– Первое августа?
– Ты говоришь как будто наугад.
– Тогда второе августа. Почему ты считаешь?
– Ты понимаешь, что мы должны вернуться через несколько недель? Я очень не хочу уезжать.
Кевин взял меня за руку. Некоторое время мы шли молча.
– Тебе не придется уезжать, Энн.
– Может быть, твоя мать наймет меня посудомойкой?
– Я не шучу.
Он остановился перед резной каменной скамейкой. Она стояла в тени японского клена. Изящные остроконечные листья были вырезаны так же тщательно, будто выполненные по нефриту и сердолику.
– Я хотел сказать тебе... – продолжал Кевин. – Давай присядем.
– О, разве она годится для такого рода разговора? – легкий тон, который я хотела придать своему голосу не получился. Мое дыхание участилось, а сердце готово было выпрыгнуть.
– Зачем ты это делаешь? – спросил Кевин.
– Что?
– Ты знаешь – постоянные колкости, укусы во всем, что ты говоришь. Чего ты боишься?
– Людей. Мир. Мне кажется, что таким образом я защищаю себя.
Глаза Кевина оставались серьезными и ласково-сосредоточенными, такими, какими я их любила видеть. Он наклонился вперед. Его локти уперлись в колени, а руки были свободно переплетены.
– Я почти решил не возвращаться к преподаванию этой осенью, Энн.
– Но у тебя контракт.
– Не очень этично извещать их так поздно, – признался Кевин. – Но ты знаешь, что, как только я сделаю это, найдется полсотни кандидатов на преподавательское место. Они без труда найдут мне замену. На мне лежит ответственность и здесь, а эту брешь не так-то просто будет закрыть. Мать и отец ничуть не станут моложе. Я хочу, чтобы они имели то, что заслужили, пока они могут радоваться этому, – спокойствие на душе, досуг, общество людей, которых они любят.
– Это благородное чувство.
Кевин засмеялся.
– Ты опять за свое, – сказал он любовно. – Ты не сможешь обидеть меня, дорогая. Я знаю, мое решение отчасти глупо. Но зачем мне убивать себя, когда в этом нет нужды. Пробиваться сквозь грязь и слякоть, копаться в кипах листов, исписанных неуспевающими недоумками, которые не знают, как писать на их собственном языке. Я предпочел бы посвятить время тем исследованиям, о которых всегда мечтал, быть свободным от гнета расписаний и академических обязанностей. Это самая лучшая из всех возможных сфер, если ею интересоваться, и я был бы дураком, если бы отказался от этого.
В установившейся вслед за этим тишине не было слышно ни единого звука, кроме музыкального шуршания листьев над головой. Теплый ветерок, отягощенный запахом роз, щекотал мою кожу. Каменные стены дома были покрыты позолотой солнечного света. Покинуть это место означало оставить здесь частицу себя.
– Я не могу возразить тебе, – произнесла я наконец. – Ты будешь дураком, если вернешься.
– Это же можно сказать о тебе. – Кевин повернулся и взял мои руки в свои. – Ты любишь это место, и у меня создалось впечатление, что твои чувства ко мне...
– Я испытываю к тебе чувства глубокого уважения и одобрения.
Глаза Кевина заплясали.
– Забавно. Я думаю, мы должны пожениться. Мама немного привередлива в таких вопросах...
– Подожди. Не надо. – Я вытащила свою руку из его руки и неуклюже поднялась на ноги, придерживаясь для устойчивости одной рукой за дерево. Дерево под моими пальцами было теплым и шершавым.
– Не изображай из себя Джейн Эйр, – сказал Кевин. – Это не может быть для тебя совершенным сюрпризом.
– Никто никогда раньше не предлагал мне выйти замуж, – выпалила я.
Как всегда, Кевин правильно понял.
– Меня это тоже пугает, Энн. Я не верю во всю эту ерунду, будто браки свершаются на небесах...
– Но развод – это грязное дело и дорогостоящее.
