Из-за отсутствия распятий и других атрибутов я заключила, что последними здесь проводили службу протестанты. Первоначально, однако, часовня была освящена римской церковью. Своды часовни расходились ажурными линиями, и можно было отнести ее к концу XV столетия. Хотя более мелкий рисунок походил на работу, которую можно увидеть в часовне Генриха Семнадцатого в Вестминстерском аббатстве. Высокие стрельчатые окна относились к тому же периоду. Те, что находились сбоку часовни, были заколочены досками. Это было сделано, видимо, прежним владельцем, боящимся, что редкое старинное витражное стекло может быть повреждено.
– Я прошу прощения, что так темно, – оправдывался Кевин. – Это единственная комната в доме, куда никогда не подводилось электричество.
Тихо и не отдавая себе отчета в том, что делает, Би заняла место на одной из задних скамеек. Она сидела со склоненной головой и сложенными руками, пока все остальные осматривали то, что их интересовало. Единственным местом, не находящимся в тени, был алтарь, который освещался солнечными лучами из окна, расположенного выше.
Я всегда непросто чувствую себя в церкви, никогда не бываю уверена, что все делаю правильно. Пока я робко держалась в тени, Роджер, который явно не испытывал никаких сомнений, стал взбираться по невысоким ступеням, ведущим к алтарю. Только одна из ступеней была сделана из камня. На них лежало вышитое золотом малиновое покрытие. Оно не закрывало края ступеней и не доходило до пола у нижней из них. Роджер приподнял его и, наклонившись, заглянул под него. В этом жесте было нечто почти грубое, словно он украдкой заглянул под полу матери церкви.
– Интересно, – сказал Роджер. – Как ты думаешь, Кевин, что это такое?
Он спрашивал не меня, но я тоже подошла взглянуть. Под помостом алтаря находилась каменная плита около трех футов шириной и двух футов высотой. Она, по-видимому, была мраморной с рыжевато-коричневым рисунком, но надписей нигде не было видно.
– Святые мощи, возможно, – сказал Кевин немного веселым голосом. – Камень из гроба Господня или из Иерусалимского храма?
– Едва ли. – Ответ Роджера на шутливое предположение был быстр и энергичен. – Они не нуждались в мраморе со Святой земли доримских времен. Если я не ошибаюсь в своих предположениях, это итальянский мрамор, но возможно, что и греческий.
Мне понравилась его уверенность в том, что он говорил. В конце концов, он провел много лет в Восточном Средиземноморье, находясь на государственной службе. Чего я не смогла понять, так это его интереса к обычному, незамысловатому ненадписанному камню. Он и впрямь встал на четвереньки и, засунув голову под алтарь, стал ощупывать и вглядываться в камень. Наконец он неохотно поднялся и взглянул на наручные часы.
– Я совсем забыл о времени, – сказал он. – Я заказал столик на семь тридцать. Думаю, нам пора ехать.
Однако часовню он покинул последним. Он задержался в дверях, чтобы бросить последний взгляд, и слегка нахмурил свой высокий лоб.
Если бы я спросила его тогда... Нет, я не собираюсь описывать свою оплошность тривиальностями типа: «Если бы я знала» – и мучить себя раскаянием. В конечном счете это ни на что бы не повлияло.

Глава 4
I
Перечитывая то, что я написала до сих пор, я испытываю большое желание порвать все и начать снова. В свете того, что я знаю теперь, мои записи только сбивают с толку и ведут по ложному пути. Однако они довольно точно описывают не только развитие событий, но и настроение тех дней – мирное, безоблачное, идиллическое. Еще большим обманом было бы утверждать, что те залитые солнцем дни были омрачены хоть малейшим предчувствием.
