Это и в самом деле происходило миллион лет назад – далеко-далеко от маленькой спальни в деревенском доме дедушки в юго-восточной части Теннесси.
– Всякий раз, проигрывая дело, я принимала неудачу очень близко к сердцу. А в данном случае, похоже, проиграла его дважды.
– Так вот почему ты избрала для себя самую трудную профессию в области юриспруденции.
– В какой-то степени.
– Конечно, случай этот – вещь беспрецедентная, но, мне кажется, ты сделала выбор куда раньше – еще до того, как стала адвокатом и занялась этой больной СПИДом женщиной.
Кендал подняла голову, которая покоилась у Джона на плече, и внимательно посмотрела на него:
– Отчего ты вдруг решил заняться моей биографией? Это так важно?
– Я не знаю ничего вплоть до того момента, когда ко мне вернулось сознание. Да. Для меня это важно.
Вздохнув, она снова склонила голову ему на грудь. На самом деле она не больно-то жаждала распространяться о себе, что и не скрывала. Просто его спокойствие и уверенность в себе невольно вызвали у нее своего рода приступ откровенности. Хотелось же ей – и в этом нет никаких сомнений – остаться в его мыслях и памяти после всего.
– Отчего ты такая загадочная, Кендал?
– Кто сказал?
– Послушай, – произнес Джон, – давай поговорим. Что случилось с твоими родителями?
– Они погибли во время перелета в Колорадо, где хотели отдохнуть и покататься на лыжах. Самолет потерпел аварию.
– А что это были за люди?
– Жизнелюбивые, энергичные, веселые. Отзывчивые, открытые для всех, и, конечно же, они любили меня. Я всегда считала, что лучше моих родителей нет никого на свете, и любила их всем сердцем.
– Родители умерли рано, задолго до того, когда приходит естественная смерть. Поэтому ты решила прожить и за них тоже и получить от жизни то, что не смогли они. Вот что движет тобой в твоих устремлениях.
Кендал снова приподнялась:
– Да кто ты такой наконец, психоаналитик, что ли? – Она явно его подкалывала, но он даже не улыбнулся.
– Так что же сделало тебя столь целеустремленной, Кендал? Откуда такая железная воля, а?
– Я уже говорила…
– А если поглубже.
– Ладно, раз уж ты строишь из себя доктора. Я тебя рассмешу.
Она перевела дыхание и глубоко вдохнула:
– В то самое утро, когда они собирались в Колорадо, отец сказал мне на прощание: «Прежде чем мы вернемся, ты уж постарайся и убери свою комнату так, чтобы мы могли тобою гордиться». – Так вот, они не вернулись и я, по-моему, продолжаю жить так, чтобы родителям было не стыдно за меня.
– Что ж, очень образно, но детали опущены.
– Благодарю. Тем не менее, может, сменим тему? Выберем что-нибудь попроще? Чтобы играть в «доктор – пациент» существует масса способов куда забавнее.
– Трудно разжиться одобрением со стороны мертвых, Кендал. Сомневаюсь, что человек может быть идеальным.
– А мне говорили, что может.
– И кто же?
– Мой муж.
Он взглянул на нее, и сердце Кендал чуть не оборвалось. Объятая паническим ужасом от содеянного, она лихорадочно соображала, как бы понатуральнее продолжить разговор, поскорее придумать удобоваримое объяснение.
– Я хотела сказать, что ты совершенно другой человек, совершенно непохожий на того, которого я называла «мужем» И который предал меня.
– И этот «мужчина» – я. Так или нет?
– Да, ты, – ответила она хрипло; – Ты сумел измениться даже за тот ничтожный промежуток времени, что мы находимся здесь. Более того, ты и отдаленно не напоминаешь парня, за которого я вышла замуж. Тот, другой – часть ночного кошмара, который творился давно и в другом месте.
Некоторое время он смотрел на нее в упор, прежде чем возобновить дискуссию:
– Ты начала лгать с того самого момента, как рассказала о гибели родителей, правда?
– Я не лгу.
– Мне кажется, означенный пункт даже не нуждается в обсуждении, Кендал. В этой области у тебя просто нет равных.