На этот раз смех Кевина содержал дребезжащие нотки. Он имел право ожидать, что его благородное предложение будет принято если не с криком восторга, то, по крайней мере без сарказма. Я не знаю, что удерживало меня. До сих пор не знаю. Вместо того чтобы повернуться и упасть в его объятия, вместо того чтобы сказать несколько приличествующих случаю слов, я упрямо стояла не шелохнувшись, спиной к нему.
– Я не почувствую себя свободной, если не пошлю им извещение.
– Если ты сообщишь им сейчас, то сможешь освободиться после первого семестра и не чувствовать за собой никакой вины. Ведь так?
Я любила его за то, что он всегда принимал то, что я говорила, и не пытался отговаривать. Я чуть не повернулась и не закричала: «Возьми меня, я твоя!» Но тот же самый непостижимый, нелогичный барьер остановил меня.
– А если я решу задержаться еще на один семестр, что ты будешь делать?
– Это вопрос на засыпку, Энн?
– «Не любовь, – промолвила она, – а тщеславие; поставь любви подобную задачу». Я не так проста, Кевин. Я точно хочу знать.
– Если честно, я не знаю, – сказал Кевин. – Я не хотел бы разлучаться с тобой даже на короткое время.
Тогда я повернулась. Он сидел расслабленный и спокойный, кисти его рук свободно свисали. Он улыбался.
В его спокойствии было больше убедительности, чем в объятиях и пылких объяснениях.
– Я тоже не хотела бы расставаться с тобой, – сказала я точно так же спокойно.
– Тогда...
– Дай мне подумать об этом. Мой Бог, – добавила я с отвращением. – Мне придется перестать читать викторианцев. Не только потому, что я разговариваю, как они. Я начинаю думать, как они.
Мы закончили на этом, но это не удовлетворяло нас и я это понимала. Снова и снова в течение дня я задавала себе вопрос: какой дьявол вселился в меня? Если даже я не любила Кевина, мои чувства к нему были так близки к любви, что только педант стал бы разбираться в определениях. Я подумала, что мы подходили друг другу, что даже более важно, но совместимость характеров – более прочная основа для отношений. Например, по сравнению с Джо, Кевин казался сущим ангелом.
Естественно, я подумала о Джо только для сравнения. Самоуверенный, грубый, шовинист и даже не притворяется, что его интересует моя работа. Поскольку я задумалась о нем, то не удивилась, когда узнала его почерк на письме, пришедшем в тот же день. Иногда так бывает.
Самоуверенность – это не плохо, но он мог бы понять намек. Я думаю, что отсутствие письма в течение шести недель можно считать недвусмысленным намеком.
Он предполагал, судя по его письму, что поскольку он не имел никаких сведений обо мне, даже ответа на его последнее письмо, то планы, которые имелись у нас на осень, аннулируются. С его стороны не было никаких возражений. Я свободна. Нитей, связывающих нас, больше нет и т. д. («И т. д.» заменяют две страницы, выражающие огорчение.) Однако он считает, что я должна подтвердить ему свои намерения, поскольку ему придется подыскивать себе жилье. Насколько я знаю, жилье в этой части города найти непросто. Если я планирую подарить ему квартиру, он готов принять ее. Как зовут квартирного агента?
До этого места единственной моей эмоцией была усмешка над попытками Джо поддерживать тон, объявляющий все связи разорванными. Но письмо заканчивалось комментарием в адрес Кевина, который был настолько отвратителен, что я бросила письмо на пол и наступила на него, как будто хотела раздавить ядовитое насекомое.
После того как я успокоилась, придумав все эпитеты, которыми я наградила бы Джо, если бы он был здесь и мог меня слышать, мне стало ясно, что за моим гневом скрывается еле заметное угрызение совести. Джо, должно быть, очень страдал, если опустился до проявлений такой злобности. Я должна была написать ему несколько недель назад, как только поняла, что не хочу больше иметь его своим спутником. Я должна была написать в университет немедленно, как только решила не возвращаться.
Той ночью я не слышала странных звуков. Если в моей нежности к Кевину проскальзывали нотки отчаяния, то он не воспринимал их таковыми.
Я крепко спала и не видела сновидений, как вдруг что-то разбудило меня. Я села на кровати, окончательно проснувшись и ощущая необычную настороженность. Но не было слышно никаких звуков.
