— Идти вдвоем небезопасно. Я пойду первым, а ты минут через десять. Перед уходом прикончи ее. Прямо здесь.
Он протянул Плевски пистолет с глушителем, а тот отдал ему свой.
Из глубины пещеры он смотрел вслед Миетусу, бесшумно скрывшемуся в кустарнике. Плевски посмотрел на часы. За спиной у него тихо плакала девушка. Он обернулся. Уткнувшись лицом в ладони, она судорожно всхлипывала. Плевски был озадачен. Почему она плачет? Потому что знает, что умрет, или потому что думает, что будет жить? Зря она плачет, подумал он, ведь это ей не поможет, да и его раздражает.
Сжимая в руках пистолет, он приблизился к девушке. Лицо ее по-прежнему было закрыто ладонями. Плевски наклонился и отработанным движением ударил ее рукояткой пистолета в висок. Девушка безвольно откинулась на груду камней. Ее обмякшее тело неловко наклонилось набок, под вырезом блузки он увидел грудь.
Плевски снова посмотрел на часы. Сейчас он не думал ни о чем, кроме подергивания секундной стрелки на циферблате. Когда время истекло, он поднял пистолет и дважды выстрелил в пятачок мягкой земли в глубине пещеры.

***
После обеда сэр Джордж Кейтор удалился в свою комнату; писать рапорт о посещении Форт-Себастьяна. Джон и Нил Грейсон поднялись на галерею и уселись в плетеные кресла. В тихом ночном воздухе разносились отдаленные голоса и смех матросов, проводящих увольнительную в Море. Время от времени до их слуха долетали и другие звуки: то вдруг где-то в деревушке начинал тарахтеть заведенный мотор грузовика, то раздавался плеск весел рыбацкой лодки, то на склонах Ла-Кальдеры бренчал козий колокольчик.
Джон и Грейсон сидели молча, наслаждаясь сигарами. Немного погодя Джон проговорил:
— Как вы думаете, Нил, что они сделают с Хадидом Шебиром?
— Вы имеете в виду правительство?
— Да.
— Думаю, завтра утром мы получим из Лондона донесение с просьбой прислать подробный рапорт, а до этого времени ничего не предпринимать. Полагаю, в конечном счете новость станет известна прессе и дойдет до Кирении. Думаю, это порядком навредит Моци. Кому приятно, когда его обманывав ют? Если настоящий Хадид действительно мертв…, тогда всеобщее настроение может обернуться против Моци за то, что он скрывал этот факт. Люди предпочитают узнавать о подобных вещах сразу…
— А все-таки здорово он это придумал!
— У него бы ничего не вышло, если бы жена Шебира не дала согласия… — Нил вздохнул и вытянул ноги, наблюдая, как улетучивается в темноте облачко табачного дыма. — Скажите, вы никогда не думали заняться политикой? — спросил он вдруг.
— Нет, никогда.
— А могли бы.
— Возможно. Только это не совсем то, чего мне хочется.
— А чего вы хотите?
Джон улыбнулся:
— Не знаю. Заняться хозяйством, покупать картины… Даже не знаю. Кажется, я из тех, кого называют домоседами.
Нил рассмеялся:
— А знаете, после всей этой истории вы наверняка получите награду или титул, сэр Джон Ричмонд. А? Как вам, нравится?
Вот любопытная вещь — все это легко достается вам, а вам до этого нет и дела.
— А это как раз то, чего хотелось бы вам? Признайтесь?
Нил удивленно посмотрел на Джона:
— Да, вы угадали. Но неужели это так заметно?
— Ну, в общем заметно. И знаете, я даже в некотором роде завидую вам. Завидую, потому что вы знаете, чего хотите. Должно быть, чувствуешь себя так спокойно, когда знаешь, чего хочешь и каковы цели, к которым стремишься. На мой взгляд, иметь честолюбие — это все равно что обладать музыкальным слухом. Либо он у тебя есть, либо нет. И, должен вам сказать, вы добьетесь, чего хотите.