– Ну уж если бы я оказалась такой лгуньей, какой ты силишься меня изобразить, тебе бы в жизни не догадаться, что я лгу.
– Да нет, ты же не только лжешь, иногда и реальные факты сообщаешь. Вероятно, такой профессионализм достигается годами упорной практики.
– Мне просто всегда хотелось приукрасить события. Еще совсем маленькой девочкой… мне хотелось усовершенствовать, что ли, окружающий мир, привести в соответствие с душевными запросами. Вместо своих погибших родителей я придумала других, загадочных, и снабдила их фантастическими биографиями. Согласно моей версии, важные события не позволяли им жить вместе со мной.
В один прекрасный момент я решила, что мои родители – кинозвезды, которые хотят спасти меня от Молоха под названием Голливуд. На следующий год посчитала, что они – исследователи Северного полюса. Затем я начала утверждать, что папа с мамой – миссионеры и работают за «железным занавесом», а заодно выполняют опасную работу по заданию ЦРУ.
– Вот это воображение!
Она улыбнулась лукавой доброй улыбкой и добавила: – Мое воображение не слишком пришлось по нраву школьным учителям. Обычно меня наказывали, поскольку принимали мои фантазии за ложь, а я всего лишь хотела изменить обстоятельства, которые мне казались несправедливыми.
– А как там дальше, в отрочестве? Если ситуация, на твой взгляд, становилась невыносимой, то как ты поступала?
– Например? – осторожно поинтересовалась она.
– Очень просто. Если бы твоего мужа поразила амнезия и он забыл, как складывались ваши взаимоотношения на самом деле, ты сказала бы ему правду или соврала?
На глаза Кендал навернулись слезы. Она печально покачала головой:
– Ты прав. Слишком уж много пришлось обманывать. Но только для того, чтобы приукрасить действительность. Впрочем, признаю, иногда я, таким образом, добивалась какой-нибудь своей цели.
Она задумчиво взъерошила его волосы, коснулась ресниц, губ.
– Хотя вряд ли все можно выдумать. В любви, например, не обманешь. Я бы не смогла притворяться. Даже страдая от амнезии, ты бы узнал правду, ведь так? Ты бы ее почувствовал. Послушай, как бьется сердце. – Она приложила его ладонь к своей груди. – Когда амнезия отступит, ты, возможно, начнешь страдать другой ее разновидностью, то есть забудешь все то, что произошло после аварии. И время, которое мы провели вместе в этом доме.
Кендал приблизила к себе его лицо и, наклонившись, прошептала:
– Но если память о прошлом так и не вернется, помни – пока мы жили здесь, я тебя любила. – Словно в подтверждение своих слов она нежно поцеловала его в губы.
Джон не замедлил ответить, и вот уже они слились в долгом сладострастном, зовущем поцелуе. Он принялся ласкать ее – податливую, томную, влекущую. Она словно бы невзначай, коснулась коленом его паха.
– Еще, – попросил он шепотом.
Женщина легонько заскользила в его объятиях, не оставляя стараний до тех пор, пока не ощутила всю мощь и силу его естества. Затем, сгорая от желания, принялась исследовать его плоть, надавливая ласково, но сильно.
Джон продолжал целовать ее, одновременно пытаясь перевернуть на спину. Кендал вся отдалась во власть чувству и с замиранием сердца, но без малейшего намека на стыд или скромность, позволила любить себя всю. Он целовал ее лоно, проникал языком в самые интимные места и укрытия. Нежными мягкими губами касался ее шрама на животе, волнующих холмиков груди, розовых трепетных сосочков. Джон дотрагивался до нее так бережно и деликатно, что она, вытянувшись в струнку, отзывалась всеми фибрами своей души, вторя его движениям.
Он приподнялся на руках и осторожно вошел. Горячая волна страсти захлестнула их с головой, подхватила и понесла, заставляя слиться в единое целое, чтобы не погибнуть в этом бушующем море любви.
Кендал, как в бреду, запустила пальцы в волосы Джона и приподняла его голову.
– Открой глаза, Джон. Взгляни на меня, – попросила она тихо, но настойчиво. – Взгляни повнимательнее. Взгляни и запомни.