Лунный свет заполнял комнату, подобно серебристой жидкости. Я ничего не слышала, кроме глубокого ровного дыхания Кевина. Он спал в изящной позе, лежа на боку со слегка согнутыми коленями и сложенными руками.
Затем послышался звук. Я никогда не слышала ничего подобного: глухое, акустически искаженное, отдаленное металлическое лязганье. Оно, казалось, исходило из самой толщи стен и вызывало эхо. Звук, хотя и приглушенный, содержал пронзительные нотки, которые были достаточно громкими, чтобы разбудить Кевина. Он уселся и тряхнул головой.
– Энн?
– Да, я слышу. – Я соскочила с кровати, накинула халат и потянулась за очками.
– Сиди на месте, – приказал Кевин, когда я направилась к дверям. – Я не нанимал тебя ловить воров. Подожди меня. Где моя одежда?
– Наверное, на полу, куда ты ее всегда бросаешь. Ты включил охранную сигнализацию?
– Кажется, да. Что за чертовщина это может быть?
– Это напоминает большой бронзовый гонг.
– У нас такого нет.
– Надо посмотреть. Скорее.
Дверь Би распахнулась, как только мы достигли ее. Ее брови слегка приподнялись, когда она увидела нас вместе, но она только сказала:
– Мне показалось, что я что-то слышала.
– Ночные воры бьют в гонг, чтобы возвестить о своем прибытии, – пошутил Кевин. – Посторонитесь, леди, и дайте мне первым броситься очертя голову навстречу опасности.
На верхней площадке лестницы нас приветствовала Эми, которая была рада нашей компании. Она никогда не могла понять, почему мы тратим восемь часов в сутки на сон. Она бросилась к Кевину, который остановился и заколебался.
– В чем мы нуждаемся здесь, так это в сторожевой собаке, – сказал он. – Это не может быть вор. Эми в таком случае была бы рядом с ним, показывая, где мы держим серебро.
Пока Кевин спускался по лестнице, собака продолжала, играя, бросаться на него. Быстрый осмотр первого этажа не выявил ничего подозрительного. Ржавые щиты и оружие украшали стены большого холла. Любой из предметов, падая из-за ослабленного гвоздя, мог вызвать такой звук, но все они были на месте. Никакие другие предметы также не были потревожены. Когда Кевин проверил охранную сигнализацию, она оказалась полностью функционирующей.
– Можно также заглянуть в подвал, – сказал он, зевая. – Вы девочки, возвращайтесь в постели, пока я схожу туда.
Глаза Би встретились с моими глазами. Ночные кошмары успели наполовину забыться, но так же, как и она, я поняла, что мы не должны отпускать его в подвал одного.
Вооруженные электрическими фонарями, мы произвели тщательный осмотр и снова ничего не обнаружили, пока не добрались до маленького помещения, части старого склепа. К тому времени все мы уже решили, что тревога ложная. Кевин не стал заходить в помещение, он только встал на пороге и стал водить лучом фонаря. Здесь никто нигде не мог спрятаться. Был виден только голый пол с неровными камнями. Только пол и... что-то еще.
Мы чуть не прошли мимо. Мы искали взглядом что-либо размером с человека, а не маленький предмет, меньше квадратного фута. Он стоял на четырех маленьких изогнутых ножках около латунной плиты, которая, как выяснилось, не принадлежала леди Этельфледе.
– Как это попало сюда? – спросил Кевин озадаченным голосом. – Я не помню, чтобы видел это раньше.
Я подняла предмет. Он был удивительно тяжелым. Впрочем, удивляться было нечему. Он был сделан из камня, этот полупрозрачный, похожий на мрамор предмет, который перед этим показался белым. Пятна лишайника и полосы цвета ржавчины покрывали его со всех сторон.
Кевин не ожидал ответа, поэтому и я хранила молчание. Но после осмотра оставшихся помещений подвала я проклинала себя за то, что сразу не догадалась об очевидной причине тревоги. Я также проклинала Роджера. Если бы моя голова не была забита другими вещами, мне на ум сразу бы пришел неловкий глупый ребенок, снова крадущийся в дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41