Однако бывали такие моменты, как пребывание в склепе или гроза, когда меня не покидало чувство, что в доме кто-то есть. Такие моменты стали возвращаться в дни, последовавшие после вторжения Роджера в наше маленькое общество. Я употребляю слово «вторжение», поскольку так относился к этому Кевин. С самого начала между ними возникла какая-то настороженность – не как между врагами, а как между людьми, которые однажды, при определенных обстоятельствах, могут стать врагами. Роджер в действительности проводил очень мало времени со мной и с Кевином. Он забирал Би, и они уезжали обедать, ужинать, в длительные поездки. Изредка она проводила вечера у него и, возвратившись, с энтузиазмом рассказывала о его очаровательном доме. Ему принадлежал один из восстановленных коттеджей XVIII века, находящийся в деревне.
Ни я, ни Кевин никогда не бывали в его доме. Я не думаю, что я боялась показаться не ко двору, просто не было времени. У меня было множество других забот. С растущим очарованием на меня действовал сад. Старый мистер Марсден в конце концов с большим снисхождением позволил мне помогать ему в прополке. У меня было рукоделие и кроссворды. Почти каждое утро мы с Кевином играли в теннис, днем плавали в бассейне. Я хорошо загорела, и некоторые отвисшие складочки, сформированные долгим малоподвижным образом жизни, превратились в твердые мышцы. Правда, я очень мало сделала в работе над книгой – только предварительные наброски, подготовительные материалы и т. п. Мне казалось, что торопиться ни к чему.
Но бывали моменты и другого рода. Когда я вдруг отрывалась от своего рукоделия с чувством, что кто-то стоит, опершись о спинку моего стула, наблюдая с дружеским и одобрительным интересом. Когда ветви куста, который я прореживала, вдруг шевелились, как будто кто-то приглаживал их сзади. А еще были сны.
Первый из них приснился ночью, последовавшей за нашим посещением часовни. Я не могу припомнить все детали. Но помню, что очень старалась проснуться, зная только то, что сплю и что сон не был приятным.
Все это развивалось постепенно. Но я могу указать точный день, когда поняла, что в наш рай заползла змея, когда увидела мерцающие переливы ее чешуек под цветами и поняла, что это началось уже давно.
В то утро я проснулась от сотрясений, какие испытывала прежде, просыпаясь от приснившихся полетов и падений. Я заснула снова, но на этот раз запомнила кое-какие сновидения.
Мне приснился Джо. Вспомнила о Джо? Я не уделяла ему много места в своих мыслях, по крайней мере в осознанных мыслях. Со времени моего прибытия в Серую Гавань я получила от него одну маленькую открыточку. Открыточку, написанную мелким почерком, опрятным на вид, но трудноразборчивым. Текст занимал половину поля, предназначенного для сообщения, и касался только собственной исследовательской работы, которую он успел выполнить. Заканчивался он словами: «Пиши, старушка. Джо».
Я не намеревалась отвечать. Джо был не более чем раздражающим память эпизодом далекого прошлого. Если бы я не перестала думать на эту тему, то поразилась бы той легкости, с которой зашвырнула Джо в отдаленный угол моей памяти и захлопнула за ним дверь.
Теперь я действительно перестала думать об этом. Наступал еще один чудесный день. Из моей удобной кровати я могла видеть солнечный свет и голубые небеса, слышать пение птиц. Приглушенные звуки, раздававшиеся в отдалении, говорили мне о том, что Боб, или Майк, или кто-нибудь в том же роде косит лужайку. Я могла бы обдумать, какими из приятных вещей мне следовало заняться сегодня – теннисом, плаванием, завершением разгадывания кроссвордов или канвой картинки с китаянкой, для которой требовалась бирюзового цвета шерсть. Но что-то постучало в дверь, ведущую в отдаленный уголок моей памяти.
Джо не был первым человеком, в которого, как я воображала, безнадежно влюбилась, но я никогда не заходила так далеко, как в отношениях с ним. Каждый любовный эпизод заканчивался болью, раскаянием и долгими неделями страданий. Как же я могла забыть его так быстро? И что за дьявол, вырвавшись из плена, преследовал меня? Сон уже стал забываться. Я могла припомнить только ощущение опасности и яростную, отчаянную борьбу за то, чтобы успеть сделать что-то, попасть куда-то, пока не слишком поздно. Я видела лицо Джо, искаженное гневом и страхом, его кричащий, широко открытый рот.