Он сделал так, как она просила, ни на секунду не оставляя свои попытки познать всю ее до конца, до самого донца. Когда все кончилось, он позвал ее хриплым, сдавленным голосом и вновь забылся в любовном экстазе.
Они, наконец, очнулись. Кендал долго еще сжимала его в своих объятиях, а он уткнулся в нее лицом. Женщина гладила его по голове и беспрерывно шептала:
– Помни обо мне, Джон. Прошу тебя, помни обо мне.
Глава сороковая
Мужчина втиснулся на диван, наискосок от Рики Сью.
– Приветик.
– Отвали.
– Не очень то по-соседски, не находишь? Или ты уже забыла? Мы с братом сегодня интересовались дорогой.
В течение последнего получаса Рики Сью сидела в одиночестве, выпивала и пыталась как можно скорее позабыть все те гнусности, которые наболтал Пепердайн.
Если что-нибудь случится с миссис Бернвуд и ее ребенком, то не кто иная, как Рики Сью, окажется виноватой – вот что он говорил.
Если Рики Сью хочется увидеть свою лучшую подругу в добром здравии, тогда нечего финтить – пусть она, Рики, выкладывает все, что знает.
В случае гибели матери и ребенка, их смерть ляжет тяжким грузом на роскошную грудь Рики Сью. Короче, утверждал Пепердайн, их жизни – в ее руках.
Он все говорил и говорил, расписывая всяческие ужасы и предсказывая последствия безответственного поведения Рики Сью. И ей наконец захотелось любой ценой избавиться от голоса, который, казалось, проникал повсюду. Пепердайн и его люди ушли, но тут в пустом доме она ощутила что-то вроде приступа клаустрофобии. В нем по-прежнему царил невообразимый кавардак, Пепердайн, правда, обещал прислать команду уборщиков, дабы помочь избавиться от этого ужасного черного порошка, которым агенты посыпали вещи в поисках отпечатков пальцев злоумышленников, но это будет только завтра, а пока она больше ни секунды не желала оставаться в своем поруганном жилище.
Представив, что кто-то проник к ней в дом, касался ее вещей и интимных предметов, не предназначенных для всеобщего обозрения, Рики Сью обмирала от чувства незащищенности. Кроме того, вот уж никогда бы не призналась Пепердайну, она просто боялась оставаться дома одна.
Ей было жизненно необходимо выбраться на люди. Вот она и завалилась в этот бар. Она не слишком часто навещала сие заведение, но сегодня вечером компания просто ни к чему. Рики Сью нарочно избегала многолюдных клубов, где ее знали очень и очень хорошо и где она, вероятнее всего, встретила бы кого-нибудь, пожелавшего эту встречу отметить.
Хотелось побыть в одиночестве. Наедине с собой.
Уже несколько мужчин пытались к ней подъехать, дабы завязать знакомство, но она отшила их суровым взглядом. Оттого-то никто и не подсел.
Подняв глаза и повнимательнее присмотревшись к смельчаку, отважившемуся с ней заговорить, она мгновенно его узнала – даже сердце екнуло. Неприступное выражение лица почти автоматически сменилось улыбкой.
– Так вы нашли Сансет-стрит?
– Ага. По вашей милости. Но приятель, которого мы искали, уже успел переехать из вашего городишка. – Генри Крук равнодушно пожал плечами. – Ну и черт с ним. Мы особо-то не напрягались – нет – ну и не надо. Так, ошивались в округе, вот и подумали, что заодно прихватим парня.
– А где ваш брат?
– Его зовут Лютер. А меня – Генри.
– А меня – Рики Сью. Рики Сью Роб.
– Забавно, встречаемся второй раз на дню не сговариваясь. Судьба что ли.
– Может, – охотно согласилась Рики Сью.
Его глаза лучились удивительной синевой подстать прекрасным светлым волосам. Не гигант мысли, конечно, но что с того? Пепердайн, к примеру, умница, затонет проходу от вопросов.
Кроме того, очень умные мужчины только усиливают комплекс неполноценности. Она предпочитала мужчин равных себе по умственному развитию. Обычно просторечия в лексиконе избранника настораживали ее, но Генри и его брат-близнец казались такими нетронутыми, свежими, что это невольно возбуждало.
Рики Сью притворно опустила ресницы, якобы от смущения:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66