!
– Уильям! – взвился старик. – Если б я не берег оштатки швоих жубов, я бы тебя укусил!.. Уведи его отсюда, Джоуэл, уведи от греха, пока я не треснул палкой по его рыжей башке! – И патриарх воинственно потряс посохом.
Флегматичный, но послушный младший Джоуэл подхватил раскрасневшегося, упирающегося Уильяма под руку и потащил прочь, а негодующий патриарх продолжал размахивать им вслед палкой, зажатой в трясущейся длани, и браниться, пока не зашелся кашлем.
– Ах, чтоб его!.. Чтоб его гадюка покусала! – просипел он. – Не верьте ему, молодой человек, не видел он никаких прижраков и не увидит никогда и ни жа что!
– Но вы-то видели, мистер Байбрук?
– А как же, я – другое дело! – пылко вскричал старик. – Уж будьте уверены, я-то видел! Вон там он появился на паперти, побродил, побродил вокруг и пропал среди надгробий. И все в гробовой тишине!
– А вы уверены, что он хромал?
– Конечно, уверен, еще бы! Хромота-то и подскажала мне, кто это. Я даже набрался храбрости поговорить с ним. «Это вы будете, сквайр?» – спрашиваю. Ага, прямо так и спросил: «Это вы будете, сквайр? Что ж вам не лежитша в вашей уютной могилке? Никак своего убийцу ищете?» И тут он, кажись, посмотрел на меня, вроде как жаштонал… и исчез!
– А вы?
– Пошел домой, спать… Эх, теперь прижрак убиенного сквайра будет блуждать и блуждать, пока его убийцу не найдут и не повесят, – это уж точно!
– Странно все это, – задумчиво произнес Дэвид.
– Да уж! – кивнул старец. – Но если ходишь ночью по пустынному кладбищу – особенно вблизи свежих могил, – можно много чего увидеть странного.
– Так вы говорите, это случилось прошлой ночью?
– Ну да! И он опять явится. А мне-то что – мне прижраки не в диковинку – для меня это все равно что хлеб и вода или табак… Кстати о табаке! Коли там водятся прижраки, то и ангелы – тоже, я так считаю! Один, например, приносит мне табак, вот ей-Богу, – каждую неделю, да впридачу баночки с мазью для бедных старых шуштавов.
– Кто?
– Как кто? Ангел, конечно! Хотите посмотреть – идите, загляните в церковь!
– Что, прямо сейчас?
– А когда ж?
– Ангел в церкви?
– Он самый! Ангелица. Идите – сами увидите!
Дэвид пожал плечами и двинулся по дорожке, ведущей к церкви. Пройдя между поросших травой могил и замшелых старинных надгробий, осторожно отворил обитую железом массивную дубовую дверь и переступил порог древнего здания. Внезапно он замер: под сводами церкви звучал удивительно чистый, негромко что-то поющий, нежный голос.
Она стояла на коленях в дальнем приделе, где в нише виднелось потрескавшееся, источенное веками каменное изваяние первого сэра Дэвида. Изображенный в кольчуге крестоносца основатель прихода охранял последнее пристанище своих потомков – многочисленных Хэмфри, Невилов и Дэвидов.
Неожиданно наступила тишина. Почувствовав присутствие постороннего, обладательница ангельского голоса подняла голову.
– Госпожа Белинда! – сказал Дэвид и направился к ней.
– А, это вы, сэр, – улыбнулась она, поднимаясь с колен, и протянула ему руку.
– Простите, я потревожил вас.
– Ничего страшного, я уже собиралась уходить. Я часто бываю здесь по вечерам, пою для него… Правда, очень тихо, но он, наверное, слышит. Ведь смерть – это совершенство. О, мистер Дэвид, мне так страшно: что, если душа его одинока? Да, я знаю, что она одинока… раскаивается и страдает за прошлое… сожалеет об утраченных возможностях… О зле, которое он совершил, о добре, которое мог совершить, но не совершил… Бедный мой Невил!.. Прошлое уходит безвозвратно. Зло переживает того, кто его совершил, но и оно уходит. Остается только боль. А разве существует боль, сравнимая с болью раскаяния? Нет ничего горше угрызений совести. Насколько же острее они должны быть после смерти! О, несчастный, одинокий Невил!.. Вот и нет ему покоя, вот и бродит он ночами. А я прихожу сюда и пою в надежде, что это утешит его.
– Вы хорошо знали его, мэм?
– Да. Настолько хорошо, что уверена: он не был чудовищем. В глубине его души скрывалось добро. Зло победило, но добро не умерло, сэр, оно жило в нем вопреки наследственным порокам.
– Почему наследственным, сударыня?
– Увы, мистер Дэвид, в роду Лорингов было немало грешников! Первый сэр Дэвид отправился в крестовый поход короля Ричарда и принял страдание во искупление совершенного им смертного греха. Но, видно, не искупил до конца: с тех пор старый грех время от времени дает о себе знать в его потомках… Бедный Невил! Но милосердная смерть освободила его. Больше ему не нужно грешить. Смерть похожа на сон, она – величайший избавитель… Но, умерев, он прозрел и горюет о содеянных дурных поступках, и потому даже теперь душа его не может обрести покой. Несчастная, одинокая душа!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48