— Во всяком случае, попробую. После этой поездки я собираюсь покинуть сэра Джорджа. Возвращаюсь в Лондон… — Он замолчал, вспомнив про Дафни, и ему вдруг захотелось говорить о ней. Это любовь сделала меня таким, подумал он. Любовь требует излить душу, и я стараюсь найти любой повод, чтобы произнести ее имя вслух. Дафни… Но у него хватило благоразумия не посвящать в свою тайну Ричмонда. Нил представил себе, как изменится непринужденный тон Ричмонда, когда он услышит его признание. Он даже может не сдержаться и высказать ему в лицо все, что думает. Ведь у него свои представления о морали и порядочности — тихая жизнь в родовом имении, правильный выбор и все такое прочее…
— Когда-нибудь вам это удастся, — проговорил Джон. — Сделаетесь премьер-министром, ваши фотографии напечатают в газетах. А я буду смотреть на них и улыбаться… — Но, произнеся эти слова, Джон подумал, что его собственное будущее подернуто туманом. Где будет он сам, когда раскроет эту газету? Вряд ли где-то очень далеко. Он может находиться где угодно — в Ницце, Танжере, Балтиморе или в Сорби-Плейс, — но важно не это, а другое: с кем? Будет ли она с ним? Джон не обладал честолюбием в том смысле слова, в каком понимал его Грейсон, но сейчас оно у него появилось.
Сейчас он понял, чего хочет… Он посмотрел туда, где в черном бархате южной ночи вырисовывался силуэт Колокольной башни с четко очерченным желтым квадратом светящегося окна. Она сейчас там, и ему так хочется быть рядом. Это щемящее желание пронзило его столь сильно, что он едва удержался, чтобы не вскочить… Ему сделалось любопытно, что сказал бы Грейсон, вздумай он поведать ему о своей любви к Мэрион Шебир. Должно быть, это признание ошеломило бы его, может быть даже повергло в шок. Он догадывался, что тот скажет. Почему непременно она? Разве не существует множество других, способных дать тебе все, что ты хочешь, и гораздо более точно вписывающихся в твой мир?
Внизу во дворе кто-то из солдат заиграл на губной гармошке.
Из своей комнаты Мэрион слышала этот незатейливый наигрыш. Стоя у окна, она вдруг почувствовала, как волна этих простых звуков придала ее мыслям неожиданную ясность и решимость. В течение всего дня туманные мысли громоздились в ее мозгу и теперь вдруг сделались предельно ясными. Решение, которое она приняла, не принесло ей облегчения, так как оставляло ей свободу воображения, рисовавшего страшные картины будущего. Но по крайней мере теперь она знала, что делать. Там внизу сидит человек, прижимая ко рту губную гармошку, а вокруг него другие…, и все они вдруг сделались так близки ей. Но, помимо них, есть еще майор Ричмонд, человек, которого она любит и ради которого готова признать, что любовь — это высочайшее из проявлений эгоизма, требующее абсолютного повиновения. Она знала это и прежде, когда была с Хадидом, но снова придя к этому теперь, поняла, что рано или поздно наступает время, когда человек дает волю сокрушительной силе любви. Для нее это время наступило сейчас. Весь день она спорила сама с собой, хотя в глубине души уже знала, что этот момент обязательно придет. Он был сродни хирургической операции, призванной спасти саму ее жизнь. Этот момент был истинной смертью Хадида. Теперь и он сам, и все, что осталось от ее любви к нему, перестало существовать, как перестала существовать ее преданность всему, что их некогда связывало.
Она намеревалась предать Моци и фальшивого Хадида, хотя знала, что тем самым предает и себя, рискуя потерять то, что хочет спасти… И все же она должна пойти на этот риск. Она не может положить на весы человеческую жизнь. Единственное логическое решение заключается в том, чтобы предотвратить катастрофу. А потом…, потом можно лишь молиться о чуде.
Мэрион отошла от окна. Все, что ей сейчас нужно сделать, это отпереть дверь, подойти к часовому и попросить его сходить за майором Ричмондом. Когда он придет в ее комнату и начнет говорить, все, что она хочет сказать ему, само вырвется наружу.
Она подошла к двери, нащупав в кармане громоздкий ключ, потом открыла дверь, и сноп света, проникнув через порог, осветил темную лестницу. Из темноты, вступив в полосу света, показалась чья-то фигура. Это был полковник Моци. Он не проронил ни слова, и в тишине на нижних ступеньках она услышала слабое шарканье. Вслед за ним, словно сказочный джинн, из темноты возник Абу и, слегка склонив голову, остановился, стараясь не смотреть ей в глаза. Мэрион поняла, что все это время один из них, а может быть, и оба караулили под дверью.
Полковник Моци взял ее за руку.