Но все без толку. Я не могла идти на попятную, да и не была уверена, что хотела бы. Подобно спасательному кругу, ко мне пришли мысли о предстоящих приятных часах. Ведь на чай должен был заехать отец Стивен.
Однако непрекращающееся чувство дискомфорта, тревоги постоянно присутствовало, и после окончания завтрака – застолья, на которое мы собирались все вместе перед тем, как каждому заняться своим делом, – вместо розового сада я пошла в библиотеку.
Вечера мы обычно проводили в этой комнате. Несмотря на свои размеры, она была уютнее обычных гостиных. Би приспособила эту комнату для своих приемов, но с молчаливого согласия она осталась за ней. Иногда она принимала здесь людей, до которых мне и Кевину не было никакого дела, и мы чувствовали, что она имеет право на часы уединений и конфиденциального общения.
Кресла, стоящие полукругом у очага, и большой стол перед ними были немыми свидетелями часов, проведенных нами вместе. Здесь мы с Би занимались рукоделием – кроме первой работы я взялась вышивать более сложный рисунок на подушке, – здесь же я занималась разгадыванием кроссвордов. Все коврики были покрыты шерстью животных. Мы с Кевином каждый использовали для работы по отдельному большому библиотечному столу с позолоченным кожаным покрытием и промокательной бумагой для защиты от чернильных пятен. На первый взгляд эти письменные столы свидетельствовали об усердной работе. На них были разложены книги, бумаги, письменные принадлежности, включая портативную пишущую машинку Кевина. Когда мне вдруг захотелось провести пальцем по поверхности клавиш, вокруг следа пальца образовалась кучка белой пыли. Бригаде уборщиков было велено не заходить в эту комнату, если не поступит специального указания.
Более внимательный осмотр книг на столе у Кевина говорил о том, что с литературой работали мало, а то, что было изучено, так это тома по средневековой истории и литературе. Я повернулась к своему столу. Просмотрев свои записи, я еще больше встревожилась: я сделала совсем немного с тех пор, как... Неужели я нахожусь в Серой Гавани уже три недели?
В этот момент голос Кевина, зовущий меня, напомнил, что я опаздываю на теннис. Я положила книгу «Исследования по современной литературе» на промокательную бумагу и поспешила к выходу.
II
На обед мы обычно собирались в кухне, которая была одной из приятнейших комнат дома, с залитым солнечными лучами потолком и большим камином. Би поставила горшки с ярко-красной геранью на широкие подоконники и разложила пестрые салфетки на столе. Покончив с едой, Кевин пробормотал: «Я пошел к себе, если никому не нужен» – и вышел. Я уже слышала от него это. Когда он сказал это в первый раз, мне захотелось узнать, чем он занимается в послеобеденные часы. Наверняка он не нуждался во сне. Он выглядел очень хорошо, намного бодрее, чем когда-либо прежде.
Я взяла за правило помогать Би с мытьем посуды. Ее протесты были чисто машинальными, они были еще одной данью установившемуся порядку. Сегодня, однако, она не была, как всегда, разговорчива, и я заметила, что она избегает встречаться со мной взглядом. Я уже собиралась спросить ее, что случилось, когда она быстро проговорила натянутым, неестественным голосом:
– Дело в том, что сегодня днем я хочу сменить комнату.
– Правда? Что-нибудь не в порядке с вашей?
– Вы знаете, что она соседствует с комнатой Кевина?
– Да, знаю.
– У нас общий балкон.
– Да.
– В эти теплые ночи я оставляю французские двери открытыми.
– Я думаю, что вы правильно делаете, – сказала я с удивлением. – Что случилось? Кевин храпит?
Лицо Би было наполовину повернуто от меня в сторону чашки, которую она мыла и которой уделяла неестественно много внимания. Я заметила волну слабого нездорового румянца, двигающуюся от ее шеи к щеке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41