— Сегодня нас ждет беспокойная ночь, — мягко проговорил он, — поэтому будет лучше, если мы проведем ее вместе.
Продолжая держать ее за руку, Моци повел ее по лестнице, Мэрион оцепенело повиновалась.
— Погаси свет, Абу, — сказал Моци.
Мэрион услышала за спиной щелчок выключателя и тихое шарканье босых пяток Абу.
Хадид лежал на постели в своей комнате, полностью одетый.
Завидев их на пороге, с почти детской радостью он воскликнул:
— Осталось всего несколько часов!

***
Дафни отвели каюту Мэрион Шебир. Когда Тедди вошел к ней, она, одетая в халат, накладывала на лицо крем. Дафни сразу поняла, что он по-прежнему озабочен и не находит себе места. Таким он был целый день. Другие, возможно, и не заметили этого, но Дафни слишком хорошо знала мужа. Он беспокойно прошелся по каюте, потом сел и достал портсигар:
— Ничего, если я закурю?
— Ты же знаешь, дорогой, что я не возражаю.
Она сидела к нему спиной и слышала, как щелкнула его зажигалка. Дафни повернулась и в упор посмотрела на него:
— Что с тобой, Тедди?
— Ничего. Просто немного не в духе. Из-за журналистов.
— Обычно они тебя не раздражают.
— Но не сегодня. — Тедди нервно вертел в руке зажигалку, она придвинулась ближе и взяла ее у него:
— Тогда я тоже выкурю одну.
Он протянул ей портсигар, и она на мгновение закрыла глаза, вынимая себе сигарету.
— Ну давай же, Тедди, выкладывай, что там у тебя. Я знаю, что Нил отправил особое донесение в адмиралтейство…
— Вот черт! И ты уже знаешь?
— Вся команда только и говорит об этом.
— Безобразие!
— А в чем дело, Тедди? Что-нибудь случилось?
— Нет.
— Тогда в чем же дело?
Он не ответил, огромными пальцами обхватив подбородок, и этот знакомый жест на мгновение всколыхнул в ней былое чувство. Ведь когда-то она любила его так, как теперь любит Нила… Ее вдруг пронзило ощущение вины при мысли, что очень скоро ей придется рассказать ему о Ниле. Для Тедди это будет тяжелый удар.
— Дафни… — нерешительно начал Тедди, нервно откашлявшись.
— Да, дорогой?
— Дафни… Я вот о чем подумал… Знаешь, быть может, я был не прав, решив остаться во флоте. Ну да, конечно, я был настоящим болваном.
— Но тебе ведь нравится во флоте. Ты же любишь его.
— Ну, в общем, да. Только тебя я люблю больше. — Тедди старался не смотреть на нее.
— Тедди, милый…
— Ну да, это правда. Знаешь, я подумал: а почему бы мне не бросить все это и не вернуться в Лондон? Ты ведь всегда хотела этого. Разве не так?
— Но почему ты заводишь этот разговор сейчас?
— Ну…, не знаю. По-моему, думать надо всегда… Стараться смотреть на жизнь глазами других людей…
Ее не могла обмануть нарочитая небрежность его тона. Сейчас все ее чувства были обострены как никогда. Сохраняя внешнее спокойствие, она снова повернулась к зеркалу и принялась накладывать на лицо крем, в глубине души подозревая, что Тедди о чем-то догадывается… Скорее всего он не знает правды, но что-то его, безусловно, тревожит. Тедди всегда был прямолинеен, поэтому ему никогда не удавалось быть деликатным, и его истинные чувства становились еще более очевидными, когда он хотел скрыть или как-то завуалировать их. Пальцы Дафни слегка дрожали. Наверняка ему что-то известно, подумала она. Иначе к чему этот разговор о Лондоне и о намерении уйти из флота?…
— Да, ты ведь всегда хотела такой жизни, — продолжал он. — И мне бы она понравилась. Небольшой домик где-нибудь в Кенсингтоне… Я бы ездил на службу в город. Мне всегда шла шляпа и наглаженные брюки. — Он рассмеялся, и этот его голос вновь разбередил ее душу. Милый Тедди, подумала она, ты опоздал…
Все это уже безнадежно.
— Да, такая жизнь мне бы понравилась.
— Была бы у нас небольшая усадьба…
А я старею, подумала Дафни, похлопывая пальцами по подбородку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49